Тихоокеанский рубеж

Тихоокеанский рубеж
англ. Pacific Rim
Жанр	фантастика приключенческий фильм боевик
Режиссёр	Гильермо дель Торо
Продюсер	Томас Тулл Джон Джашни Гильермо дель Торо Мэри Пэрент
Автор сценария	Трэвис Бичем Гильермо дель Торо
В главных ролях	Чарли Ханнэм Идрис Эльба Ринко Кикути Чарли Дэй Роберт Казински Макс Мартини Рон Перлман
Оператор	Гильермо Наварро
Композитор	Рамин Джавади
Кинокомпания	Legendary Pictures Warner Bros.
Длительность	131 мин
Бюджет	$190 млн
Сборы	$411 002 906
Страна	США США
Язык	английский японский юэ
Год	2013
Следующий фильм	Тихоокеанский рубеж 2
IMDb	ID 1663662
Выход фильма «Тихоокеанский рубеж» (оригинальное название — англ. Pacific Rim)

К:Фильмы 2013 года

«Тихоокеанский рубеж» (англ. Pacific Rim) — американский фантастический боевик 2013 года режиссёра Гильермо дель Торо по сценарию Трэвиса Бичема и дель Торо. В главных ролях снялись Чарли Ханнэм, Ринко Кикути и Идрис Эльба. Согласно сюжету фильма, Земля подвергается нашествию гигантских монстров — кайдзю, появляющихся из разлома в Тихом океане. Для борьбы с ними различные страны мира строят боевых мехов — егерей (нем. Jäger — охотник); каждой машиной управляют два пилота, соединённые с Егерем и друг с другом нейрокомпьютерной связью. К 2025 году — времени действия фильма — егеря терпят поражения от эволюционировавших кайдзю, программа их строительства свёрнута. В прошлом пилот егеря Райли Беккет, потерявший своего брата в бою с одним из кайдзю и новичок Мако Мори (Ринко Кикути), специалист по восстановлению, присоединяются к отчаянной операции, которая должна положить конец войне.

По заявлению дель Торо, этот фильм — «прекрасная поэма о гигантских монстрах». Слоганы фильма: «Сегодня мы отменяем Апокалипсис!» и «Чтобы сражаться с монстрами, мы создали монстров» («To fight monsters we created monsters»).

Сюжет

2013 год. После того, как в морских глубинах открылся портал из другого измерения, откуда стали появляться гигантские чудовища, получившие название «кайдзю», началась война, забравшая в течение многих лет миллионы жизней и израсходовавшая ресурсы человечества. Объединившись вместе, государства Земли создали проект, получивший кодовое название «Егерь». Для борьбы с монстрами люди создали огромных роботов, названных егерями, управляемых посредством нейронного интерфейса: разум пилота был напрямую подключён к боевым системам робота, благодаря чему огромная машина повторяла все движения, совершаемые человеком. На стадии испытаний стало ясно, что из-за огромных размеров роботов мозгу одного человека не под силу справиться с подобной нагрузкой, поэтому была разработана двухпилотная система, основанная на новой технологии егерей, названной «Дрифт». В «Дрифте» разум пилотов сливается воедино через воспоминания друг друга, что позволяет им разделить управление огромной машиной между собой — по одному полушарию на каждого.

2020 год. Егерем третьего поколения с позывным «Бродяга», защищающим побережье Аляски, управляют братья Райли (Чарли Ханнэм) и Йенси Беккеты (Диего Клаттенхофф), которые в один из дней получают задание найти и устранить крупного кайдзю третьей категории «Остроголова» рядом с Аляской. В ходе боя «Бродяга» получает сильные повреждения, а Йенси погибает. Райли в одиночку добивает «Остроголова» и выводит повреждённого егеря на сушу. Не в силах вновь и вновь испытывать боль от потери брата при новых подключениях нейронного моста, он увольняется и устраивается строителем на Стену, возводящуюся как замена растерявшим былую оборонную эффективность егерям, дабы защитить побережье от непрекращающихся атак кайдзю.

Спустя 5 лет (2025 год), в связи с потерей в боях с кайдзю большей части «Егерей», коалиция стран принимает решение изменить стратегию: закрыть проект «Егерь» и начать строить гигантскую оборонительную стену, получившую название «Береговая Стена». Командование Тихоокеанского оборонительного корпуса (ТОК) в лице маршала Пентекоста (Идрис Эльба) мобилизует оставшиеся силы на последнем боевом посту — в Гонконге, в том числе и уже устаревшего «Бродягу». Райли — единственный, кто может управлять им — возвращается в строй по требованию Пентекоста. К нему присоединяют подающую надежды стажёрку по имени Мако (Ринко Кикути), которая также мечтает стать пилотом. Маршал также знакомит Райли с пилотами других «егерей».

Тем временем один из двух оставшихся членов исследовательской группы ТОК — ученый-биолог Ньютон Гейзлер (Чарли Дэй) — проводит рискованный эксперимент, соединяя нейронным мостом себя и часть мозга «Остроголова», которого Райли убил 5 лет назад. Вместе с математиком Германом Готтлибом (Бёрн Горман) он приходит к страшному выводу: кайдзю — это искусственно выведенные клоны, созданные расой существ, которые стремятся колонизировать Землю. А люди для них — всего лишь вредители. И даже особо крупные кайдзю четвёртой категории — всего лишь «гончие», после которых вскоре прибудут «дезинсекторы».

Райли и Мако проводят тестирование «Бродяги». В ходе тренировки Райли на секунду отвлекается, вспомнив брата, из-за чего Мако утягивает в её собственные воспоминания. Так Райли выясняет, что её семья была убита кайдзю. Тестирование провалилось и теперь Райли с Мако считают изгоями.

В это же время появляется сразу два кайдзю четвёртой категории: «Отачи» и «Громила». В битве с ними погибают близнецы Вай Тен и супруги Кайдановские. Хансены же оказались выведены из строя Э.М.И.-ударом «Громилы», из-за чего почти вся техника выходит из строя. Маршал Стэкер понимает, что другого выхода нет, и высылает на битву с кайдзю «Бродягу», пилотируемого Мако и Райли. На этого «егеря» удар не подействовал, поскольку он работал на аналоговых технологиях.

Пока те сражаются, Гейзлер отправляется на поиски некоего Ганнибала Чоу (Рон Перлман) — местного хозяина чёрного рынка по продаже органов убитых кайдзю, у которого может быть свежий мозг монстра. Он нужен Гейзлеру для того, чтобы снова провести свой эксперимент и узнать побольше о портале между мирами людей и кайдзю.

«Бродяга» успешно уничтожает «Громилу» и летающего кайдзю «Отачи». Гейзлер, прятавшийся в укрытии, догадывается, что «Отачи» искал именно его, так как во время эксперимента он проник в сознание чудовища, у которых, как он сам выяснил, коллективное сознание, а ведь нейронный мост работает в обе стороны. Когда люди Ганнибала начинают разделывание убитого «Бродягой» кайдзю, выясняется, что это самка и она беременна. Зародыш вырывается из материнского чрева и проглатывает Ганнибала.

Гейзлер и Готтлиб вновь проникают в сознание кайдзю, используя мозг погибшего зародыша, и выясняют, что для прохождения через портал нужен кайдзю, так как портал считывает ДНК кайдзю, наподобие штрих-кода в супермаркете. Иначе же ядерную бомбу, которую Маршал планировал сбросить в портал, просто выбросит обратно.

В это время начинается последняя операция. Геркулес Хансен не может участвовать в ней, поскольку повредил руку, и вместе с его сыном пилотировать «Страйкера» вызывается сам маршал Пентекост, который знает, что это пилотирование станет для него последним. Маршал был одним из первых пилотов «егерей», но тогда технология нейронных мостов была несовершенна (из-за слишком большой нагрузки разрушались сосуды мозга), а работающие от реакторов «егеря» при повреждениях (которые в бою неизбежны) облучали пилотов. Пентекост произносит свою прощальную речь, и роботы выступают. В разгар операции с ними на связь выходят Гейзлер и Готтлиб, которые рассказывают о своём открытии.

Сражаясь с двумя кайдзю четвёртой категории — «Рокалли» и «Райдзю», охраняющими под водой разлом, «Бродяга» убивает «Райдзю», но и сам получает сильные повреждения. В поединке с появившимся из разлома кайдзю 5-го уровня («Слейтерном», первым и самым большим в истории) повреждения получает и «Страйкер», самое серьёзное из которых — отказ системы по сбросу ядерной бомбы. Маршал и Чак понимают, что иного выхода нет, и взрывают бомбу, забирая с собой «Рокалли» и расчищая путь для «Бродяги». «Бродяга», используя убитого «Райдзю», пытается проникнуть в портал, но путь ему преграждает выживший после взрыва «Слейтерн». Совершив отчаянный рывок, «Бродяга» сцепляется с израненным кайдзю, получая ещё более серьезные повреждения. В процессе падения вниз «Слейтерн» погибает. Оба попадают в портал. Погрузившись в другой мир, Райли и Мако осматриваются и замечают наблюдающих за ними разумных существ.

У Мако заканчивается кислород. Тогда Райли отдаёт ей свой, а после и вовсе отправляет на поверхность, запустив капсулу с ней. Беккет запускает самоуничтожение ядерного реактора «Бродяги» и сам катапультируется. Таким образом, Райли и Мако спасаются, а мир навсегда защищён от атак кайдзю из другого измерения.

После финальных титров показывают погибшего новорождённого кайдзю, из которого вылезает Ганнибал Чоу и ищет слетевший ботинок.

Боевые роботы

• «Черная Альфа» — последний робот 1-го поколения, самый старый и самый тяжелый из всех, собран в России. Управляется супругами Кайдановскими (Алексей и Саша) из России. Вооружен так называемыми «Кулаками Теслы» и огнеметами на плечах (в фильме не используются) . Рост 42 метра, вес 3520 тонн.
• «Бродяга» — робот 3-го поколения, второй по возрасту (старше него только «Чёрная Альфа»), собран в США. Единственный уцелевший егерь 3-го поколения (по словам маршала, все остальные роботы 3-ей серии были уничтожены в боях). После боя на Аляске был снабжён атомным реактором. Поначалу им управляли братья Райли и Йенси Беккеты (Йенси погиб в бою возле Аляски). Позже место погибшего Йенси заняла Мако Мори. Вооружен плазменными орудиями и цепным мечом. Рост 39 метров, вес 2250 тонн.
• «Багровый тайфун» — робот 4-го поколения, собран в Китае. Имеет уникальное силовое ядро, сделанное полностью из чистого титана (без каких-либо примесей), и 3 руки (техника боя «Грозовое облако»). Управляется братьями-тройняшками Вай Тен. Вооружен циркулярными пилами, в которые превращаются кисти манипуляторов, и плазменным орудием в одной из рук, сходным с орудиями «Бродяги» (не показано в фильме). Рост 39,8 метров, вес 1990 тонн.
• «Страйкер Эврика» — единственный робот 5-го поколения, собран в Австралии. Защитил Сидней от атаки кайдзю 4-го уровня, который с лёгкостью проломил «Береговую Стену». Управляется отцом и сыном Хансенами (Геркулесом и Чаком). После ранения старшего Хансена его место занял маршал Стекер Пентекост. Является самым быстрым егерем из всех. Вооружен клинками (по одному на каждой руке) и ракетными пусковыми установками. Рост 38 метров, вес 1920 тонн.
• «Голубой Ромео» — робот 1-го поколения один самых старых из егерей, так как был собран одним из первых.. Появляется в камео с кайдзю Хардшипом. Был уничтожен, как и многие другие с прибытием кайдзю 4 категории. Рост 35 метров, вес 1520 тонн. «Храбрый Горизонт», «Молчаливый Ронин», «Койото Танго», «Эхо Сабель», «Спектр Вулкана», «Счастливая Семёрка» — егеря, которые появляются ненадолго в фильме, но не имеющие значительной роли или вообще не появляются.

Список кайдзю

• Малыш отачи — кайдзю 0 категории. Был рождён умирающей отачи, но он задохнулся после вылупления. Рост 8 метров, вес 1 тонна.
• Топороголов — самый первый кайдзю, вышедший из разлома близ побережья Сан-Франциско и разрушивший мост «Золотые ворота». Ему была присвоена 1-ая категория. Имеет весьма массивное телосложение, у него 4 лапы с большими когтями, на голове костяной нарост, защищающий его. Несмотря на грозный вид и прочный панцирь, живот у «Первого» был довольно слабо защищен, что и послужило причиной его гибели от ракет истребителей и танков. Рост 32 метра, вес 2700 тонн.
• Хундун — кайдзю 1-ей категории появившейся через год после атаки 1-ого монстра. Имеет нарост на груди, большие и острые когти. Уничтожил Манилу. Его кровь спровоцировала токсичный эффект, позднее названный «Кайдзю Блу». Рост 38 метров, вес 1700 тонн. Имеет огромные лапы и крылья.
• Карлофф — кайдзю 1-ой категории. Имеет когти, передвигается на двух конечностях. Атаковал Канаду (согласно комиксу) . Уничтожен Браулером Юкон. Рост 37 метров, вес 2950 тонн.
• Хардшип — кайдзю, появившийся в фильме в паре моментов с егерем «Синий Ромео», и в качестве игрушки.
• Онибаба— кайдзю 2-ой категории, напавший на Токио и убивший родителей Мако. Был уничтожен в одиночку Стекером Пентекостом — пилотом Койото Танго. Имеет крепкие клешни и панцирь почти непробиваемый для пуль. Рост 37 метров, вес 4400 тонн.
• Остроголов — кайдзю 3-ей категории (является самым большим в ней). Имеет очень крепкий панцирь и вырост на голове, который легко разрывает броню егерей. Убил Йенси Беккета. Рост 40 метров, вес 2500 тонн. Не путать с Ямараши ( они очень похожи).
• Клиноголов — кайдзю 4-ой категории, который напал на Сидней и проломил береговую стену. Уничтожен Страйкером Эврикой. Рост 45,5 метра, вес 2630 тонн.
• Отачи — кайдзю 4-ой категории, самка, напавший вместе с Громилой на Гонконг. Имеет вырост над глазами, помогающими ей ориентироваться. И имеется хвост который похож на руку, благодаря этому хвосту она может хватать, удерживать и царапать свою цель. Плюется кислотой и использует крылья, когда не остается другого оружия. Рост 52,4 метров, вес 2690 тонн.
• Громила — кайдзю 4-ой категории, напал вместе с Отачи на Гонконг. Имеет некоторые повадки гориллы. Обладает огромной физической силой, поэтому может легко поднять егеря и бросить его на довольно значительное расстояние. Кроме того, имеет что-то вроде железы, создающей искусственный ЭМИ. Рост 56 метров, вес 3250 тонн.
• Райдзю — кайдзю 4-ой категории, посланный вместе с Скуннером охранять разлом. Вероятно, самый быстрый кайдзю из всех встреченных людьми. Вооружен мощными челюстями. Рост 45,1 метров, вес 3200 тонн.
• Скуннер — кайдзю 4-ой категории, посланный вместе с Райдзю охранять разлом. Массивный и крепкий, вооружен рогами, которыми таранит врагов. Убит атомной бомбой, взорванной «Страйкером Эврикой». Рост 60,4 метра, вес 3300 тонн.
• Слейттерн — кайдзю 5-ой категории. Имеет разделенный хвост, которым он способен наносить сильнейшие удары. Очень массивен и силен. Может призывать других кайдзю на подмогу. По размерам его не превзошел лишь один из собратьев по пятой категории. достиг роста 85,5 метра (25 этажный дом), вес 7500 тонн.

В ролях

Актёр	Роль
Чарли Ханнэм	Райли Беккет Райли Беккет
Идрис Эльба	Стэкер Пентекост маршал Стэкер Пентекост
Ринко Кикути	Мако Мори Мако Мори
Чарли Дэй	Ньютон Гейзлер доктор Ньютон Гейзлер
Бёрн Горман	Германн Готтлиб доктор Германн Готтлиб
Роберт Казински	Чак Хэнсен Чак Хэнсен
Макс Мартини	Герк Хэнсен Герк Хэнсен
Рон Перлман	Ганнибал Чоу Ганнибал Чоу
Клифтон Коллинз-младший	Тендо Чои Тендо Чои
Диего Клаттенхофф	Йенси Беккет Йенси Беккет
Эллен Маклейн	Искусственный интеллект егеря
Роберт Мэйллет	Алексей Кайдановский Алексей Кайдановский
Хезер Дорксен	Саша Кайдановская Саша Кайдановская

Производство

Разработка

30 мая 2010 года стало известно, что Legendary Pictures купило подробный 25-страничный тритмент «Тихоокеанский рубеж» у американского сценариста Трэвиса Бичема. Через некоторое время Гильермо дель Торо встретился с представителями Legendary Pictures для обсуждения возможности присоединиться к работе над фильмом, так как он был заинтригован тритментом Бичема. Дель Торо намеревался лишь продюсировать, а не снимать фильм.

В июне 2011 года дель Торо должен был начать производство экранизации романа Говарда Лавкрафта «Хребты Безумия» с Томом Крузом в главной роли и Джеймсом Кэмероном в качестве продюсера. Но Universal Pictures закрыла проект, так как не хотела вкладывать 150 миллионов долларов в фильм с рейтингом R. После этого дель Торо переключил своё внимание на «Тихоокеанский рубеж», согласившись снимать фильм. Чарли Ханнэм и Ринко Кикути получили главные роли. Роль Стэкера Пентекоста, на которую рассматривался Том Круз, получил Идрис Эльба. 17 ноября 2011 года к актёрскому составу присоединился Рон Перлман, неоднократно работавший с дель Торо.

Основные съёмки

Съёмки начались 15 ноября 2011 года в Торонто (Канада) и продолжались до апреля 2012 года. Фильм снимался на камеры RED Epic.

Продолжение

Ещё в декабре 2012 к Гильермо дель Торо поступило предложение сценаристов снять продолжение «Тихоокеанского рубежа». По мнению дель Торо, это неплохая идея, поскольку многое из задуманного не удалось воплотить в первом фильме. Так, из 40 вариантов кайдзю были выбраны только девять. В сиквеле режиссёр подумывает рассказать как можно больше о расе кайдзю. Также, по словам дель Торо, планируется демонстрация слияния кайдзю и Егерей. Вместе с дель Торо над сюжетом сиквела работает сценарист Трэвис Бичем. 8 января 2016 года стало известно, что компания Universal отложила на неопределенное время сиквел фантастического боевика «Тихоокеанский рубеж»..

Критика

Обозреватель Film.ru Борис Иванов посчитал основным достоинством фильма грандиозные сражения, охарактеризовав «Тихоокеанский рубеж» словами «Мощнейший экшн, слабое всё остальное». С его точки зрения, в сюжетном отношении фильм сильно проигрывает близкому по тематике анимэ "Гандам" — сложная мифология фильма дель Торо скомкана, что выливается как перегруженностью картины разъяснениями, так и «картонностью» персонажей, которым не остается времени показать себя людьми. Отмечено сходство с тематикой японских аниме в жанре «меха», таких, как «Ра-Зефон».

Антон Долин из «Ведомостей» назвал дель Торо самым изобретательным режиссёром современного Голливуда, вложившим в стандартный сценарий заказного блокбастера весь свой творческий пыл. Единственный минус фильма Долин увидел в «явственном безразличии автора к роду человеческому»; с точки зрения обозревателя, чудовища нравятся режиссёру больше людей и гибель каждого кайдзю наполняет прямолинейный фильм эпической скорбью, превращая его в «нечто большее, чем обычный блокбастер: реквием по монстрам».

Марина Латышева из РБК daily отметила, что фильм представляет собой целый мир с продуманными персонажами — «Не просто подводные трансформеры, но поэтичный фильм, который существует и дышит как-то по-особенному». Латышева сопроводила рецензию околополитическим комментарием о том, что мир в случае чего придется спасать не президенту США и не другим правительствам, а «разномастной подпольной группе», члены которой покинули власть, чтобы сделать наконец что-то эффективное.

Сергей Оболонков из Lenta.ru охарактеризовал фильм как «идеальное кино для зрителей 12 лет», отметив, что, в отличие от Майкла Бэя, дель Торо как режиссёр не просто пытается оглушить зрителя — он по-настоящему увлечён своим фильмом.

Награды и номинации

• 2013 — приз Голливудского кинофестиваля за лучшие визуальные эффекты (Джон Нолл).

Ссылки

• [pacificrimmovie.warnerbros.com rimmovie.warnerbros.com] (англ.) — официальный сайт фильма «Тихоокеанский рубеж»
• [wwws.ru.warnerbros.com/pacificrim .warnerbros.com/pacificrim] (рус.) — официальный сайт фильма «Тихоокеанский рубеж»
• [apps.warnerbros.com/pacificrim/designer/us/ rnerbros.com/pacificrim/designer/us/] (рус.) — официальный сайт обои для рабочего стола «Тихоокеанский рубеж»
• [www.panpacificdefense.com/ pacificdefense.com] (рус.) — официальный сайт Вступить в Т.О.К. «Тихоокеанский рубеж»

Отрывок, характеризующий Тихоокеанский рубеж

– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.


В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.