Старший Бургундский дом
Поделись знанием:
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
Старший Бургундский дом или Бургундский дом династии Капетингов (фр. Maison capétienne de Bourgogne) — ветвь французского королевского рода Капетингов, правившая в герцогстве Бургундия в 1032—1361 годах.
Содержание
История
Родоначальником её был сын короля Франции Роберта II Благочестивого — Роберт I (ум.1076). При его правлении герцогство включало в себя земли прежних графств Отён, Бон, Авалон, Дижон и Шатийон-сюр-Сьен. Графы других бургундских графств (Шалон, Макон, Невер, Осер, Тоннер) были фактически независимыми правителями. Роберт и его ближайшие преемники были простыми феодалами, но постепенно герцоги Бургундии смогли увеличить свои владения и заставить своих вассалов признать свой сюзеренитет. Род угас в 1361 году после смерти Филиппа I Руврского.
Кроме главной линии существовали еще боковые:
- Португальский королевских дом (Бургундская династия), правившая в Португалии в 1093—1383 годах. Её родоначальником был Генрих Бургундский (ум.1112), первый граф Португалии. После смерти в 1383 году Фернанду I трон перешел к побочной линии — Ависской династии.
- Дом Монтегю. Его родоначальником был Александр I (1170—1205), сеньор де Монтегю. В XIII веке дом разделился на несколько ветвей. Ветвь сеньоров Сомбернон угасла в 1410 году, сеньоров Куша — в 1470 году.
- Второй дом дофинов Вьеннских. Его родоначальником Андре (Гиг VI) (1184—1237), унаследовавший в 1202 году графство Вьенн. Род угас в 1282 году.
Генеалогия
Роберт II Благочестивый (972—1031), король Франции; 3-я жена: Констанция Арльская
- Генрих I (1008—1060); жена: Анна Ярославна
- Роберт I (1011—1076), герцог Бургундии; 1-я жена: Элия де Семюр; 2-я жена: Ирменгарда—Бланка Анжуйская
- (от 1 бр.) Гуго (1034—1059/1060)
- (от 1 бр.) Генрих Донцель (1035—1070/1074); жена: Сибилла Барселонская
- Гуго I (1057—1093), герцог Бургундии; жена: Иоланда Неверская
- Эд I (1058—1103), герцог Бургундии; жена: Сибилла Бургундская
- Элен (1080—1142); 1-й муж: Бертран Тулузский (ум.1112), граф Тулузы и Триполи; 2-й муж: Гильом I Талвас, граф Понтье и Алансона
- Флорин (1083—1097); муж : Свен (ум.1097), датский принц
- Гуго II (1084—1143), герцог Бургундии; жена: Матильда де Тюренн
- Анжелина (1116—1163); муж: Гуго I де Водемон (ум.1155)
- Клеменция (1117—?); муж: Генрих III де Донзи (ум.1187)
- Эд II (1118—1162), герцог Бургундии; жена: Мария де Блуа
- Алиса (1146—1192); муж: Аршамбо VII де Бурбон (ок. 1100—1171)
- Гуго III (1148—1192), герцог Бургундии; 1-я жена: Алиса Лотарингская (1145—1200); 2-я жена: Беатрис д’Альбон (1161—1228)
- (от 1 бр.) Эд III (1166—1218), герцог Бургундии; жена: Тереза Португальская
- Жанна (1200—1223); муж: Рауль II де Лузиньян (ум.1250), граф д’Э
- Алиса (1204—1266); муж: Роберт I (ум.1262), граф де Клермон и дофин Оверни
- Гуго IV (1213—1272), герцог Бургундии; 1-я жена: Иоланда де Дрё (1212—1248); 2-я жена: Беатрис Шампанская (1242—1295)
- (от 1 бр.) Эд, граф Невера, Осера и Тоннера; жена: Матильда де Дампьер (1234—1262)
- Иоланда (1247—1280), графиня Невера; 1-й муж: Жан Тристан Французский; 2-й муж: Роберт III де Бетюн, граф Фландрии
- Маргарита (1249—1308), графиня де Тоннер; муж: Карл I Анжуйский (1227—1285), граф Анжу, Мэна и Прованса, король Сицилии
- Алиса (1254—1290), графиня Осера; муж: Жан I де Шалон (ум.1309)
- Жанна (ок. 1253—1271)
- (от 1 бр.) Жан (1231—1267), сеньор де Бурбон, граф Шароле; жена: Агнес де Бурбон—Дампьер (1237—1288), дама де Бурбон
- Беатрис (1257—1310), дама де Бурбон; муж: Роберт де Клермон (1256—1317), граф де Клермон
- (от 1 бр.) Алиса (1233—1273); муж: Генрих III (ум.1261), герцог Брабанта
- (от 1 бр.) Маргарита (ум.1277); 1-й муж: Гильом III де Мон-Сен-Жан (ум.1256); 2-й муж: Ги VI, виконт Лиможа
- (от 1 бр.) Роберт II (1248—1306), герцог Бургундии; жена: Агнес Французская (1260—1325)
- Жан (1279—1283)
- Маргарита (1285—молодой)
- Бланка (1288—1348); муж: Эдуард I (1284—1329), граф Савойский
- Маргарита (1290—1315); муж: Людовик X Сварливый (1289—1316), король Франции
- Жанна Хромоножка (ок.1293—1349); муж: Филипп VI (король Франции) (1293—1350), король Франции
- Гуго V (1294—1315), герцог Бургундии
- Эд IV (1295—1349), герцог Бургундии; жена: Жанна (1308—1347), графиня Артуа и пфальцграфиня Бургундии
- сын (1322—1322)
- Филипп Монсеньор (1323—1346); жена: Жанна I (1326—1360), графиня Оверни и Булони
- Жанна (1344—1360)
- Маргарита (1345—молодой)
- Филипп I Руврский (1346—1361), герцог Бургундии; жена: Маргарита III (1350—1405), графиня Фландрии
- Жан (1325—1328)
- сын (1327—молодым)
- сын (1330—молодым)
- сын (1335—молодым)
- Мария (1298—?); муж с 1310: Эдуард I (ок.1295—1336), граф Бара
- Людовик (1297—1316), князь Ахейский, титулярный король Фесалоник; жена: Матильда де Эно
- Роберт (1302—1334); жена: Жанна де Шалон, графиня де Тоннер
- (от 2 бр.) Беатрис (1260—1328); муж: Гуго XIII де Лузиньян (1259—1310), граф де Ла Марш и д’Ангулем
- (от 2 бр.) Гуго (1260—1288), сеньор де Монреаль и виконт д’Авалон; жена: Маргарита де Шалон (ум.1328), дама де Монреаль
- Беатрис (1281—1291), дама де Монреаль
- сын (1284—молодым)
- (от 2 бр.) Маргарита (ум.1300); муж: Жан I де Шалон (1259—1316), сеньор д’Арлей
- (от 2 бр.) Жанна (ум.1295), монахиня
- (от 2 бр.) Изабелла, (1270—1323); 1-й муж: Рудольф I Габсбург (1218—1291), император Священной Римской империи; 2-й муж: 2) Пьер де Шамбли, сеньор де Нофль
- (от 1 бр.) Эд, граф Невера, Осера и Тоннера; жена: Матильда де Дампьер (1234—1262)
- Беатрис (1216—?); муж: Гумберт III де Туар (ум.1279)
- (от 1 бр.) Александр I (1170—1205), сеньор де Монтегю, родоначальник линии Монтегю; жена: Беатрис де Рион
- Эд I (1196—1245), сеньор де Монтегю; жена: Елизавета де Куртене
- Александр II (1221—1249), сеньор де Бюсси; жена: Маргарита де Мон-Сен-Жан
- Гильом I (1222—1300), сеньор де Монтегю; 1-я жена: Жакетта, Дама де Сомбернон; 2-я жена: Мария де Барр
- (от 1 бр.) Александр III (1250—1296), сеньор де Сомбернон; 1-я жена: Агнес де Невшатель; 2-я жена: Агнес де Нуайе
- (от 2 бр.) Этьен I (1273—1315), сеньор де Сомбернон; жена: Мария де Боффремон, Дама де Куш
- Этьен II (1296—1339), сеньор де Сомбернон; жена: Жанна де Верден, Дама де Шевиньи
- Гильом II (1320—1350), сеньор де Сомбернон; 1-я жена: N; 2-я жена: Лаура де Бордо
- Жан (1341—1410), сеньор де Сомбернон; жена: Мария де Боже
- Екатерина (1365—после 1431), Дама де Сомбернон и де Мален; 1-й муж: Гильом де Вильесексель (ум.1396); 2-й муж: Жерар (ум.1418), сеньор де Тернье
- Жанна (1366—1426); муж: Ги де Рожемон
- Пьер II (1343—1419), сеньор де Мален; жена: Маргарита де Шапп
- Жан (1341—1410), сеньор де Сомбернон; жена: Мария де Боже
- Пьер I (1322—?), сеньор де Мален; жена: Маргарита де Шапп
- Мария (1344—?); 1-й муж: Генрих II де Совеман; 2-й муж: Ги де Боваль, сеньор де Навез
- Этьен (1345—1367), священник
- Гуго (1324—после 1359), монах
- Гильом II (1320—1350), сеньор де Сомбернон; 1-я жена: N; 2-я жена: Лаура де Бордо
- Филиберт I (1300—после 1362), сеньор де Куш; жена: Мария де Фролуа
- Гуго де Монтегю (1325—?), сеньор де Куш; 1-я жена: Жанна де Сейнеле; 2-я жена: Жанна де Во
- (от 1 бр.) Жан де Монтегю (1346—1382)
- (от 1 бр.) Филиберт II (1348—1406), сеньор де Куш; 1-я жена: Маргарита де Сейнеле; 2-я жена: Жанна де Вьенн
- (от 2 бр.) Жан II (1380—после 1435), сеньор де Куш; жена: Изабелла де Мелло
- Клод (ок. 1405—1470), сеньор де Куш; жена: Луиза де Ла Тур д’Овернь
- (бастарда) Жанна; муж: Гуго де Рабютен, сеньор д’Эпири и де Балор
- Филиппина (1410—1462); муж: Луи де Ла Тремуй, граф де Жуаньи
- Клод (ок. 1405—1470), сеньор де Куш; жена: Луиза де Ла Тур д’Овернь
- (от 2 бр.) Удо (ум.1406); жена: Маргарита де Сеннсеи
- (от 2 бр.) Одетта; муж: Беро II де Колиньи, сеньор де Крессиа
- (от 2 бр.) Екатерина (1383—?); муж: Александр III де Блези
- (от 2 бр.) Мария; муж: Жан I де Дама, сеньор де Вильер
- (от 2 бр.) Филиберта; муж: Гильом II (ум.1453), сеньор д’Этрабонн
- (от 2 бр.) Жан II (1380—после 1435), сеньор де Куш; жена: Изабелла де Мелло
- (от 1 бр.) Жанна (1350—после 1400), аббатиса Кризенона
- (от 1 бр.) Гуго (1351—после 1380)
- (от 1 бр.) Александр (ум.1417), аббат Флавиньи
- Филиберта (1328—после 1356); муж: Генрих де Лонгви (ум.1396)
- Гуго де Монтегю (1325—?), сеньор де Куш; 1-я жена: Жанна де Сейнеле; 2-я жена: Жанна де Во
- Этьен II (1296—1339), сеньор де Сомбернон; жена: Жанна де Верден, Дама де Шевиньи
- (от 2 бр.) Гильом (1276—после 1313)
- (от 2 бр.) Жанна (1280—1316), аббатиса в Отёне
- (от 2 бр.) Эд (1290—1349), сеньор де Марини-ле-Кахуе; жена: Жанна де Ла Рош-Ванно
- Агнес (1330—?); муж: Жан де Виллар, сеньор де Монелье и де Бельвуар
- Жерар (1332—после 1367), сеньор де Монуалло
- Жан (1363—после 1410), сеньор де Монуалло; муж: Маргарита де Жермолль
- Удо (1365—1400); 1-я жена: Маргарита де Сеннесеи; 2-я жена: Жанна де Мимер
- Агнес (1362—1367)
- Гильом (1335—после 1380), сеньор де Марини; жена: Жанна де Драси
- (от 2 бр.) Этьен I (1273—1315), сеньор де Сомбернон; жена: Мария де Боффремон, Дама де Куш
- (от 2 бр.) Удард (1264—после 1333), сеньор де Монтегю; 1-я жена: Жанна де Сен-Круа; 2-я жена: Жанна де ла Рош-дю-Воэль
- (от 1 бр.) Жанна (1301—после 1375), Дама де Виллар—сюр—Саон, де Савини и де Бомон; муж: Ринальдо Орсини
- (от 1 бр.) Маргарита (1303—?); муж: Джиордано Орсини
- (от 1 бр.) Жанна (1304—после 1347), монахиня в Шалоне
- (от 1 бр.) Генрих (1306—1349), сеньор де Монтегю; жена: Жанна де Вьенн
- Гугетта (1330—1347)
- (от 1 бр.) Изабелла (1308—?), Дама де Леизо; муж: Роберт II де Дама, виконт де Шалон-сюр-Саон
- (от 1 бр.) Удард (1312—1340), монах в Реймсе
- (от 1 бр.) Агнес де Монтегю; 1-й муж: Жан де Виллар; 2-й муж: Жоффруа II де Клермон-эн-Вьеннуа
- (от 2 бр.) Алиса (1266—после 1332), Дама де Сен-Морис-эн-Тизуеилль; муж: Гильом де Жуиньи
- (от 2 бр.) Агнес (1268—после 1298)
- (от 1 бр.) Александр III (1250—1296), сеньор де Сомбернон; 1-я жена: Агнес де Невшатель; 2-я жена: Агнес де Нуайе
- сын (1223—молодым)
- сын (1225—молодым)
- Филипп (1227—после 1277), сеньор де Шани; 1-я жена: Флёр, Дама д’Антини; 2-я жена: N
- (от 1 бр.) Жанна (1257—после 1290), Дама д’Антини; муж: Тьерри де Монбельяр
- (от 2 бр.) Изабелла (1261—после 1282)
- (от 2 бр.) Маргарита(1262—1328), Дама де Жержи; муж: Эд де Фролуа, сеньор де Молино
- (от 2 бр.) Аликсант (1264—после 1282)
- Гоше (1230—после 1255), сеньор де Жамбль
- Эд (1231—после 1255), сеньор де Кортямбль
- сын (1229—молодым)
- Маргарита (1232—после 1255), Дама де Вильнёв; муж: Пьер де Палло
- сын (1197—молодым)
- Алиса (1198—после 1265), аббатиса в Пралоне
- сын (1199—молодым)
- Александр (1201—1261), епископ Шалона
- Жерар (1203 — после 1222), сеньор де Жержи; жена: Эшива де Монбельяр
- сын (1205—молодым)
- Эд I (1196—1245), сеньор де Монтегю; жена: Елизавета де Куртене
- (от 1 бр.) Дус (1175—после 1219); муж: Симон де Семюр (ум.1219), сеньор де Люзи
- (от 1 бр.) Алиса (1177—?); муж: Беро VII, сеньор де Меркер
- (от 2 бр.) Андре (Гиг VI) (1184—1237), дофин Вьеннский, родоначальник 2—го дома дофинов Виеннских; 1-я жена: Беатрис де Сабран; 2-я жена: Беатрис Монферратская
- (от 1 бр.) Беатрис (1205—после 1248); муж: Амори VII де Монфор (1195—1241), граф де Монфор
- (от 2 бр.) Гиг VII (1225—1270), дофин Вьеннский; жена: Беатрис Савойская
- Жан I (1264—1282), дофин Вьеннский; жена: Бонна Савойская
- Андре (1267—после 1270)
- Анна (ум.1301), дофина Вьеннская; муж: Гумберт I де ла Тур дю Пэн (ок.1240 — 1307), дофин Вьеннский
- (от 2 бр.) Жан (1227—1239)
- (от 2 бр.) Маго (1190—1242); муж: Жан I Мудрый (1190—1267), граф де Шалон, д’Осон, сеньор де Сален
- (от 2 бр.) Анна (1192—1243); муж: Амедей IV Савойский (1197—1253)
- (от 1 бр.) Эд III (1166—1218), герцог Бургундии; жена: Тереза Португальская
- Маго (ум.1202); муж: Роберт IV (ок.1130 — ок.1194), граф Оверни
- Гоше (1120—1180), архиепископ Безансона
- Гуго Рыжий (1121—1171), сеньор де Навилли; жена: Изабелла де Тьерн
- Гильом
- Сибилла; муж: Ансерик IV де Монреаль
- Роберт (1122—1140), епископ Отёна
- Генрих (1124—1170), сеньор де Флавини, епископ Отёна
- Раймон (1125—1156), сеньор де Гриньон и де Монпансье; жена: Алиса де Тьерн
- Сибилла (1126—1150); муж: Рожер II (ум.1154), король Сицилии
- Дус (1128—?); муж: Раймон де Грансей
- Матильда (1130—?); муж: Гийом VII де Монпелье (ум.1173)
- Арембуж (1132—?), монахиня
- Генрих (1087—1131), священник
- Роберт (1059—1111), епископ Лангра
- Элия (1061 — после 1081/1084)
- Беатрис (1063 — до 1010); муж: после 1082 Ги III (ум. до 1026), сеньор де Виньори
- Рено (1065—1092), аббат де Сен—Пьер во Флавиньи
- Генрих Бургундский (1066—1112), граф Португалии; жена: Тереза Леонская (1080—1130), графиня Португалии
- (от 1 бр.) Роберт (1040—1113)
- (от 1 бр.) Симон (1044—1088)
- (от 1 бр.) Констанция (1046—1093); 1-й муж: Гуго II (ум.1078), граф де Шалон; 2-й муж: Альфонс VI (1040—1109), король Кастилии и Леона
- (от 2 бр.) Хильдегарда, (1050—после 1104); муж: Гильом VIII Аквитанский (1025—1086), герцог Аквитании
См. также
Напишите отзыв о статье "Старший Бургундский дом"
Ссылки
- [fmg.ac/Projects/MedLands/BURGUNDY.htm#_Toc146942721 Сайт Foundation for Medieval: Бургундский дом] (англ.)
- [gilles.maillet.free.fr/histoire/recit_bourgogne/recit_duc_bourgogne.htm Histoire du Duché de Bourgogne] (фр.)
Отрывок, характеризующий Старший Бургундский дом
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
Платон Каратаев был для всех остальных пленных самым обыкновенным солдатом; его звали соколик или Платоша, добродушно трунили над ним, посылали его за посылками. Но для Пьера, каким он представился в первую ночь, непостижимым, круглым и вечным олицетворением духа простоты и правды, таким он и остался навсегда.
Платон Каратаев ничего не знал наизусть, кроме своей молитвы. Когда он говорил свои речи, он, начиная их, казалось, не знал, чем он их кончит.
Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, – так же, как он никак не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: «родимая, березанька и тошненько мне», но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова.
Получив от Николая известие о том, что брат ее находится с Ростовыми, в Ярославле, княжна Марья, несмотря на отговариванья тетки, тотчас же собралась ехать, и не только одна, но с племянником. Трудно ли, нетрудно, возможно или невозможно это было, она не спрашивала и не хотела знать: ее обязанность была не только самой быть подле, может быть, умирающего брата, но и сделать все возможное для того, чтобы привезти ему сына, и она поднялась ехать. Если князь Андрей сам не уведомлял ее, то княжна Марья объясняла ото или тем, что он был слишком слаб, чтобы писать, или тем, что он считал для нее и для своего сына этот длинный переезд слишком трудным и опасным.
В несколько дней княжна Марья собралась в дорогу. Экипажи ее состояли из огромной княжеской кареты, в которой она приехала в Воронеж, брички и повозки. С ней ехали m lle Bourienne, Николушка с гувернером, старая няня, три девушки, Тихон, молодой лакей и гайдук, которого тетка отпустила с нею.
Ехать обыкновенным путем на Москву нельзя было и думать, и потому окольный путь, который должна была сделать княжна Марья: на Липецк, Рязань, Владимир, Шую, был очень длинен, по неимению везде почтовых лошадей, очень труден и около Рязани, где, как говорили, показывались французы, даже опасен.
Во время этого трудного путешествия m lle Bourienne, Десаль и прислуга княжны Марьи были удивлены ее твердостью духа и деятельностью. Она позже всех ложилась, раньше всех вставала, и никакие затруднения не могли остановить ее. Благодаря ее деятельности и энергии, возбуждавшим ее спутников, к концу второй недели они подъезжали к Ярославлю.
В последнее время своего пребывания в Воронеже княжна Марья испытала лучшее счастье в своей жизни. Любовь ее к Ростову уже не мучила, не волновала ее. Любовь эта наполняла всю ее душу, сделалась нераздельною частью ее самой, и она не боролась более против нее. В последнее время княжна Марья убедилась, – хотя она никогда ясно словами определенно не говорила себе этого, – убедилась, что она была любима и любила. В этом она убедилась в последнее свое свидание с Николаем, когда он приехал ей объявить о том, что ее брат был с Ростовыми. Николай ни одним словом не намекнул на то, что теперь (в случае выздоровления князя Андрея) прежние отношения между ним и Наташей могли возобновиться, но княжна Марья видела по его лицу, что он знал и думал это. И, несмотря на то, его отношения к ней – осторожные, нежные и любовные – не только не изменились, но он, казалось, радовался тому, что теперь родство между ним и княжной Марьей позволяло ему свободнее выражать ей свою дружбу любовь, как иногда думала княжна Марья. Княжна Марья знала, что она любила в первый и последний раз в жизни, и чувствовала, что она любима, и была счастлива, спокойна в этом отношении.
Но это счастье одной стороны душевной не только не мешало ей во всей силе чувствовать горе о брате, но, напротив, это душевное спокойствие в одном отношении давало ей большую возможность отдаваться вполне своему чувству к брату. Чувство это было так сильно в первую минуту выезда из Воронежа, что провожавшие ее были уверены, глядя на ее измученное, отчаянное лицо, что она непременно заболеет дорогой; но именно трудности и заботы путешествия, за которые с такою деятельностью взялась княжна Марья, спасли ее на время от ее горя и придали ей силы.
Как и всегда это бывает во время путешествия, княжна Марья думала только об одном путешествии, забывая о том, что было его целью. Но, подъезжая к Ярославлю, когда открылось опять то, что могло предстоять ей, и уже не через много дней, а нынче вечером, волнение княжны Марьи дошло до крайних пределов.
Когда посланный вперед гайдук, чтобы узнать в Ярославле, где стоят Ростовы и в каком положении находится князь Андрей, встретил у заставы большую въезжавшую карету, он ужаснулся, увидав страшно бледное лицо княжны, которое высунулось ему из окна.
– Все узнал, ваше сиятельство: ростовские стоят на площади, в доме купца Бронникова. Недалече, над самой над Волгой, – сказал гайдук.
Княжна Марья испуганно вопросительно смотрела на его лицо, не понимая того, что он говорил ей, не понимая, почему он не отвечал на главный вопрос: что брат? M lle Bourienne сделала этот вопрос за княжну Марью.
– Что князь? – спросила она.
– Их сиятельство с ними в том же доме стоят.
«Стало быть, он жив», – подумала княжна и тихо спросила: что он?
– Люди сказывали, все в том же положении.
Что значило «все в том же положении», княжна не стала спрашивать и мельком только, незаметно взглянув на семилетнего Николушку, сидевшего перед нею и радовавшегося на город, опустила голову и не поднимала ее до тех пор, пока тяжелая карета, гремя, трясясь и колыхаясь, не остановилась где то. Загремели откидываемые подножки.
Отворились дверцы. Слева была вода – река большая, справа было крыльцо; на крыльце были люди, прислуга и какая то румяная, с большой черной косой, девушка, которая неприятно притворно улыбалась, как показалось княжне Марье (это была Соня). Княжна взбежала по лестнице, притворно улыбавшаяся девушка сказала: – Сюда, сюда! – и княжна очутилась в передней перед старой женщиной с восточным типом лица, которая с растроганным выражением быстро шла ей навстречу. Это была графиня. Она обняла княжну Марью и стала целовать ее.
– Mon enfant! – проговорила она, – je vous aime et vous connais depuis longtemps. [Дитя мое! я вас люблю и знаю давно.]
Несмотря на все свое волнение, княжна Марья поняла, что это была графиня и что надо было ей сказать что нибудь. Она, сама не зная как, проговорила какие то учтивые французские слова, в том же тоне, в котором были те, которые ей говорили, и спросила: что он?
– Доктор говорит, что нет опасности, – сказала графиня, но в то время, как она говорила это, она со вздохом подняла глаза кверху, и в этом жесте было выражение, противоречащее ее словам.
– Где он? Можно его видеть, можно? – спросила княжна.
– Сейчас, княжна, сейчас, мой дружок. Это его сын? – сказала она, обращаясь к Николушке, который входил с Десалем. – Мы все поместимся, дом большой. О, какой прелестный мальчик!
Графиня ввела княжну в гостиную. Соня разговаривала с m lle Bourienne. Графиня ласкала мальчика. Старый граф вошел в комнату, приветствуя княжну. Старый граф чрезвычайно переменился с тех пор, как его последний раз видела княжна. Тогда он был бойкий, веселый, самоуверенный старичок, теперь он казался жалким, затерянным человеком. Он, говоря с княжной, беспрестанно оглядывался, как бы спрашивая у всех, то ли он делает, что надобно. После разорения Москвы и его имения, выбитый из привычной колеи, он, видимо, потерял сознание своего значения и чувствовал, что ему уже нет места в жизни.
Несмотря на то волнение, в котором она находилась, несмотря на одно желание поскорее увидать брата и на досаду за то, что в эту минуту, когда ей одного хочется – увидать его, – ее занимают и притворно хвалят ее племянника, княжна замечала все, что делалось вокруг нее, и чувствовала необходимость на время подчиниться этому новому порядку, в который она вступала. Она знала, что все это необходимо, и ей было это трудно, но она не досадовала на них.
– Это моя племянница, – сказал граф, представляя Соню, – вы не знаете ее, княжна?
Княжна повернулась к ней и, стараясь затушить поднявшееся в ее душе враждебное чувство к этой девушке, поцеловала ее. Но ей становилось тяжело оттого, что настроение всех окружающих было так далеко от того, что было в ее душе.
– Где он? – спросила она еще раз, обращаясь ко всем.
– Он внизу, Наташа с ним, – отвечала Соня, краснея. – Пошли узнать. Вы, я думаю, устали, княжна?
