Родзевич, Константин Болеславович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Константин Болеславович Родзевич
Дата рождения:

2 октября 1895(1895-10-02)

Место рождения:

Санкт-Петербург

Дата смерти:

1988(1988)

Место смерти:

Париж

Отец:

Болеслав Родзевич

Мать:

Мария, урожденная Голубева

Константин Болеславович Родзевич (2 октября 1895 — март 1988, Париж) — юрист по образованию, сын высокопоставленного военнослужащего императорской армии России, в эмиграции агент НКВД, близкий друг С. Эфрона.[1] Переводчик, скульптор по дереву и художник. Герой поэм М. Цветаевой «[ru.wikisource.org/wiki/Поэма_Горы_(Цветаева) Поэма Горы]» и «[ru.wikisource.org/wiki/Поэма_Конца_(Цветаева) Поэма Конца]».[2] [3][4]





Биография

Константин Родзевич родился в семье военного врача. Вырос красивым, но ростом не вышел (165 см). Отец — Болеслав Родзевич, поляк по происхождению, был начальником санитарной службы императорской армии России, имел чин генерала. В начале первой мировой войны Болеслав Родзевич руководил санитарной службой Юго-Западного фронта, которым в то время командовал легендарный генерал Брусилов, впоследствии — инспектор кавалерии РККА.

В 1913 году Константин Родзевич окончил гимназию в Люблине. Продолжил образование изучая математику, а затем право в университетах Варшавы, Киева и Петрограда. В 1917 году был мичманом на Черноморском флоте.

Принял участие в гражданской войне в России на стороне красных, затем, по официальной версии, попал в плен к белым и эмигрировал вместе с ними. Вот как описывает этот эпизод Ольга Ивинская:

Константин командовал большевистской флотилией, действовавшей в южной части Днепра, а затем попал в плен к белым и был приговорён к смерти, но генерал Слащев (…) отменил приговор и предложил Константину сотрудничать. Тот согласился, и немедленно был заочно приговорён к смерти большевиками. Но через несколько лет этот приговор, в свою очередь, отменили[5].

В эмиграции

После поражения белых Родзевич вместе с другими молодыми белыми офицерами попадает в Прагу, где получает стипендию чехословацкого правительства, позволившую ему вновь стать студентом — он изучает право в Карловом университете, который и окончил — Родзевич становится лиценциатом права. В этот период Родзевич сблизился с Сергеем Эфроном и стал его другом. Там же в Праге в 1923 году происходит роман с поэтессой Мариной Цветаевой, однако женится он на другой. Активно сотрудничал с просоветскими организациями.

В 1925—1926 годах Родзевич живет в Риге (Латвия).

В конце 1926 года Родзевич уже в Париже, где возобновляет знакомство с Мариной Цветаевой и её мужем Сергеем Эфроном. Он поселяется в том же доме, где живут Цветаева, Эфрон и их дети. В Париже Родзевич продолжает своё юридическое образование в Сорбонне, намереваясь стать доктором права. Под именем Луи Корде был активным участником левых французских партий.

С 1936 года Константин Родзевич участвовал в гражданской войне в Испании под именем Луиса Кордеса[6], где в качестве военного специалиста участвовал в организации «Интернациональных бригад», по официальной версии был командиром батальона подрывников, однако в действительности был агентом НКВД[7]. По окончании гражданской войны в Испании вернулся во Францию.

Во время второй мировой войны находился во Франции, где стал активным участником антифашистского Сопротивления.

В 1943 году был арестован немецкими оккупационными властями и отправлен в концлагерь Заксенхаузен. В лагере Родзевич, в совершенстве владевший немецким, был назначен переводчиком группы молодых заключённых-французов, работавших на целлюлозном заводе треста «ИГ Фарбен».

В 1945 году был освобождён советскими войсками, но в СССР не вернулся, а по указанию разведки остался жить во Франции.

После войны Родзевич длительный период находится на излечении в туберкулёзных санаториях, преимущественно в Швейцарии. Существует версия, что Константин Родзевич — агент НКВД, а впоследствии советской разведки[8].

Умер в глубокой старости в белогвардейском Русском доме престарелых под Парижем в начале марта 1988 года.

Семья

Первой женой Константина Родзевича была Мария Сергеевна Булгакова — дочь религиозного философа Сергея Николаевича Булгакова. Они поженились в Праге в июне 1926 года[9]. Также, по мнению людей, близко знавших Родзевича, в частности, К. Хенкина и Д. Сеземана, многие считали Константина Родзевича отцом Мура (Георгия) — сына Марины Цветаевой.

Состоял в близких отношениях с Верой Александровной Гучковой, дочерью Александра Ивановича Гучкова. Под его влиянием она стала агентом ОГПУ.

Киновоплощения

  • Алексей Серебряков в художественном сериале «Очарование зла», 2006 год.
  • Виктор Добронравов в художественном фильме «Зеркала», 2013 год.

О нём

Напишите отзыв о статье "Родзевич, Константин Болеславович"

Примечания

  1. [www.scribd.com/-/d/2166907 Петербургский «Арлекин» — К. Б. Родзевич.]
  2. [lib.rin.ru/doc/i/73200p.html Цветаева М. — Письма к Константину Родзевичу]
  3. [gazeta.aif.ru/online/dochki/308/42_01 Тайная любовь Марины Цветаевой]
  4. Д. Л. Бургин [brb.silverage.ru/zhslovo/sv/tsv/?r=burgin&id=4 Рыцарь на голой горе]
  5. Ивинская О. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_book.xtmpl?id=84901&aid=170 Годы с Борисом Пастернаком: В плену времени]. Париж: Fayard, 1978. — 437 с. Русское переиздание: М.: Либрис, 1992 — 464 с.: 7 л. илл. — ISBN 5-86568-028-5
  6. Полное имя — Луис Кордес Авера. Имел на это имя военный билет бойца интербригад № 44982.
  7. Кирилл Хенкин. Советский шпионаж. Дело Рудольфа Абеля.
  8. А. Бросса. Групповой портрет с дамой. [www.scribd.com/doc/2150965/- Глава из книги «Агенты Москвы»] // Иностранная литература. 1989. № 12. С. 226—249
  9. [www.vilavi.ru/sud/240507/240507.shtml «Как живётся вам с простою Женщиною? Без божеств?..»]

См. также

Отрывок, характеризующий Родзевич, Константин Болеславович

«Adieu, chere et bonne amie, que notre divin Sauveur et Sa tres Sainte Mere vous aient en Leur sainte et puissante garde. Marieie».
[Милый и бесценный друг. Ваше письмо от 13 го доставило мне большую радость. Вы всё еще меня любите, моя поэтическая Юлия. Разлука, о которой вы говорите так много дурного, видно, не имела на вас своего обычного влияния. Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы сказать, если бы смела, – я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах, ежели бы не было у нас религии для утешения, жизнь была бы очень печальна. Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе. Я понимаю эти чувства у других, и если не могу одобрять их, никогда не испытавши, то и не осуждаю их. Мне кажется только, что христианская любовь, любовь к ближнему, любовь к врагам, достойнее, слаще и лучше, чем те чувства, которые могут внушить прекрасные глаза молодого человека молодой девушке, поэтической и любящей, как вы.
Известие о смерти графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и мой отец был очень тронут им. Он говорит, что это был предпоследний представитель великого века, и что теперь черед за ним, но что он сделает все, зависящее от него, чтобы черед этот пришел как можно позже. Избави нас Боже от этого несчастия.
Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих. Ах, милый друг, слова нашего Божественного Спасителя, что легче верблюду пройти в иглиное ухо, чем богатому войти в царствие Божие, – эти слова страшно справедливы. Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Такому молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, – через сколько искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более всего на свете, – я желаю быть беднее самого бедного из нищих. Благодарю вас тысячу раз, милый друг, за книгу, которую вы мне посылаете и которая делает столько шуму у вас. Впрочем, так как вы мне говорите, что в ней между многими хорошими вещами есть такие, которых не может постигнуть слабый ум человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое по этому самому не могло бы принести никакой пользы. Я никогда не могла понять страсть, которую имеют некоторые особы, путать себе мысли, пристращаясь к мистическим книгам, которые возбуждают только сомнения в их умах, раздражают их воображение и дают им характер преувеличения, совершенно противный простоте христианской.
Будем читать лучше Апостолов и Евангелие. Не будем пытаться проникнуть то, что в этих книгах есть таинственного, ибо как можем мы, жалкие грешники, познать страшные и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую завесу? Ограничимся лучше изучением великих правил, которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле; будем стараться следовать им и постараемся убедиться в том, что чем меньше мы будем давать разгула нашему уму, тем мы будем приятнее Богу, Который отвергает всякое знание, исходящее не от Него, и что чем меньше мы углубляемся в то, что Ему угодно было скрыть от нас, тем скорее даст Он нам это открытие Своим божественным разумом.
Отец мне ничего не говорил о женихе, но сказал только, что получил письмо и ждет посещения князя Василия; что касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по моему, есть божественное установление, которому нужно подчиняться. Как бы то ни было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно будет наложить на меня обязанности супруги и матери, я буду стараться исполнять их так верно, как могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне даст супругом.
Я получила письмо от брата, который мне объявляет о своем приезде с женой в Лысые Горы. Радость эта будет непродолжительна, так как он оставляет нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог знает как и зачем. Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют себе в деревне, отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену.
Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания тех и других. Подумаешь, что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом. Мария.]
– Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le mien. J'ai ecris а ma pauvre mere, [А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое. Я писала моей бедной матери,] – заговорила быстро приятным, сочным голоском улыбающаяся m lle Bourienne, картавя на р и внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи совсем другой, легкомысленно веселый и самодовольный мир.
– Princesse, il faut que je vous previenne, – прибавила она, понижая голос, – le prince a eu une altercation, – altercation, – сказала она, особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, – une altercation avec Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue, vous savez… [Надо предупредить вас, княжна, что князь разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый. Предупреждаю вас, знаете…]
– Ah l chere amie, – отвечала княжна Марья, – je vous ai prie de ne jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent. [Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие судили.]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.


Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.