Скетинг-ринг (фильм)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Скетинг-ринг
The Rink
Жанр

комедия
короткометражный
немой

Режиссёр

Чарльз Чаплин

Продюсер

Генри Колфилд
Чарльз Чаплин

Автор
сценария

Чарльз Чаплин
Мэверик Террелл
Винсент Брайан

В главных
ролях

Чарли Чаплин
Эдна Первиенс
Эрик Кемпбелл

Оператор

Роланд Тотеро

Кинокомпания

Lone Star Corporation

Длительность

20 мин.

Страна

США США

Язык

английский

Год

1916

IMDb

ID 0007264

К:Фильмы 1916 года

«Скетинг-ринг», «Ринк» (англ. The Rink, другие названия — Rolling Around / Waiter) — немой короткометражный фильм Чарли Чаплина, выпущенный 4 декабря 1916 года.



Сюжет

Чарли работает официантом в ресторане, обслуживая клиентов, вступая в перепалки с коллегами и поваром и ловко избегая наказания со стороны менеджера. Во время обеденного перерыва он отправляется на каток, чтобы покататься на роликах, и встречает девушку, вступив в конфликт с конкурентом, одним из своих клиентов мистером Стаутом. Чарли представляется ей в качестве сэра Сесила Зельцера, и девушка приглашает его на свою роликовую вечеринку. Чарли приходит, однако тут же оказывается и Стаут. Обман разоблачен, гости и полицейские устремляются в погоню за Чарли, однако тот скрывается, уцепившись тростью за проезжающую машину.

В ролях

Напишите отзыв о статье "Скетинг-ринг (фильм)"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Скетинг-ринг (фильм)

Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?