Сокмены

Сокмены (англ. sokeman; др.-англ. sochemanni) — одна из категорий свободного крестьянства в средневековой Англии. Особенностью сокменов было сочетание личной свободы и свободы распоряжения имуществом с определёнными повинностями в пользу местного феодала и судебной юрисдикцией последнего над землями сокменов. Распространение этой категории ограничивалось, в основном, территорией области датского права.

Социальный статус

Сокмены обладали личной свободой, владели земельным наделом на праве собственности, могли практически без ограничения распоряжаться своим имуществом, включая отчуждение земельного участка. Сокмены могли также покидать место своего проживания или переходить на службу к другому сеньору. Они не были включены в систему манориального хозяйства, сложившуюся после нормандского завоевания. Тем не менее юридически сокмены считались подчинёнными своему сеньору. Обязанности сокмена по отношению к сюзерену были относительно незначительными и необременительными: они помогали в сельскохозяйственных работах на домениальных землях в периоды сева и жатвы, участвовали в работе баронского суда и выплачивали сеньору небольшой денежный оброк. Государственные налоги в казну короля сокмены уплачивали самостоятельно, что являлось признанием их свободного статуса.

Само название «сокмен», означавшее человека, который может подавать иск («соку») о защите своего права, указывало на то, что определяющим признаком сокменов, по крайней мере на ранних этапах существования этой категории крестьян, являлась их судебная дееспособность. Личная и экономическая свобода сокмена придавала его свидетельствам и суждениям в суде особый вес, которого не имели показания зависимых крестьян — вилланов. В отличие от них, сокмены имели право и обязанность участвовать в судебных заседаниях в качестве присяжных, выносивших приговоры. Они имели собственные печати, которыми скрепляли сделки с землёй и свидетельствовали подлинность хартий.

В то же время юрисдикцию над сокменом имел местный феодал: не находясь в поземельной зависимости от сеньора, сокмен являлся зависимым от него по суду. Этим данная категория отличалась от прочих свободных крестьян Англии, которые в правовом плане подчинялись королевским судам графств. Формирование частной юрисдикции феодала над крестьянами его поместья и сопредельной округи началось ещё в англосаксонский период, однако достигло наибольшего развития после нормандского завоевания. Постепенно юрисдикционная подчинённость сокмена сеньору стала трансформироваться в определённую степень поземельной зависимости, что сближано сокменов XIII—XIV веков с зависимыми вилланами. Это сопровождалось ограничением права свободы отчуждения земельных владений сокменов: при любых сделках с наделом он не мог выпадать из сферы судебной юрисдикции феодала.

Экономическая основа

Несмотря на социальную независимость, экономическая база категории сокменов не была особенно значительной. В XIII веке средний размер земельного надела сокмена в Линкольншире не превышал 40 акров пахотной земли. В Восточной Англии величина земельных владений сокменов была ещё меньше: по данным описей аббатства Бери-Сент-Эдмендс надел сокмена в этом регионе никогда не превышал 20 акров, а иногда составлял не более 1 акра. Это свидетельствует о том, что экономическая основа хозяйства сокменов не являлась причиной их привилегированного положения.

География распространения

Сокмены являлись основным населением областей датского права. Господство в Данелаге сокменов — лично свободных крестьян — в XII—XIII веках резко отличало эту территорию от остальных областей Англии, где доминировали зависимые категории населения (вилланы и коттарии).

Хотя распространение сокменов, в основном, ограничивалось Данелагом, небольшие их группы проживали, например, в Кенте и Суррее. Однако после нормандского завоевания эти группы, а также сокмены из южных областей Данелага, потеряли личную свободу, оказавшись включёнными в систему манориального хозяйства нормандских феодалов. Разорение Йоркшира и Дербишира во время кампании по «Опустошению Севера» 1069 г. также привело к падению численности сокменов в этих регионах. Тем не менее в Линкольншире, Лестершире, Ноттингемшире, северном Нортгемптоншире и в Восточной Англии сокмены сохранили личную свободу и продолжали на протяжении всего средневековья доминировать в социальном составе населения этих графств. Согласно «Книге страшного суда» 1086 г. в Нортгемптоншире проживало более 1000 сокменов, в Ноттингемшире — более 1500, в Лестершире — около 2000, а в Линкольншире — более 11000. Средняя доля сокменов в общей численности населения составляла более 50% в Линкольншире и более 30% в Лестершире и Ноттингемшире.

Для Восточной Англии было характерно одновременное сосуществование двух категорий свободного крестьянства — сокменов и собственно свободных (лат. liberi homines), причём если в Норфолке их соотношение было примерно равно 1:1, то в Суффолке численность liberi homines в восемь раз превосходила количество сокменов в этом графстве. Социальные отличия этих двух групп населения до настоящего времени остаются неясными. Существует предположение, что liberi homines вели своё происхождение от более знатных групп свободного населения, что позволило им сохранить более высокий социальный статус, чем сокмены, хотя в экономическом отношении они не отличались друг от друга. Сокмены и свободные крестьяне составляли в Восточной Англии более 40% населения по данным «Книги страшного суда».

Происхождение

Тот факт, что распространение сокменов почти исключительно ограничено территорией Данелага, позволил некоторым учёным сделать вывод о том, что истоки возникновения сокменов как особой категории крестьян лежат в датских завоеваниях X века, когда значительная масса свободных скандинавских колонистов расселилась на территории восточных областей Англии. В результате здесь сформировался особый способ ведения хозяйства и особая социальная система, в которой доминировало лично свободное крестьянство. По мнению других исследователей, данные Книги страшного суда о том, что сокмены существовали исключительно в восточных графствах, — не более, чем ошибка составителей: королевские посланцы, переписывавшие население западных областей, просто включили местных сокменов в категорию вилланов. Существует также точка зрения, согласно которой сокмены являлись представителями среднего класса англосаксонского общества, которых датское завоевание освободило от личной зависимости. Эта теория опирается на тот факт, что в некоторых графствах Данелага, которые подверглись плотной скандинавской колонизации в X—начале XI века (Йоркшир, Дербишир, Суффолк) сокмены были относительно редки, а также на отсутствие у скандинавов института, напоминающего соку.

По мере унификации социально-правового статуса различных категорий крестьян сокмены раскалывались на две группы: наиболее экономически незащищённые сливались с феодально-зависимыми вилланами, а основная масса, сохранившаяся в восточных графствах до XV—XVI веков, вошла в состав сословия свободных землевладельцев фригольдеров.

См. также

• Вилланы
• Данелаг

Литература

• Книга страшного суда
• Мортон А.А История Англии. — М., 1950.
• Мюссе, Л. Варварские нашествия на Европу: Вторая волна. — СПб., 2001
• Штокмар В. В. История Англии в средние века. — СПб., 2001
• [www.ecn.bris.ac.uk/het/maitland/domesday Maitland, F. W. Domesday Book and Beyond.]
• Stenton, F. Anglo-Saxon England. — Oxford, 1971, ISBN 978-0-19-821716-9
• Poole, A. L. From Domesday Book to Magna Carta 1087-1216. — Oxford, 1956, ISBN 978-0-19-821707-7

Отрывок, характеризующий Сокмены

– Вы меня извините, мой милый виконт, – сказал князь Василий французу, ласково притягивая его за рукав вниз к стулу, чтоб он не вставал. – Этот несчастный праздник у посланника лишает меня удовольствия и прерывает вас. Очень мне грустно покидать ваш восхитительный вечер, – сказал он Анне Павловне.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев, и улыбка сияла еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо него.
– Очень хороша, – сказал князь Андрей.
– Очень, – сказал Пьер.
Проходя мимо, князь Василий схватил Пьера за руку и обратился к Анне Павловне.
– Образуйте мне этого медведя, – сказал он. – Вот он месяц живет у меня, и в первый раз я его вижу в свете. Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин.


Анна Павловна улыбнулась и обещалась заняться Пьером, который, она знала, приходился родня по отцу князю Василью. Пожилая дама, сидевшая прежде с ma tante, торопливо встала и догнала князя Василья в передней. С лица ее исчезла вся прежняя притворность интереса. Доброе, исплаканное лицо ее выражало только беспокойство и страх.
– Что же вы мне скажете, князь, о моем Борисе? – сказала она, догоняя его в передней. (Она выговаривала имя Борис с особенным ударением на о ). – Я не могу оставаться дольше в Петербурге. Скажите, какие известия я могу привезти моему бедному мальчику?
Несмотря на то, что князь Василий неохотно и почти неучтиво слушал пожилую даму и даже выказывал нетерпение, она ласково и трогательно улыбалась ему и, чтоб он не ушел, взяла его за руку.
– Что вам стоит сказать слово государю, и он прямо будет переведен в гвардию, – просила она.
– Поверьте, что я сделаю всё, что могу, княгиня, – отвечал князь Василий, – но мне трудно просить государя; я бы советовал вам обратиться к Румянцеву, через князя Голицына: это было бы умнее.
Пожилая дама носила имя княгини Друбецкой, одной из лучших фамилий России, но она была бедна, давно вышла из света и утратила прежние связи. Она приехала теперь, чтобы выхлопотать определение в гвардию своему единственному сыну. Только затем, чтоб увидеть князя Василия, она назвалась и приехала на вечер к Анне Павловне, только затем она слушала историю виконта. Она испугалась слов князя Василия; когда то красивое лицо ее выразило озлобление, но это продолжалось только минуту. Она опять улыбнулась и крепче схватила за руку князя Василия.
– Послушайте, князь, – сказала она, – я никогда не просила вас, никогда не буду просить, никогда не напоминала вам о дружбе моего отца к вам. Но теперь, я Богом заклинаю вас, сделайте это для моего сына, и я буду считать вас благодетелем, – торопливо прибавила она. – Нет, вы не сердитесь, а вы обещайте мне. Я просила Голицына, он отказал. Soyez le bon enfant que vous аvez ete, [Будьте добрым малым, как вы были,] – говорила она, стараясь улыбаться, тогда как в ее глазах были слезы.
– Папа, мы опоздаем, – сказала, повернув свою красивую голову на античных плечах, княжна Элен, ожидавшая у двери.
Но влияние в свете есть капитал, который надо беречь, чтоб он не исчез. Князь Василий знал это, и, раз сообразив, что ежели бы он стал просить за всех, кто его просит, то вскоре ему нельзя было бы просить за себя, он редко употреблял свое влияние. В деле княгини Друбецкой он почувствовал, однако, после ее нового призыва, что то вроде укора совести. Она напомнила ему правду: первыми шагами своими в службе он был обязан ее отцу. Кроме того, он видел по ее приемам, что она – одна из тех женщин, особенно матерей, которые, однажды взяв себе что нибудь в голову, не отстанут до тех пор, пока не исполнят их желания, а в противном случае готовы на ежедневные, ежеминутные приставания и даже на сцены. Это последнее соображение поколебало его.
– Chere Анна Михайловна, – сказал он с своею всегдашнею фамильярностью и скукой в голосе, – для меня почти невозможно сделать то, что вы хотите; но чтобы доказать вам, как я люблю вас и чту память покойного отца вашего, я сделаю невозможное: сын ваш будет переведен в гвардию, вот вам моя рука. Довольны вы?
– Милый мой, вы благодетель! Я иного и не ждала от вас; я знала, как вы добры.
Он хотел уйти.
– Постойте, два слова. Une fois passe aux gardes… [Раз он перейдет в гвардию…] – Она замялась: – Вы хороши с Михаилом Иларионовичем Кутузовым, рекомендуйте ему Бориса в адъютанты. Тогда бы я была покойна, и тогда бы уж…
Князь Василий улыбнулся.
– Этого не обещаю. Вы не знаете, как осаждают Кутузова с тех пор, как он назначен главнокомандующим. Он мне сам говорил, что все московские барыни сговорились отдать ему всех своих детей в адъютанты.
– Нет, обещайте, я не пущу вас, милый, благодетель мой…
– Папа! – опять тем же тоном повторила красавица, – мы опоздаем.
– Ну, au revoir, [до свиданья,] прощайте. Видите?
– Так завтра вы доложите государю?
– Непременно, а Кутузову не обещаю.
– Нет, обещайте, обещайте, Basile, [Василий,] – сказала вслед ему Анна Михайловна, с улыбкой молодой кокетки, которая когда то, должно быть, была ей свойственна, а теперь так не шла к ее истощенному лицу.
Она, видимо, забыла свои годы и пускала в ход, по привычке, все старинные женские средства. Но как только он вышел, лицо ее опять приняло то же холодное, притворное выражение, которое было на нем прежде. Она вернулась к кружку, в котором виконт продолжал рассказывать, и опять сделала вид, что слушает, дожидаясь времени уехать, так как дело ее было сделано.
– Но как вы находите всю эту последнюю комедию du sacre de Milan? [миланского помазания?] – сказала Анна Павловна. Et la nouvelle comedie des peuples de Genes et de Lucques, qui viennent presenter leurs voeux a M. Buonaparte assis sur un trone, et exaucant les voeux des nations! Adorable! Non, mais c'est a en devenir folle! On dirait, que le monde entier a perdu la tete. [И вот новая комедия: народы Генуи и Лукки изъявляют свои желания господину Бонапарте. И господин Бонапарте сидит на троне и исполняет желания народов. 0! это восхитительно! Нет, от этого можно с ума сойти. Подумаешь, что весь свет потерял голову.]
Князь Андрей усмехнулся, прямо глядя в лицо Анны Павловны.
– «Dieu me la donne, gare a qui la touche», – сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). – On dit qu'il a ete tres beau en prononcant ces paroles, [Бог мне дал корону. Беда тому, кто ее тронет. – Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] – прибавил он и еще раз повторил эти слова по итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
– J'espere enfin, – продолжала Анна Павловна, – que ca a ete la goutte d'eau qui fera deborder le verre. Les souverains ne peuvent plus supporter cet homme, qui menace tout. [Надеюсь, что это была, наконец, та капля, которая переполнит стакан. Государи не могут более терпеть этого человека, который угрожает всему.]
– Les souverains? Je ne parle pas de la Russie, – сказал виконт учтиво и безнадежно: – Les souverains, madame! Qu'ont ils fait pour Louis XVII, pour la reine, pour madame Elisabeth? Rien, – продолжал он одушевляясь. – Et croyez moi, ils subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur. [Государи! Я не говорю о России. Государи! Но что они сделали для Людовика XVII, для королевы, для Елизаветы? Ничего. И, поверьте мне, они несут наказание за свою измену делу Бурбонов. Государи! Они шлют послов приветствовать похитителя престола.]
И он, презрительно вздохнув, опять переменил положение. Князь Ипполит, долго смотревший в лорнет на виконта, вдруг при этих словах повернулся всем телом к маленькой княгине и, попросив у нее иголку, стал показывать ей, рисуя иголкой на столе, герб Конде. Он растолковывал ей этот герб с таким значительным видом, как будто княгиня просила его об этом.
– Baton de gueules, engrele de gueules d'azur – maison Conde, [Фраза, не переводимая буквально, так как состоит из условных геральдических терминов, не вполне точно употребленных. Общий смысл такой : Герб Конде представляет щит с красными и синими узкими зазубренными полосами,] – говорил он.
Княгиня, улыбаясь, слушала.