Шалон (графство)

Графство Шалон (фр. Chalon sur Saône) — средневековое бургундское феодальное образование, столицей которого был город Шалон-сюр-Сон.

История

Образование графства

Первый известный граф Шалона — Адалард (ум. около 763 года). Обычно его считают сыном Хильдебранда I, (ок.682—751), графа в Бургундии и сеньора Перраси. Он получил Шалон в 733 году. Адалард активно участвовал в борьбе Пипина Короткого против герцога Аквитании, но погиб в борьбе с графом Оверни Шелпингом.

Шалон в составе Бургундского маркграфства

Следующий известный граф — Гверин (Варин) II (ум. в 853 году). Он был очень заметной фигурой в Бургундии, объединив в своих руках несколько бургундских графств. Он принимал активное участие в борьбе между императором Людовиком Благочестивым с сыновьями. Вначале он был сторонником Лотаря I, именно Гверин увез в 830 году в ссылку в Пуатье императрицу Юдифь. После раздела 831 года его влияние в Бургундии значительно выросло. Но в 834 году Гверин перешел на сторону императора, защищая город Шалон от армии Лотаря. Но несмотря на это город был захвачен и опустошен. Лотарь пощадил Гверина, но обязал его принести присягу верности.

В 835 году Гверин назван графом Шалона. В 835/840 годах он отсутствовал в Бургундии, находясь в Лионе, Вьенне, Тулузе. В Хронике в 840/842 годах он упоминается с как маркграф («герцог») Бургундии («dux Burgundiae potentissimus») и Тулузы («dux Tolosanus»). В это время он распространил своё влияние до Роны и Готии.

После смерти императора Людовика в 840 году Гверин переходит на сторону Карла Лысого, присягнув ему на верность в Орлеане. В 841 году он участвовал в битве при Фонтенуа в армии Карла Лысого и Людовика Немецкого против императора Лотаря. За это он после подписания Верденского договора в 843 году получил графства Отён, Осон и Десмуа, что вместе с уже имеющимися у него графствами Макон, Шануа и Мермонтуа делает его самым могущественным феодалом в Бургундии. С этого момента Гверин становится макграфом или маркизом Бургундии.

В 850 году Гверин послал своего старшего сына Изембарта в Готию против Гильома, сына Бернарда Септиманского, восставшего против Карла. Изембарт попал в плен, но вскоре ему удалось бежать. Собрав большие силы он захватил Гильома, который вскоре был казнен по приказу короля.

После смерти Гверина его владения переходят к Изембарту (815—858), но о его правлении практически ничего не известно. Вскоре после марта 858 года ему наследует Онфруа (Гумфред) (ум. после 876 года), а король Карл дарует Гумфриду титул маркиза Бургундии. В 862 году близкий родственник Гумфрида, регент Прованса Жерар был обвинен в мятеже против короля, но Карл не дал этому обвинению ход. Но в апреле 863 года Гумфрид захватил Тулузу у маркиза Раймунда I. Король направил войска в Бургундию и захватил владения Гумфрида, раздав их, а сам Гумфрид бежал сначала в Италию, а потом в Швабию.

Графы Экхард, Бозон и Адемар

После раздачи владений Онфруа Шалон достался Экхарду (810—877). Он происходил из боковой линии Каролингов, идущей от брата Карла Мартела Хильдебранда I. Экхард был сыном Хильдебранда III, графа Отёна, унаследовав семейное владение Перраси в 836 году. В 840—859 годах он владел бургундским графством Морвуа, но после того, как он восстал в 858 году, был лишен владений. И вот в 863 году он получил Шалон. Но граф Шалона уже не был правителем Бургундии, деля власть в ней с графом Отёна. В 870 году Экхард получил ещё графство Макон и южную часть Отёнуа. Возможно именно в это время из Отёна были выделены Шароле и Брионне, после чего Шароле вошло в состав Шалонского графство. При этом большая часть Шароле уже была во владении Экхарда (сеньория Перраси — его родовое владение).

В 877 году Шалон вошел в состав владений Бозона (850—887), который в 879 году объявил себя королём Нижней Бургундии (Прованса) и Шалон был в составе других графств включен в состав королевства. Но в 880 году против него выступил брат, Ричард Заступник. В результате чего Бозон лишился ряда бургундских графств, в том числе и Шалон, графом которого стал Адемар (ум. после 901 года). Происхождение Адемара довольно запутано. Судя по всему он был родственником Робертинов — его предком мог быть Гверин (ум. в 772 году), граф в Тургау. Но в 887 году на посту графа Шалона его сменил Манасия I де Вержи.

Графство Шалон под управление дома Вержи

Возможно Манасия I Старый получил Шалон из-за того, что он женился на дочери Бозона. Кроме того, он получил ещё несколько бургундских графств. Он был сторонником Ричарда Заступника, поддерживая его во всем. В 893 году король Франции Эд прибывает в Шалон, чтобы помириться с Ричардом, но тот сохраняет нейтралитет, поскольку поддерживает Карла Простого. В 894 году Ричард поддержал Манасию, захватившего епископа Лангра Тибо (он оспаривал выбор брата Манасии, Валдо, епископом Отёна). В 895 году Манасия поддержал Ричарда в противостоянии с архиепископом Санса Готье.

Также Манассия поддерживает Ричарда в борьбе против норманов, которые опустошали Бургундию. В 898 году он участвовал в битве при Сен-Флорентине против норманов, а в 911 году — в битве при Шартре, где бургундская армия разбила Роллона. Конец своей жизни Манасия провел в замке Вержи.

После смерти Манасии его владения были разделены между сыновьями. Старший, Вало (ум. 924) унаследовал Шалон, Жильбер (ум. 956) получил графство Авалон, Манасия II Младший (ум. 936), получил графства Осон и Дижона, а также Вержи. Младший сын Эрве (ум. после 920) стал епископом Отёна. После смерти Вало в 924 году Шалон переходит к Жильберу. Он женился на дочери Ричарда Заступника, что укрепило его связи с бургундским герцогским домом, хотя в 931/932 годах у него и вышел конфликт с королём Раулем, в результате чего Жильбер потерял замок Авалон. При этом Жильбер оставался верным вассалом герцога Гуго Чёрного. После смерти бездетного Гуго Бургундия переходит Жильберу. Но у него не было сыновей, поэтому ещё при жизни Жильбер передал все права на герцогство Гуго Великому, который женил на старшей дочери Жильбера, Лиегарде, своего второго сына Оттона, который в итоге унаследовал после смерти Жильбера в 956 году Бургундию. Вторая дочь, Аделаида, вышла замуж за Ламберта, младшего сына Роберта, виконта Дижона. По решению короля Лотаря Шалон унаследовал Ламберт, хотя на Шалон претендовал также Роберт де Вермандуа, граф Мо, женатый на младшей дочери Жильбера, Адели/Верре. В итоге Роберту досталось графство Труа.

Графы Ламберт и Гуго I

Граф Ламберт (ок.930—979) в 968 году был вынужден отражать нападение герцога Аквитании Гильома IV, который попытался захватить Шароле. Но благодаря поддержке Жоффруа I, сеньора Сеймур-эн-Брионнэ, Ламберт смог разбить аквитанскую армию в Шалмуа и сохранить южную границу своего графства по Луаре. Также Ламберт известен своей поддержкой клюнийского движения. Поскольку аббат Клюни Майоль находился с Ламбертом в дружеских отношениях, во время правления последнего в Шалоне многие монастыри приняли клюнийский устав.

После смерти Ламберта графство унаследовал его сын Гуго I (972—1039). В 987 году в графство проникли венгры, разорив несколько аббатств. Кроме того, они частично сожгли город. В марте 999 года Гуго был выбран епископом Осера, что было подтверждено герцогом Бургундии Эдом-Генрихом. Это назначение не помешало ему сохранить права светского графа Шалона, попеременно выполняя обязанности солдата и священника. Также, как и отец, Гуго поддерживал клюнийское движение, передав в подчинение Клюни монастырь Парей в мае 999 года.

Гуго поддерживал дружеские отношения с королём Робертом II. После прекращения династии герцогов Бургундии он поддержал права Роберта на герцогство в 1002—1017 годах против притязаний других бургундских феодалов. В это же время он создал 3 баронии на территории Шалона, в том числе Донзи, которую он передал своему племяннику Жоффруа. В 1024 году Гуго возглавлял вместе с королём Робертом большую ассамблею архиепископов, епископов, аббатов и графов в Эри-эн-Осерруа.

В 1027 году Гуго присутствовал в Реймсе на коронации сына короля Роберта — Генриха. В том же году он выступил против сына графа Бургундии Отто-Гильома — Рено, который вторгся в Шароле. В результате Рено был разбит и попал в плен. Но в защиту Рено выступил его тесть, герцог Нормандии Ричард, который опустошил графство, после чего Рено был отпущен. Позже Гуго предпринял поездку сначала в Рим, а в 1034/1035 годах — в Палестину. Умер он в Осере в 1039 году.

Графство Шалон под управление дома Семюр-ан-Брионне

После смерти Гуго I графство Шалон перешло к Тибо де Семюр (ок. 990—1065), сыну Жоффруа I, сеньора де Семюр-ан-Брионне и Матильды (Маго) де Шалон, сестры Гуго I. Из этого рода вышло много духовных лиц. Племянник Тибо, Гуго де Семюр, был аббатом Клюни, другой Гуго был епископом Осера, Рено — архиепископом Лиона.

В 1056 году в Шалоне проходит церковный собор под предводительством папского легата Гильдебранда и в присутствии аббата Клюни Гуго де Семюр. На нем епископ Шалона Гюи был обвинен в симонии и, несмотря на защиту графа Тибо, признан виновным и смещен с поста. В августе 1063 года состоялся ещё один собор. Его целью было разобрать жалобу клюнийских монахов на притеснения со стороны епископа Макона.

После смерти Тибо ему наследовал сын Гуго II (ок. 1022—1079). Правил он недолго. В 1073 году в Шалоне прошел ещё один церковный собор. В 1078 году Гуго отправился в паломничество в Сен-Жак де Компостелл, но по возвращении во Францию умер. Вдова Гуго, дочь герцога Бургундии Роберта I Констанция вскоре вышла замуж за короля Кастилии и Леон Альфонсо VI.

Поскольку Гуго II не оставил детей, то права на Шалон предъявили сыновья двух его сестер (сын Аделаиды Ги де Тьер и сын Эрменгарды Гумберт де Бурбон-Ланси), а также двоюродный брат Гуго, Жоффруа II де Донзи. Регентшей до разрешения спора стала единственная живая сестра Гуго, Аделаиды. Гумберт в итоге отказался от графства, а Жоффруа и Ги договорились о том, что графство останется неделимым, а оба претендента будут носить титул графа де Шалон.

Жоффруа II де Донзи (ок. 1040—1097) в 1096 году принял участие в Крестовом походе. Для того, чтобы раздобыть средства для участия в походе, он продал свою часть Шалона брату Саварику де Вержи, который, в свою очередь, занял деньги под половину своего приобретения у епископа Готье де Куше. Поскольку деньги он не вернул, то епископы Шалона взяли себе титул графа Шалона. Наследники же Саварика продали свою четверть графства герцогу Бургундии Гуго II.

Графство Шалон под управление дома Тьер

Также, как и Жоффруа де Донзи, Ги I де Тьер (ок. 1050—1113) участвовал в Первом Крестовом походе. Вернувшись во Францию, он остается единственным правителем графства. После смерти Ги ему наследует сын, Гильом I (ок. 1075—1168). Он участвовал в создании аббатства Ла-Ферте, ставшем одной из опор ордена цистерцианцев.

Позже Гильом вместе с графом Макона Жераром I выступил против аббатства Клюни. Они захватили замок Лурдон, принадлежащий аббатству, само аббатство было разграблено. В 1166 году король Людовик VII по просьбе аббата Этьена вмешался, отправившись во главе армии в Бургундию, чтобы восстановить порядок в графствах Шалон и Макон. Гильом укрылся в горах Сен-Висент. Он опустошил Брионнэ, Парай, Марсиньи и Семур. В итоге король конфисковал графство и передал его под управление герцога Бургундии. Гильом умер в изгнании в 1168 году.

После смерти отца его сын Гильом II (ок. 1120—1202), принимавший участие в войне на стороне отца, решил попросить прощения у короля. Он отправился с матерью Беатрисой в Везелей, где король даровал ему обратно графство Шалон. Но часть графства, права на которую в своё время продали наследники Саварика де Вержи, осталась в руках герцога Бургундии. Позже он женился на дочери императора Фридриха Барбароссы. В 1180 году он опять вступил в борьбу с аббатством Клюни, поддерживая своего зятя. По призыву аббата Клюни в эту борьбу вмешался король Филипп II Август, который вынудил заключить Гильома соглашение с аббатством в замке Лурдон.

В 1186 году Гильом выдал свою наследницу Беатрис за графа Осона Этьена III. А в 1190 году вместе с герцогом Бургундии Гуго III отправился в Третий Крестовый поход. Регентом графства Шалон он оставляет свою дочь. После возвращения из Палестины в 1192 году он отрекся от престола в пользу дочери Беатрис и окончил жизнь монахом в Клюни. Умер он в 1202 году.

Правление Беатрис (1174—1227) считается одним из самых счастливых периодов в истории графства. В это время Шалон оправляется от последствий беспорядков. В 1200 году она развелась с мужем.

Жан I Мудрый и исчезновение графства

После смерти Беатрис Шалон переходит под управление её сына, Жана I Мудрого (1190—1267), ставшего последним правителем графства. Ещё до получения инвеституры на графство Жан был вынужден улаживать конфликт с аббатством Клюни. В 1232 году он усмирил бунт мясников в Шалоне, даровав право на продажу мяса в городе всем, кто это хочет делать. За свои взвешенные решения в политике он заслужил прозвище Мудрый.

В 1237 году, чтобы контролировать политику графа Бургундии Оттона II Меранского, Жан обменял свои наследственные графства Шалон и Осон на сеньорию Сален и ряд других владений своему племяннику, герцогу Бургундии Гуго IV. В результате Шалон и Осон вошли в состав герцогства.

Жан сохранил фамилию своей матери — Шалон. Его потомки были графами Бургундии, Осера, Тоннера, сеньорами Шалон-Арлей, а позже — принцами Оранскими и графами Шалон-Осер.

См. также

• Список графов де Шалон

Ссылки

• [gilles.maillet.free.fr/histoire/recit_bourgogne/recit_comte_chalon.htm Histoire de Chalon sur Saône du VIIIème au XIIIème]
• [gilles.maillet.free.fr/histoire/cartes/chalon.htm Карта графства Шалон в XII веке]

Отрывок, характеризующий Шалон (графство)

В этот же день в квартире государя было получено известие о новом движении Наполеона, могущем быть опасным для армии, – известие, впоследствии оказавшееся несправедливым. И в это же утро полковник Мишо, объезжая с государем дрисские укрепления, доказывал государю, что укрепленный лагерь этот, устроенный Пфулем и считавшийся до сих пор chef d'?uvr'ом тактики, долженствующим погубить Наполеона, – что лагерь этот есть бессмыслица и погибель русской армии.
Князь Андрей приехал в квартиру генерала Бенигсена, занимавшего небольшой помещичий дом на самом берегу реки. Ни Бенигсена, ни государя не было там, но Чернышев, флигель адъютант государя, принял Болконского и объявил ему, что государь поехал с генералом Бенигсеном и с маркизом Паулучи другой раз в нынешний день для объезда укреплений Дрисского лагеря, в удобности которого начинали сильно сомневаться.
Чернышев сидел с книгой французского романа у окна первой комнаты. Комната эта, вероятно, была прежде залой; в ней еще стоял орган, на который навалены были какие то ковры, и в одном углу стояла складная кровать адъютанта Бенигсена. Этот адъютант был тут. Он, видно, замученный пирушкой или делом, сидел на свернутой постеле и дремал. Из залы вели две двери: одна прямо в бывшую гостиную, другая направо в кабинет. Из первой двери слышались голоса разговаривающих по немецки и изредка по французски. Там, в бывшей гостиной, были собраны, по желанию государя, не военный совет (государь любил неопределенность), но некоторые лица, которых мнение о предстоящих затруднениях он желал знать. Это не был военный совет, но как бы совет избранных для уяснения некоторых вопросов лично для государя. На этот полусовет были приглашены: шведский генерал Армфельд, генерал адъютант Вольцоген, Винцингероде, которого Наполеон называл беглым французским подданным, Мишо, Толь, вовсе не военный человек – граф Штейн и, наконец, сам Пфуль, который, как слышал князь Андрей, был la cheville ouvriere [основою] всего дела. Князь Андрей имел случай хорошо рассмотреть его, так как Пфуль вскоре после него приехал и прошел в гостиную, остановившись на минуту поговорить с Чернышевым.
Пфуль с первого взгляда, в своем русском генеральском дурно сшитом мундире, который нескладно, как на наряженном, сидел на нем, показался князю Андрею как будто знакомым, хотя он никогда не видал его. В нем был и Вейротер, и Мак, и Шмидт, и много других немецких теоретиков генералов, которых князю Андрею удалось видеть в 1805 м году; но он был типичнее всех их. Такого немца теоретика, соединявшего в себе все, что было в тех немцах, еще никогда не видал князь Андрей.
Пфуль был невысок ростом, очень худ, но ширококост, грубого, здорового сложения, с широким тазом и костлявыми лопатками. Лицо у него было очень морщинисто, с глубоко вставленными глазами. Волоса его спереди у висков, очевидно, торопливо были приглажены щеткой, сзади наивно торчали кисточками. Он, беспокойно и сердито оглядываясь, вошел в комнату, как будто он всего боялся в большой комнате, куда он вошел. Он, неловким движением придерживая шпагу, обратился к Чернышеву, спрашивая по немецки, где государь. Ему, видно, как можно скорее хотелось пройти комнаты, окончить поклоны и приветствия и сесть за дело перед картой, где он чувствовал себя на месте. Он поспешно кивал головой на слова Чернышева и иронически улыбался, слушая его слова о том, что государь осматривает укрепления, которые он, сам Пфуль, заложил по своей теории. Он что то басисто и круто, как говорят самоуверенные немцы, проворчал про себя: Dummkopf… или: zu Grunde die ganze Geschichte… или: s'wird was gescheites d'raus werden… [глупости… к черту все дело… (нем.) ] Князь Андрей не расслышал и хотел пройти, но Чернышев познакомил князя Андрея с Пфулем, заметив, что князь Андрей приехал из Турции, где так счастливо кончена война. Пфуль чуть взглянул не столько на князя Андрея, сколько через него, и проговорил смеясь: «Da muss ein schoner taktischcr Krieg gewesen sein». [«То то, должно быть, правильно тактическая была война.» (нем.) ] – И, засмеявшись презрительно, прошел в комнату, из которой слышались голоса.
Видно, Пфуль, уже всегда готовый на ироническое раздражение, нынче был особенно возбужден тем, что осмелились без него осматривать его лагерь и судить о нем. Князь Андрей по одному короткому этому свиданию с Пфулем благодаря своим аустерлицким воспоминаниям составил себе ясную характеристику этого человека. Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи – науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодолимо обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании, что он есть гражданин благоустроеннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец самоуверен потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, потому что не верит, чтобы можно было вполне знать что нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что знает истину, науку, которую он сам выдумал, но которая для него есть абсолютная истина. Таков, очевидно, был Пфуль. У него была наука – теория облического движения, выведенная им из истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей истории войн Фридриха Великого, и все, что встречалось ему в новейшей военной истории, казалось ему бессмыслицей, варварством, безобразным столкновением, в котором с обеих сторон было сделано столько ошибок, что войны эти не могли быть названы войнами: они не подходили под теорию и не могли служить предметом науки.
В 1806 м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: «Ich sagte ja, daji die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird». [Ведь я же говорил, что все дело пойдет к черту (нем.) ] Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории – приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории.
Он сказал несколько слов с князем Андреем и Чернышевым о настоящей войне с выражением человека, который знает вперед, что все будет скверно и что даже не недоволен этим. Торчавшие на затылке непричесанные кисточки волос и торопливо прилизанные височки особенно красноречиво подтверждали это.
Он прошел в другую комнату, и оттуда тотчас же послышались басистые и ворчливые звуки его голоса.


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.