Стрельбицкий, Самсон Иванович

<tr><th style="background:#eee; text-align:right;">Жанр:</th><td class="" style=""> ювелир (серебряных дел мастер) </td></tr><tr><th style="background:#eee; text-align:right;">Покровители:</th><td class="" style=""> Киево-Печерская лавра, Михайловский Златоверхий монастырь </td></tr> </table>

Самсо́н, или Самуил Ива́нович Стрильби́цкий
укр. Самсон, або Самійло Іванович Стрільбицький
герб Стрельбицкого С.И.
Дата рождения:	15 (27) июня 1766(1766-06-27)
Место рождения:	Подол (Киев), Киев (крещён в Ильинской церкви)
Дата смерти:	1831(1831)
Место смерти:	Киев
Происхождение:	шляхтич
Подданство:	Российская империя</small>

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Самсо́н (Самуил) Ива́нович Стрельби́цкий (укр. Самсон (Самійло) Іванович Стрільбицький; 27 июня 1766, Киев, — 1831, Киев) — киевский ювелир конца XVIII — первой трети XIX столетий, внук известного киевского и черниговского гравёра Ивана Стрельбицкого.

Биография

Самсон Иванович родился на «Самсоньев день» 27 июня 1766 г. на Подоле в Киеве. Учился в Киево-Могилянской академии, жил на Подоле.

Своё профессиональное мастерство приобрёл в 20-летнем возрасте у известного «золотаря» Александра Тимофеевича Ищенко, жившего в приходе церкви Рождества Христова на Подоле. Помимо Самсона, у мастера было ещё двое учеников. Став самостоятельным мастером, Самсон Иванович продолжил дружить со своим учителем, приглашая друг друга в «восприемники» (крестные) своих детей.

Самсон Иванович, женившись на Агафье Яковлевне (? — 1823), поселился в приходе церкви Покровы Божей Матери, которую помогало строить запорожское казачество (1766 г.). Их дом выходил на Боричев Ток, а забор с тыла граничил с усадьбой полковницы — вдовы Анастасии Максимовны Ездемировичевой, после смерти которой в 1805 году Стрельбицкие купили у наследников её двор со всеми строениями. Впоследствии выстроили для себя по проекту киевского архитектора Андрея Меленского один из лучших домов Подола в стиле классицизма, по ул. Покровская 5, возле Покровской церкви.

Во время реставрационных работ, что были произведены по инициативе первого секретаря ЦК КП Украины Владимира Васильевича Щербицкого (есть версия, что фамилия Щербицкий могла возникнуть, от неверного перевода польской фамилии — «Strzelbicki», что произносится как Стшельбицки) в этом доме, после того, как из него в 1983 г. выселили жильцов коммунальных квартир, при вскрытии межэтажных перекрытий были обнаружены две старинные балки — «сволоки» с надписями начала XVIII века, которые по древней традиции были установлены (перенесены) как «оберѣги» из домов предков. Сейчас одна из этих балок находится в резиденции посла США — Джона Теффта ([photos.state.gov/libraries/ukraine/895/pdf/Residence_booklet_2011.pdf по ссылке обзор старого Подола, «Дом Стрельбицкого» — резиденция посла США]), который проживает в данном доме, а другая в фондах Музея истории Киева.

• 1-я балка-сволока:

«БЛАГОСЛОВЕНІЕМ БОГА ОТЦА, ПОСПЕШАНІЕМ БОГА-СЫНА и ДЕЙСТВІЕМ Святого Духа СОЗДАСЯ ДОМ СѢЙ РОКУ БОЖЬЕГО 1723 МѢСЯЦА МАЯ 21 ДНЯ»

• 2-я балка-сволока:

«ГОСПОДИ БЛАГОСЛОВИ ДОМ СѢЙ И ЖИВУЩИХ В НЕМ СОХ(+)РАНИ ОТ ВСЯКИХ ПРОТИВНЫХ НАВЕТОВ» (в этой надписи слово «СОХРАНИ» разделено изображением «Запорожского креста»)

Под современным домом С. И. Стрельбицкого сохранились глубокие подвалы от дома Ездемировичей и часть каменной стены с окном. Во времена страшного пожара на Подоле летом 1811 г., когда выгорел практически весь «Нижний город», каменные подвалы дома Стрельбицкого спасли не только личные вещи его семьи, но и ризницу Покровской церкви, в которой он был старостой.

После пожара комиссия из духовенства и членов магистрата спускалась в подвал, открывала сундуки с церковным достоянием и проверяла по описи. Этот документ сохранился и в нём под № 8 значится дар Самсона Ивановича в Покровскую церковь — риза из белой парчи с золотыми цветами.

С. И. Стрельбицкий пользовался большим авторитетом у киевского купечества. Начиная с конца XVIII века его избирают судьёй «Совестного суда» (1797 г.). Такой суд существовал для того, чтобы быстро, без волокиты в присутствии уважаемых людей города разрешать спорные вопросы и мирить земляков.

В 1812 году Самсон Иванович вместе с купечеством и киевлянами откликнулся на оказание помощи армии — за его участием создавались строительные бригады для наведения понтонного моста, оборонительных сооружений, выполнения военных подрядов. Его денежные пожертвования были высоко оценены после окончания «Отечественной войны 1812 года». В 1816 году С. И. Стрельбицкий был награждён бронзовой медалью на ленте ордена Св. Анны. Похвальное свидетельство за помощь армии в 1812 г. хранится в дворянском деле.

После 1814 года Самсон Иванович предложил свой дом на Покровской улице под казённую аптеку. Был сделан вход в него с улицы, во дворе построен флигель для изготовления лекарств, сарай и погреб для хранения лекарственных трав и медикаментов. На протяжении 40 лет этот дом играл большую роль в снабжении армейских полков лекарствами.

В документах за 1818 год Самсон Иванович значится уже как «ратгер» (советник) киевского магистрата. Одним из источников его доходов был кирпичный завод на берегу Днепра и купля-перепродажа домов, которые он приобретал не только на Подоле, а и на Печерске.

В 1824 году Самсон Иванович покупает часть пустого участка рядом со своим домом по Покровской улице у соседки Ирины Дмитровичевой, и увеличивает площадь своей усадьбы. В этом же году впервые в документах встречается название «Хутор Стрельбицкого», который закладывает Самсон Иванович на Лукьяновке. Одна из улиц «Хутора Стрельбицкого», носила название в честь его имени — «Самсоновская», в 1952 году была переименована в честь украинского писателя Л. И. Глибова.

В 1826 г. он купил участок по Боричеву Току, и присоединил его к своей усадьбе, выстроил двухэтажный каменный флигель для конторы казенной аптеки и квартиры управляющего. Такое строительство, связанное с благоустройством аптеки на территории его усадьбы, приносило семье Стрельбицких стабильные доходы. Сохранился документ от 1830 г. о том, что ему задерживают 5000 рублей за наем его дома под казённую аптеку.

По мере роста благосостояния семья Стрельбицких приобретает усадьбу, которой очень дорожил Самсон Иванович. Она находилась «на Крещатике, напротив „Царского села“» (предположительно в районе современного Музейного переулка). Там была его мастерская, обучались его ученики и было помещение, которое сдавалось приезжим. Этот двухэтажный каменный дом после смерти Самсона Ивановича был продан семье Лунд.

В 1825 году Самсон Иванович составил завещание. Завещание было подписано свидетелями, людьми близкими Самсону Ивановичу, которым он доверял бесконечно. Среди них был доктор медицины Евстафий Петрович Рудыковский, служащий в Киевском военном госпитале, лечивший семью героя Отечественной войны 1812 г. генерала Николая Раевского и гостившего у него А. С. Пушкина. Под завещанием стояла подпись Павла Петровича Романовского — бургомистра, владельца завода на котором отливались колокола для церквей и монастырей Киева, Василькова, Батурина и других городов. Завещание подписал и священник Покроовской церкви Филлип Петровский, с которым у Самсона Ивановича многие годы были дружеские и деловые отношения. По завещанию душеприказчиком был его зять Матын Гержинский.

После смерти Самсона Ивановича Стрельбицкого в 1831 году у него осталось семеро взрослых детей — четверо сыновей, три дочери и три внука. Усадьбу у Покровской церкви семья продолжала сдавать военному ведомству под аптеку.

Родословная киевского серебряных дел мастера Самсона Иванова сына Стрельбицкого (1766—1831)

До наших дней дошло письмо что было написано в 1586 году фактическим правителем российского государства Борисом Годуновым, во время царствования Фёдора Иоанновича. Они обращаются с посланием к украинскому магнату, воеводе Киевскому, князю Константину-Василию Острожскому, чтобы тот осудил атамана Запорожского «Стрєлбитского», который возглавлял поход черкаских казаков на станичников российских: «…и ис Переяславля ж посол запорожскои атаман Стрєлбитцкои а с ним пошло черкас с триста члвкъ а пошли на Дон и на Донецъ гсдря ншго станичников громил и гсдря ншго казаков…». Предки Самсона Ивановича упоминаются в киевских документах, в 1619 году, когда «Теодор Стрельбицкий» с супругой Анной из дома Майковских завещали часть своего имения Михайловскому Златоверхому монастырю. Их сын «Якуб Теодорович Стрельбицкий» был черниговским чашником, выбирался от Киевского и Черниговского воеводств депутатом на Сейм Речи Посполитой, был женат на Выговской. Прадед «Ян Стрильбицкий» был хорунжим панцерной хоругви киевской. В помяннике подземной «Введенской церкви», находящейся в ближних пещерах Киево-Печерской лавры за 1688 год записано следующее поминание рода Стрельбицких: "Сіє Поминанїє Рабы Божиїя Єлєны Стрєл"бє(ц)кой с Кїєва — Їєрєя: Кири(л)ла: Георгія: Пєлагїю: Єлєну: Їоа(н)на". Дед Самсона Ивановича известный украинский гравёр на меди конца XVII, начала XVIII веков — Иван Стрельбицкий работавший в Чернигове и Киево-Печерской лавре, а отец Иван Иванович Стрельбицкий учился и преподавал в Киево-Могилянской академии, в библиотеке им. Вернадского (институт рукописей) сохранились документы академии, где читаем онем: "Иван Стрѣл"бiцкій в 1737 р. має 18 лєт. Клас Поетика. С под города Самбір сын шляхецькій. Оцѣнка: добре" О его матери известно только имя — Софья (? — 1810). У Самсона Ивановича был ещё и брат — Макар (1771-?). Самсон Иванович имел внучку Александру Дмитриевну, которая была женой дворянина, надворного советника, члена Киевской думы, основателя Лукьяновского кладбища — Ильи Ивановича Зейферта, их дочь Надежда Ильинична Зейферт вышла замуж за профессора университета Святого Владимира (им. Т. Г. Шевченко) Митрофана Викторовича Довнар-Запольского, их сын Всеволод Митрофанович (1898—1919) станет членом РСДРП, секретарем Киевского губкома партии. Умрет от сыпного тифа. Его именем в советское время назовут одну из улиц Киева. Сын Дмитрий Самсонович был офицером, был капитаном артиллерии, его часть долгое время дислоцируется в Могилевской губернии, кроме дочери Александры имел сына Сергея. Сергей Дмитрович Стрельбицкий — подполковник, командир горной № 2 батареи, артиллерии, родился в Киевской губернии 25 сентября 1839 г. Первоначальное воспитание получил в Новгородском, графа Аракчеева, кадетском корпусе, а затем дальнейшее военное образование в Константиновском военном училище, откуда в 1858 г. выпущен прапорщиком в 57-ю сводную резервную артиллерийскую бригаду. В 1861 г., произведённый в подпоручики, был назначен бригадным казначеем, а в 1862 г. переведён в 57-ю артиллерийскую бригаду, в составе которой, в чине поручика, принимал деятельное участие в течение всей компании 1863-64 годов. Так, с 10-го по 11-е января 1863 г., при отражении нападения на отряд подполковника Лопатина, в местечке Любартове. 19-го мая 1863 г., в деле подполковника Ракузы с отрядами Лелевеля, в Крустинских лесах, при местечке Юзефове. 12-го августа 1863 г. — при разбитии соединённых отрядов Крука, Руцкаго, Вагнера и Крымскаго отрядами подполковников Ешанова и Соллогуба, при Фейеловичах, Люблинской губернии. За отличие в тех делах Стрельбицкий получил ордена св. Анны и св. Станислава с мечами и бантом. В кампанию 1877 г. Стрельбицкий утонул при переправе через Дунай у Зимницы 15-го июня. Сын — Александр Самсонович Стрельбицкий — ювелир, продолжит дело отца, но после финансовых затруднений переехал из Киева в Могилев-Подольский. Сын — Федор Самсонович Стрельбицкий — военный, первоначально служил юнкером гусарского Эрц Герцога Фердинанда жандармского полка в г. Рогачеве. В 1842 году возвращается в Киев и занимается восстановлением усадьбы по ул. Покровской. Федор Самсонович с женой Аполинарией Филипповной жили в «старом городе», вблизи Георгиевской церкви, прихожанами которой они являлись. Федор Самсонович работает в киевском университете Св. Владимира (им. Т. Г. Шевченко), имел чин «коллежского асессора», в его семье детей не было. Четвёртый сын Самсона Ивановича Стрельбицкого — Василий окончил Харьковский университет, медицинский факультет. Дочь — Ксения Самсоновна 1787 г.р., в 1804 г. вышла замуж за «коллежского регистратора» Мартына Ивановича Гержинского. Дочь — Марфа Самсоновна 1800 г.р. вышла замуж за штабс-капитана Морозова, в семье было две дочери — Екатерина (в замужестве Рогге) и Анна, которая вышла замуж за штабс-капитана Василия Игнатьевича Городецкого. Дочь — Ирина Самсоновна, вышла замуж за купца Свешникова, имели сына Василия.

Творчество

Творчество Самсона Ивановича и его сына Александра Стрельбицких было неразрывно связано с заказами от митрополита Киевского и всея Малой Руси, и церквей и монастырей, таких как Киево-Печерская лавра и Михайловский Златоверхий.

• Два больших подсвечника для икон в Киево-Печерской лавре (1801);
• Серебряные царские врата Николаевской церкви (1802);
• Подсвечник (1803);
• Оклад на Чудотворную икону Успенского собора Киево-Печерской лавры (1823), а также нимб (1829, вместе с сыном Александром) на икону Киево-Печерской лавры.
• 1200 серебряных колец и 1500 крестиков для Михайловского Златоверхого монастыря;
• Панагия для настоятеля Михайловского Златоверхого монастыря и повторный заказ 900 колец и 400 крестиков из серебра (1825);
• Сын Александр изготовляет в 1834 г. по заказу генеральши Дьячкиной, из её серебра (181 злотник) «Сияние» на икону Божьей Матери Успенского собора. В 1842 г., для церкви Духовной академии сосуд из 311 золотников серебра.
• Основным доходом мастера было изготовление дешёвых серебряных крестиков для Михайловского Златоверхого монастыря, которые пользовались большим спросом у прихожан на «Варварин день». Основная масса работ Самсона Стрельбицкого была вывезена в Москву и уничтожена во времена воинствующего атеизма. Сохранился потир и серебряное блюдо.

Литература

• Митці України: Енциклопедичний довідник. — К., 1992. — С. 560.
• Мистецтво України: Біографічний довідник. — К., 1997. — С. 567.
• Очерк об истории дома по ул. Покровской 5, для реставрации данного здания, подготовленный историком Р. Н. Лякиной. К., 1983 г.\2007 г.

Отрывок, характеризующий Стрельбицкий, Самсон Иванович

Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.
– Боже мой! За что?… – с отчаянием закричал Николай.
Охотник дядюшки с другой стороны скакал на перерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.
Николай, его стремянной, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюкая, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его. Еще в начале этой травли, Данила, услыхав улюлюканье, выскочил на опушку леса. Он видел, как Карай взял волка и остановил лошадь, полагая, что дело было кончено. Но когда охотники не слезли, волк встряхнулся и опять пошел на утек. Данила выпустил своего бурого не к волку, а прямой линией к засеке так же, как Карай, – на перерез зверю. Благодаря этому направлению, он подскакивал к волку в то время, как во второй раз его остановили дядюшкины собаки.
Данила скакал молча, держа вынутый кинжал в левой руке и как цепом молоча своим арапником по подтянутым бокам бурого.
Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел тяжело дыша бурый, и он услыхал звук паденья тела и увидал, что Данила уже лежит в середине собак на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для собак, и для охотников, и для волка, что теперь всё кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данила, привстав, сделал падающий шаг и всей тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данила прошептал: «Не надо, соструним», – и переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данила раза два с одного бока на другой перевалил волка.
С счастливыми, измученными лицами, живого, матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матёрого волка, который свесив свою лобастую голову с закушенною палкой во рту, большими, стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех. Граф Илья Андреич тоже подъехал и потрогал волка.
– О, материщий какой, – сказал он. – Матёрый, а? – спросил он у Данилы, стоявшего подле него.
– Матёрый, ваше сиятельство, – отвечал Данила, поспешно снимая шапку.
Граф вспомнил своего прозеванного волка и свое столкновение с Данилой.
– Однако, брат, ты сердит, – сказал граф. – Данила ничего не сказал и только застенчиво улыбнулся детски кроткой и приятной улыбкой.


Старый граф поехал домой; Наташа с Петей обещались сейчас же приехать. Охота пошла дальше, так как было еще рано. В середине дня гончих пустили в поросший молодым частым лесом овраг. Николай, стоя на жнивье, видел всех своих охотников.
Насупротив от Николая были зеленя и там стоял его охотник, один в яме за выдавшимся кустом орешника. Только что завели гончих, Николай услыхал редкий гон известной ему собаки – Волторна; другие собаки присоединились к нему, то замолкая, то опять принимаясь гнать. Через минуту подали из острова голос по лисе, и вся стая, свалившись, погнала по отвершку, по направлению к зеленям, прочь от Николая.
Он видел скачущих выжлятников в красных шапках по краям поросшего оврага, видел даже собак, и всякую секунду ждал того, что на той стороне, на зеленях, покажется лисица.
Охотник, стоявший в яме, тронулся и выпустил собак, и Николай увидал красную, низкую, странную лисицу, которая, распушив трубу, торопливо неслась по зеленям. Собаки стали спеть к ней. Вот приблизились, вот кругами стала вилять лисица между ними, всё чаще и чаще делая эти круги и обводя вокруг себя пушистой трубой (хвостом); и вот налетела чья то белая собака, и вслед за ней черная, и всё смешалось, и звездой, врозь расставив зады, чуть колеблясь, стали собаки. К собакам подскакали два охотника: один в красной шапке, другой, чужой, в зеленом кафтане.
«Что это такое? подумал Николай. Откуда взялся этот охотник? Это не дядюшкин».
Охотники отбили лисицу и долго, не тороча, стояли пешие. Около них на чумбурах стояли лошади с своими выступами седел и лежали собаки. Охотники махали руками и что то делали с лисицей. Оттуда же раздался звук рога – условленный сигнал драки.
– Это Илагинский охотник что то с нашим Иваном бунтует, – сказал стремянный Николая.
Николай послал стремяного подозвать к себе сестру и Петю и шагом поехал к тому месту, где доезжачие собирали гончих. Несколько охотников поскакало к месту драки.
Николай слез с лошади, остановился подле гончих с подъехавшими Наташей и Петей, ожидая сведений о том, чем кончится дело. Из за опушки выехал дравшийся охотник с лисицей в тороках и подъехал к молодому барину. Он издалека снял шапку и старался говорить почтительно; но он был бледен, задыхался, и лицо его было злобно. Один глаз был у него подбит, но он вероятно и не знал этого.
– Что у вас там было? – спросил Николай.
– Как же, из под наших гончих он травить будет! Да и сука то моя мышастая поймала. Поди, судись! За лисицу хватает! Я его лисицей ну катать. Вот она, в тороках. А этого хочешь?… – говорил охотник, указывая на кинжал и вероятно воображая, что он всё еще говорит с своим врагом.
Николай, не разговаривая с охотником, попросил сестру и Петю подождать его и поехал на то место, где была эта враждебная, Илагинская охота.
Охотник победитель въехал в толпу охотников и там, окруженный сочувствующими любопытными, рассказывал свой подвиг.
Дело было в том, что Илагин, с которым Ростовы были в ссоре и процессе, охотился в местах, по обычаю принадлежавших Ростовым, и теперь как будто нарочно велел подъехать к острову, где охотились Ростовы, и позволил травить своему охотнику из под чужих гончих.
Николай никогда не видал Илагина, но как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом. Он озлобленно взволнованный ехал теперь к нему, крепко сжимая арапник в руке, в полной готовности на самые решительные и опасные действия против своего врага.
Едва он выехал за уступ леса, как он увидал подвигающегося ему навстречу толстого барина в бобровом картузе на прекрасной вороной лошади, сопутствуемого двумя стремянными.
Вместо врага Николай нашел в Илагине представительного, учтивого барина, особенно желавшего познакомиться с молодым графом. Подъехав к Ростову, Илагин приподнял бобровый картуз и сказал, что очень жалеет о том, что случилось; что велит наказать охотника, позволившего себе травить из под чужих собак, просит графа быть знакомым и предлагает ему свои места для охоты.