Сервий Туллий

Сервий Туллий лат. Servius Tullius<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Сервий Туллий</td></tr>
Царь Древнего Рима
578 — 535 г. до н. э.
Предшественник:	Луций Тарквиний Приск
Преемник:	Луций Тарквиний Гордый
Отец:	Спурий Туллий
Мать:	Окрисия
Супруга:	Тарквиния Примера

Сервий Туллий (Servius Tullius) — согласно преданию, шестой из царей Древнего Рима, правивший в 578—535 г. до н. э. Ему приписываются реформы государственного строя и большая строительная деятельность.

Происхождение и избрание на царство

Сервий Туллий родился 13 августа в городе Корникуле, разрушенном впоследствии римскими войсками под предводительством Тарквиния Приска. В бою погиб отец будущего царя — Спурий Туллий, а его мать Окрисия, женщина знатного происхождения, возможно даже царица, попала в плен к римлянам. Там она вошла в расположение к Танаквиль — жене римского царя. Рождение Сервия Туллия окружено легендами. Согласно мифологическому преданию, уже в детском возрасте проявилось его божественное происхождение. Однажды, когда мальчик спал в атриуме, яркое пламя короной охватило его голову. Слуги хотели потушить огонь, но Танаквиль увидела в этом событии знамение и остановила их. Пламя погасло лишь тогда, когда ребёнок проснулся, и не причинило ему никакого вреда. Римские анналисты утверждают, что Сервий, будучи хотя и рабом, но любимцем в царском доме, получил хорошее греческое образование и уже в юном возрасте дополнил его военными победами. Тарквиний Приск отдал ему в жёны свою вторую дочь. После убийства Тарквиния Приска сыновьями Анка Марция, Танаквиль сумела привести Сервия Туллия, своего любимца, к власти.

Начало правления

Начало правления Сервия Туллия было ознаменовано удачными войнами против города Вейи и этрусков. Для того чтобы утвердить господство Рима над латинскими городами, он построил на Авентинском холме храм Дианы и учредил союзные праздники. Сабиняне тоже не вели войн против Рима во время правления Сервия Туллия: по легенде, одному сабинянину по имени Куриаций удалось вырастить могучего быка. Однажды к этому скотоводу явился странствующий пророк и предсказал, что тот, кто принесёт этого быка в жертву Диане, станет царём сабинян. Куриаций не медля повёл своего быка в новый храм в Риме. Там он рассказал римскому жрецу о том, что заставило его прийти к алтарю, но жрец начал укорять Куриация в том, что он не омыл перед жертвоприношением свои руки в Тибре. Пока Куриаций бегал к реке, расторопный жрец успел совершить жертвоприношение. Тем самым, все последствия этой жертвы достались Риму. Несчастному скотоводу отдали голову быка, и с ней он отправился в свой город умолять соотечественников не нападать на Рим.

Таким образом, большая часть правления Сервия Туллия прошла мирно, и у царя было много времени для проведения государственных реформ.

Государственные реформы

С именем Сервия Туллия римская традиция связывает реформы, способствовавшие утверждению государственного строя Рима, было создано т. н. Сервиево законодательство. Важнейшая из реформ — центуриатная реформа, в соответствии с которой родовые трибы были заменены территориальными. Этим Сервий Туллий разделил всё население Рима на 4 городских и 17 сельских триб. В итоге выяснилось, что в Риме проживает 25 000 граждан, способных носить оружие (сведения по Фабию Пиктору, жившему в III веке до н. э.). Для более равномерного распределения обязанностей между гражданами, Сервий Туллий ввёл плебеев в состав римской общины, а всё население Рима разделил на 5 классов, или разрядов, по имущественному цензу. Каждый класс выставлял определённое количество войсковых единиц — центурий (сотен) и получал такое же количество голосов в центуриатных комициях. Всего таких центурий было создано 193. Наиболее влиятельными были 18 центурий 1 класса и 80 центурий 2 класса: в случае, если по какому-либо вопросу они голосовали одинаково, мнение других центурий не спрашивалось. Некоторые историки полагают, что пролетарии и бедняки при Сервии Туллии были выделены в отдельный, 6 класс и составляли 1 центурию без права голосования и не несших службу. Таким образом, была утверждена аристократия богатства взамен аристократии по родству. На основе классов было основано разделение римского войска на триариев, принципов и гастатов.

По преданию, при Сервии Тулии было закончено строительство городской стены Рима (Сервиева городская стена), которая опоясала собой пять холмов уже имевших собственные укрепления, и включила в себя также Квиринальский и Виминальский холмы. Таким образом, Рим стал городом на семи холмах (Septimontium). Впрочем, археологические раскопки показывают, что городская стена в Риме была построена только 200 лет спустя: в 1-й половине IV века до н. э..

Он всеми способами содействовал росту благосостояния общества: по примеру Солона в Афинах он выкупал бедняков из рабства и освобождал клиентов от патрональной зависимости — эта процедура носила название nexum. Поэтому Сервия Туллия считали «народным» царём. Особенно его память чтили плебеи.

Сыновья Тарквиния Приска и гибель Сервия Туллия

Сервий Туллий пришёл к власти, когда сыновья его предшественника ещё были младенцами. Стараясь не повторить печальной судьбы Тарквиния Приска, царь пытался приблизить к себе двух его сыновей: Луция и Аруна. Он выдал за них своих дочерей: кроткую и ласковую старшую — за гордого Луция, а честолюбивую меньшую — за нерешительного Аруна. Однако младшая Туллия против воли отца вышла замуж за Луция Тарквиния, составив заговор и убив Аруна и старшую Туллию.

Недовольство патрициев реформами Сервия Туллия привело к тому, что царь потерял поддержку сената. Луций Тарквиний воспользовался этим, созвал сенат в курию и провозгласил себя царём. Когда Сервий Туллий (к тому времени уже глубокий старик) явился в сенат для того чтобы прогнать самозванца, Тарквиний сбросил его со ступенек на каменный помост. Сервий Туллий попытался спастись бегством, но был убит на улице приверженцами Луция. Тут же его тело переехала на колеснице его младшая дочь Туллия. С тех пор эта улица называлась в Риме «Бесчестной» (лат. Vicus sceleratus). Луций Тарквиний стал римским царём и получил прозвище Гордый.

Источники

• Тит Ливий — «История от основания города» — Книга I, 39-48.
• Цицерон — «Республика» II, 21-38.
• «Цареубийства», 16-17.

Отрывок, характеризующий Сервий Туллий

– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.