Плавание финикийцев вокруг Африки

Плавание финикийцев вокруг Африки — предполагаемое путешествие финикийских мореходов вокруг Африканского континента около 600 года до н. э., совершённое по приказу египетского фараона Нехо II. Несмотря на скудные свидетельства, большинством современных историков признаётся вероятным и было удачно реконструировано.

Источники

Единственное упоминание этого путешествия встречается у Геродота (История, IV, 42) при разборе географии «Ливии», то есть Африки:

Ливия же, по-видимому, окружена морем, кроме того места, где она примыкает к Азии; это, насколько мне известно, первым доказал Неко, царь Египта. После прекращения строительства канала из Нила в Аравийский залив царь послал финикиян на кораблях. Обратный путь он приказал им держать через Геракловы Столпы, пока не достигнут Северного моря и таким образом не возвратятся в Египет. Финикияне вышли из Красного моря и затем поплыли по Южному. Осенью они приставали к берегу, и в какое бы место в Ливии ни попадали, всюду обрабатывали землю; затем дожидались жатвы, а после сбора урожая плыли дальше. Через два года на третий финикияне обогнули Геракловы Столпы и прибыли в Египет. По их рассказам (я-то этому не верю, пусть верит, кто хочет), во время плавания вокруг Ливии солнце оказывалось у них на правой стороне.

Исторический контекст

Правление XXVI (Саисской) династии, к которой принадлежал фараон Нехо II, приходится на так называемый Поздний период в истории Древнего Египта — последний подъём египетской цивилизации, последовавший после недолгого правления ассирийцев и раздробленности и прерванный персидскими и македонским завоеваниями. Нехо II развивал внешнюю торговлю, опираясь на греческих торговцев и финикийских судовладельцев. Геродот сообщает о грандиозном проекте соединения Нила каналом с Красным морем для развития судоходства.

Финикия — в далёком прошлом подвластная египтянам территория — была в этот период объектом соперничества Египта с Ассирией и Вавилонией. К началу VI века до н. э. финикийцами (или, по альтернативной гипотезе, греками) уже была сконструирована триера — судно, оснащённое тремя рядами вёсел, и освоены дальние морские путешествия (Пиренейский полуостров, Канарские острова, Британские острова, а согласно одной из гипотез — Индостан и Шри-Ланка). Плавания были, как правило, каботажными, учитывая уровень развития навигационных и кораблестроительных технологий и необходимость обеспечивать провиантом и пресной водой многочисленные экипажи кораблей.

У египтян был накоплен большой опыт морских экспедиций на южное побережье Красного моря — в страну Пунт, первая из которых состоялось ещё при фараоне Сахуре в XXV веке до н. э. Всё это создавало благоприятные предпосылки для предприятия финикийцев.

Аргументы за и против

Та часть повествования Геродота, которая вызывала наибольшие сомнения у него самого (положение солнца), является самым сильным аргументом в пользу того, что плавание финикийцев вокруг Африки действительно состоялось. Огибая Африку с юга и двигаясь при этом с востока на запад, финикийцы имели солнце с правой стороны, то есть на севере. Именно это обстоятельство, видимо, особенно поразившее финикийских моряков — жителей северного полушария, подтверждает, что они действительно пересекли экватор и плыли через воды южного полушария.

Критика этой части труда Геродота встречается ещё у античных авторов, однако их возражения сводились, главным образом, к «солнечному» аргументу и, таким образом, сейчас научной ценности не имеют. Историки XIX—XX веков в целом допускали возможность плавания финикийцев, хотя и сомневались в достоверности отдельных фрагментов повествования «отца истории».

К числу современных критиков версии Геродота принадлежит британский египтолог Алан Ллойд (Университет в Суонси). Он оспаривает тот факт, что информация о положении солнца могла быть получена только опытным путём, и утверждает, что греки во времена Геродота уже имели ясное представление о географических направлениях и движении солнца над поверхностью Земли. Таким образом, Геродот должен был знать, что любая экспедиция, продвинувшаяся достаточно далеко на юг, столкнется с феноменом перехода солнца из прежнего положения в противоположное. Скепсис самого Геродота Ллойд объясняет так: «Его разум отказывался принять… не абсолютную достоверность такого опыта, а саму возможность того, что Африка простирается достаточно далеко на юг для наблюдения данного феномена». Однако следует отметить, что хотя некоторые греческие философы почти за сто лет до него рассуждали о шарообразности Земли, сам Геродот не обнаруживает признаков знакомства с этой идеей. Его понятия о географии, хотя и более глубокие, чем у его современников, опирались на двумерную картину мира.

Ллойд сомневается и в наличии мотивации у египтян к подобному предприятию:

Крайне маловероятно, что египетский фараон мог действовать таким образом, как это приписывается фараону Нехо. Нам представляют эдакого властителя-философа, одержимого идеей мореплавания вокруг Африки и снарядившего экспедицию с этой целью. С психологической точки зрения такое просто невозможно для любого фараона, сколь угодно любознательного, по той простой причине, что это потребовало бы резкого отступления от традиционного египетского образа мысли.

Однако для XXVI династии характерен возросший интерес к внутренней части Африканского континента. Когда враждебное царство Мероэ отрезало Египет от центральной Африки, египтянам пришлось искать другие маршруты для доставки товаров. К тому же торговля в западной части Средиземноморья к тому времени в значительной степени была монополизирована Карфагеном.

Также Ллойд отмечает практические трудности плавания вокруг Африки, береговая линия которой составляет около 30,5 тыс. км, подтверждаемые результатами других мореплавателей: карфагенянам, скорее всего, удалось продвинуться только до Гвинейского залива, а у португальцев с их более совершенными технологиями ушло несколько десятилетий на то, чтобы проникнуть в Индийский океан. Но объяснение есть и этому противоречию. Дело в том, что карфагеняне и португальцы пытались обогнуть Африку с запада на восток, борясь с неблагоприятными ветрами и течениями. Финикийский маршрут с востока на запад был гораздо легче: древние мореходы уже были знакомы с побережьем до Африканского Рога, а оттуда муссоны увлекли парусные корабли на юг. Американский историк Рис Карпентер (Брин-Мор-колледж) полагает:

Если финикийцы смогли достигнуть мыса Доброй Надежды, у нас нет никаких причин не верить в то, что они обогнули его и продолжили путь вдоль побережья на север к своей теперь уже определенной цели, — особенно потому, что ветры и океанические течения теперь уже не просто способствовали, но практически вынуждали их следовать этим курсом.

Наконец, Ллойд считает маловероятным привлечение к подобной экспедиции именно финикийских моряков: Египет в правление Псаметтиха I и Нехо II имел тесные связи с греческими полисами, например, с Коринфом и Самосом. Менее чем в 20 км от Саиса, столицы Египта при XXVI династии, находилась крупная греческая колония-порт Навкратис. Таким образом, для строительства судов Нехо II имел возможность получить любых специалистов-греков практически у стен своего дворца. Кроме того, известно, что египетский флот при фараоне Априи, внуке Нехо II, состоял из греческих триер, укомплектованных, по крайней мере, частично, греческими моряками.

Археологические свидетельства

В 1827 году английский путешественник Джордж Томпсон (1796—1889) издал книгу под названием «Путешествия и приключения в Южной Африке» (англ. Travels and Adventures in South Africa). В книге он упоминает о странной находке близ местечка Кейп-Флэтс в районе мыса Доброй Надежды, сделанной незадолго до его приезда. Речь шла о частях обшивки какого-то древнего судна «со следами металлической субстанции в сильно разъеденном состоянии», предположительно, гвоздей. Плотник, присутствовавший при осмотре, утверждал, что древесина была кедровая (кедр ливанский широко применялся древними кораблестроителями). Томпсон предположил, что это останки финикийского парусника, потерпевшего крушение в древности. О находке на долгое время забыли, но через 30 лет в тех же местах некий местный чиновник сообщил в письме губернатору провинции о том, что на побережье обнаружили полуистлевшую кедровую доску длиной 70 футов (21 м). Уже в XX веке обломки древнего корабля изучал известный учёный Раймонд Дарт. Он установил, что длина парусника могла достигать 170 футов (52 м), что вполне согласуется с имеющимися данными о кораблестроении у финикийцев.

В конце XX века в ЮАР в районе Кланвильяма были обнаружены наскальные рисунки, изображающие корабли. Они были нанесены острым предметом на прибрежные скалы в нескольких пунктах побережья. Часть изображений могут быть интерпретированы как корабли финикийцев.

Реконструкции

Внешние изображения
	[pmcdn.priceminister.com/photo/854389765.jpg Фото корабля «Пунт»]
	[emmanuel.guyetand.free.fr/Traditions/Pount/pount_livreb.jpg Маршрут плавания «Пунта»]

В конце 1970-х годов году француз Андре Жиль-Артаньян (фр. André Gil-Artagnan) с группой единомышленников при поддержке государственных и общественных организаций начал строительство копии финикийского судна и взялся доказать, что описанное Геродотом плавание происходило в действительности. Корабль длиной 20,5 м, водоизмещением 40 т и осадкой 1,4 м получил название «Пунт» (фр. Pount) в честь страны, куда неоднократно снаряжали морские экспедиции древние египтяне. Двухлетнее путешествие, в котором также принимали участие жена и двое малолетних детей Жиль-Артаньяна, завершилось успешно.

Внешние изображения
	[www.phoenicia.org.uk/images/gallery/Gibraltar/Aziz1.jpg Фото корабля «Финикия»]
	[www.phoenicia.org.uk/images/Amended-Phoenicia-Map-A43.jpg Маршрут плавания «Финикии»]

В 2008—2010 годах группа энтузиастов под руководством британца Филипа Била (англ. Philip Beale) организовала экспедицию по следам древних мореходов на реплике финикийского корабля. Строительство корабля, названного «Финикия» (англ. Phoenicia), велось на острове Арвад (Сирия) с использованием аутентичных технологий (для чего была проведена большая исследовательская работа) и аутентичных материалов и заняло 9 месяцев. Длина корабля составила 20 м, водоизмещение 50 т, осадка 1,5 м. Общая длина маршрута экспедиции превысила 20 000 морских миль.

См. также

• Контакты с Америкой до Колумба#Гипотеза о финикийских и древнееврейских путешествиях в Америку
• Фарсис
• Офир

Отрывок, характеризующий Плавание финикийцев вокруг Африки

Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.