Псалмовый тон

Пса́лмовый тон (лат. tonus psalmorum) в католическом богослужении — мелодия-модель, по которой распевается каждый стих псалма. Формульные мелодии ветхозаветных и новозаветных библейских песней (например, магнификата), Плача Иеремии и некоторых других молитв оффиция — те же псалмовые тоны, с несколько более широким распевом.

Термин и понятие

Термин «псалмовый тон» (лат. tonus psalmorum, нем. Psalmton, англ. psalm tone и т. д.), распространённый в певческих книгах католиков начиная с XIX в., появился относительно недавно. В оригинальной теории и практике (начиная с XIII в.) распев стихов псалма по мелодии-модели назывался интонацией (лат. intonatio, также герундий intonandi). Термин intonatio обязан названию типовой начальной мелодической фразы псалмового распева (также называлась терминами initium, inchoatio). Например, «Трактат об интонации [псалмовых] тонов» (Tractatus de intonatione tonorum) Якоба Льежского (или его ученика) начала XIV века рассматривает именно такую «интонацию», то есть способ распева псалмового стиха по заданной мелодической модели. Заголовок анонимного трактата (второй половины XV века) «Искусство интонирования по правилам, переданным основателями музыки» (Ars intonandi secundum regulas ab institutoribus musice traditas) обещает вовсе не «асафьевскую» проблематику, а инструктивное изложение псалмодирования по модели.

«Интонация» понималась в смысле псалмодирования «в тоне», то есть в церковном ладе антифона или респонсория, с которыми (с антифоном / с респонсорием) распеваемый стих надлежало согласовать. Правило согласования тона антифона и тона псалма наблюдается в письменных свидетельствах (сначала ненотированных, позже нотированных мелодиях) начиная с того времени, когда они впервые регистрируются в истории западноевропейской музыки (IX век). В дальнейшем констатация такого согласования стала общим местом трактатов и учебников, описывающих григорианскую монодию. Например, у Иоанна де Грокейо: «Сначала перед псалмом идет антифон, и заслышав его, певчий интонирует псалом в соответствии с его [антифона] ладом. Различаются же интонации в [разных] ладах по началу, середине и окончанию».

Характеристика

В римско-католической (стандартообразующей) традиции 8 единообразно структурированных псалмовых тонов и одна сверхнормативная мелодия, называемая «блуждающий тон» (tonus peregrinus, букв. странствующий тон). По блуждающему тону распевается псалом 113 «In exitu Israel».

Элементы текстомузыкальной структуры псалмового тона:

• интонация (лат. intonatio, также inchoatio) — формула начала; второй и последующий стихи псалма распеваются без интонации (распев начинается сразу с тенора);
• тенор (лат. tenor) — тон речитации, доминанта мелодической структуры; теноры восьми псалмовых тонов совпадают с реперкуссами церковных тонов плавного распева (тенор 1-го тона a, второго f и т. д.) У блуждающего тона в 1-м полустишии тенор a, во 2-м полустишии тенор g (отсюда его название);
• медиация (лат. mediatio — середина) — серединная каденция/клаузула, которой оканчивается первое полустишие (distinctio) псалма;
• терминация (лат. terminatio — заключение) — заключительный мелодический оборот. Для плавной стыковки псалма и (последующего) антифона в псалмодической практике установились различные формульные обороты, в оригинальных трактатах называвшиеся дифференциями (лат. differentia — различие). Дифференции в римских и солемских («стандартных») певческих книгах также стандартизованы (первый тон содержит 10-12 вариантов окончания, третий тон 5-6 вариантов, шестой тон только одно окончание и т. д.). Последний тон дифференции может совпадать с финалисом антифона (в таких случаях в обиходных книгах он снабжается прописной латинской буквой), а может и не совпадать (тогда он обозначается строчной буквой). Например, в четырёх стандартных дифференциях седьмого тона ни одна не оканчивается на финалисе (a, c, c, d), притом что 4 дифференции восьмого тона отчасти оканчиваются тоном финалиса, а отчасти нет (G, G, a, c). Собственно терминации (формульной клаузуле), как правило, предшествуют одна-три ноты (приготовительные ноты, notae preparationis).
• флекса (лат. flexa букв. — изгиб, поворот) — факультативная внутристрочная клаузула перед медиацией — для тех случаев, когда из-за особой протяжённости первого полустишия псалмового стиха необходима еще одна цезура.

При распеве псалма только первый стих содержит все структурные отделы псалмового тона; каждый последующий стих (включая обязательную конечную малую доксологию) распевается сразу с тенора (зачин опускается). При распеве библейских песен (например, магнификата или Benedictus) зачин поётся во всех подряд стихах (включая и малую доксологию).

Тонарии

Антифоны мессы и оффиция (а также песнопения некоторых других жанров/форм), классифицированные по их принадлежности к тому или иному псалмовому тону, в Средние века входили в специальную книгу под названием тонарий. Притом что связь григорианских хоралов и псалмовых тонов совершенно очевидна (теноры, финалисы, типовые мелодические обороты), с учётом крайнего разнообразия старинных певческих традиций (это разнообразие наблюдается особенно ярко в сравнении многих сохранившихся тонариев) обобщать католический псалмовый тон как некую «квинтэссенцию» одной-единственной западноевропейской модальности всё же нельзя. Вопрос о соотношении (католической) псалмодии и григорианского хорала, об их роли в эволюции европейской гармонии остаётся в музыкальной науке дискуссионным.

Исторический обзор

Единого и унифицированного набора псалмовых тонов не существует. В римских и солемских (стандартных) певческих книгах со времён Тридентского собора до Второго Ватиканского собора установился и повсеместно практиковался «ватиканский» стандарт псалмодии (см. нотный пример для первого тона выше). Помимо римской с IX—X вв. существовали (и существуют доныне) разнообразные локальные традиции псалмодии, с псалмовыми тонами, отличавшимися от римских. Притом что региональные мелодии-модели содержали характерные собственные элементы структуры (иной тенор, иной зачин, иной комплект дифференций и т. д.), модальная структура как таковая (принцип строения псалмового тона, его категории и функции) принципиально сохранялась неизменной.

Из региональных традиций наиболее известна южнонемецкая, которая восходит к практике средневекового монастыря Санкт-Галлен (ныне в Швейцарии). В этой традиции вместо номеров псалмовых тонов (от 1 до 8) используются буквы алфавита, вместо tonus I пишут tonus a, вместо tonus II пишут tonus e и т. д..

В практике православного богослужения типологическим аналогом псалмового тона является пение по гласам (формульность характерна для знаменного и современного обиходного распева). Формульные распевы псалмов существуют также в протестантском обиходе.

Нотные издания

• Liber usualis. Tournai, 1950 (римские псалмовые тоны; см. сс. 112—117).
• Antiphonale monasticum <…>. Paris, Tournai, Roma, 1934 (римские псалмовые тоны).
• Antiphonarium Eremi Beatae Virginis Mariae <…>. Einsiedeln, 1987 (немецкие псалмовые тоны).

Литература

• Bailey T. The intonation formulas of Western chant. Toronto, 1974.
• Hiley D. Western Plainchant: A Handbook. Oxford, 1993, pp.58-69.
• Москва Ю. Оффиций // Григорианский хорал. Учебное пособие. Москва: НИЦ «Московская консерватория», 2008 (перечень псалмовых тонов в римско-католической традиции на сс. 106—109).
• Lundberg, Matthias. Tonus peregrinus: the history of a psalm-tone and its use in polyphonic music. Farnham; Burlington: Ashgate, 2011. ISBN 978-1-4094-0786-7

Отрывок, характеризующий Псалмовый тон

– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.
Старый унтер офицер, подошедший к офицеру во время его рассказа, молча ожидал конца речи своего начальника; но в этом месте он, очевидно, недовольный словами офицера, перебил его.
– За турами ехать надо, – сказал он строго.
Офицер как будто смутился, как будто он понял, что можно думать о том, сколь многих не досчитаются завтра, но не следует говорить об этом.
– Ну да, посылай третью роту опять, – поспешно сказал офицер.
– А вы кто же, не из докторов?
– Нет, я так, – отвечал Пьер. И Пьер пошел под гору опять мимо ополченцев.
– Ах, проклятые! – проговорил следовавший за ним офицер, зажимая нос и пробегая мимо работающих.
– Вон они!.. Несут, идут… Вон они… сейчас войдут… – послышались вдруг голоса, и офицеры, солдаты и ополченцы побежали вперед по дороге.
Из под горы от Бородина поднималось церковное шествие. Впереди всех по пыльной дороге стройно шла пехота с снятыми киверами и ружьями, опущенными книзу. Позади пехоты слышалось церковное пение.
Обгоняя Пьера, без шапок бежали навстречу идущим солдаты и ополченцы.
– Матушку несут! Заступницу!.. Иверскую!..
– Смоленскую матушку, – поправил другой.
Ополченцы – и те, которые были в деревне, и те, которые работали на батарее, – побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчпми. За ними солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными головами толпы военных.
Взойдя на гору, икона остановилась; державшие на полотенцах икону люди переменились, дьячки зажгли вновь кадила, и начался молебен. Жаркие лучи солнца били отвесно сверху; слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом. Огромная толпа с открытыми головами офицеров, солдат, ополченцев окружала икону. Позади священника и дьячка, на очищенном месте, стояли чиновные люди. Один плешивый генерал с Георгием на шее стоял прямо за спиной священника и, не крестясь (очевидно, пемец), терпеливо дожидался конца молебна, который он считал нужным выслушать, вероятно, для возбуждения патриотизма русского народа. Другой генерал стоял в воинственной позе и потряхивал рукой перед грудью, оглядываясь вокруг себя. Между этим чиновным кружком Пьер, стоявший в толпе мужиков, узнал некоторых знакомых; но он не смотрел на них: все внимание его было поглощено серьезным выражением лиц в этой толпе солдат и оиолченцев, однообразно жадно смотревших на икону. Как только уставшие дьячки (певшие двадцатый молебен) начинали лениво и привычно петь: «Спаси от бед рабы твоя, богородице», и священник и дьякон подхватывали: «Яко вси по бозе к тебе прибегаем, яко нерушимой стене и предстательству», – на всех лицах вспыхивало опять то же выражение сознания торжественности наступающей минуты, которое он видел под горой в Можайске и урывками на многих и многих лицах, встреченных им в это утро; и чаще опускались головы, встряхивались волоса и слышались вздохи и удары крестов по грудям.