Урок анатомии доктора Тульпа
| |
| Рембрандт | |
| Урок анатомии доктора Тульпа. 1632 | |
| Холст, масло. 169,5 × 216,5 см | |
| Маурицхёйс, Гаага | |
«Урок анатомии доктора Тюльпа» (1632) — картина Рембрандта.
Содержание
Сюжет
Центральная фигура картины — доктор Николас Тульп, который показывает собравшимся устройство мускулатуры руки человека.
Труп — Адриаан Адриаанс по прозвищу Арис Киндт (Малыш). В своё время он тяжело ранил в Утрехте тюремного охранника и в Амстердаме избил и ограбил человека. За это 31 января 1632 года он был повешен и передан для публичной аутопсии амстердамской гильдии хирургов.
Также на картине присутствуют старшины Адриан Слабран (Adraen Slabran) (второй слева), Якоб де Витт (Jacob de Witt) (склонился над трупом, вглядываясь в мышцы руки); лекари Якоб Колевелт (Jacob Koolvelt) (первый слева), Маттейс Калкун (Mathijs Kalkoen) (рядом с Витом), Франс ван Лунен (Frans van Loenen) (наверху), Якоб Блок (Jacob Blok) (перед ним), Харман Харманс (Hartman Hartmansz.) (с листком в руке)[1].
Подобные открытые анатомические уроки были обычным явлением не только в Нидерландах, но и по всей Европе. Они проходили только раз в году, обычно в зимние месяцы, чтобы тело лучше сохранялось, носили торжественный характер и длились как правило несколько дней. Зрителями были коллеги по цеху, студенты, уважаемые граждане и простые горожане.
Групповой портрет гильдии
При подготовке к уроку анатомии гильдия хирургов, по обыкновению тех времен, заказала Рембрандту групповой портрет, который служил прославлению изображённых на нем. Портрет предназначался для резиденции гильдии, где и прошел урок анатомии, расположенной в Весовой Палате (de Waag) Амстердама на Новом рынке, где уже находилось три подобных групповых портрета, выполненных в 1603, 1619 и 1625 годах. Следующий вклад в коллекцию гильдии Рембрандт сделает в 1656 году, когда напишет «Урок анатомии доктора Деймана» (доктор Дейман сменит Тульпа в качестве президента гильдии в 1653).
Рембрандт изобразил на своем полотне персонажей иначе, чем его предшественники. Как правило, персонажи изображались сидящими рядами и смотрящими не на тело, а прямо на зрителя. Художник изобразил хирургов в профиль или полуоборот и сгруппировал их в форме пирамиды, причем главный персонаж расположен не на её вершине.
Помимо этого он намеренно подчеркнул неподдельный интерес собравшихся. Два человека наклонились вперед, их осанка и взгляды указывают на то, что они непременно хотят все увидеть как можно ближе и точнее, при этом с трудом верится в то, что оба хирурга действительно увлеклись происходящим церемониальным действом и пытаются утолить свой научный интерес. Маловероятно, чтобы собравшиеся сидели так близко к месту действа, Рембрандт сконцентрировал происходящее на узком пространстве, окружив мертвеца напряжённым вниманием и жизнью.
Аутопсия
Аутопсия на полотне изображена не реалистично — типичное вскрытие начиналось с извлечения желудка, печени и селезёнки. Рентгеновское исследование картины показало, что кисть руки была дорисована позднее: вместо неё на первоначальной картине была культя, так как ворам перед казнью отрубали правую руку. Левая рука не соответствует размерам тела и, вероятно, тоже была пририсована позже[1].
24 года спустя Рембрандт написал полотно «Урок анатомии доктора Деймана», на котором изображено тело с открытой брюшной полостью — по существовавшим тогда канонам.
Это могло объясняться двумя причинами. Первая — дань Андреасу Везалию, основоположнику современной анатомии, ставшему известным благодаря исследованию анатомии руки. Вторая — изобразив руку, художник мог легче привнести религиозное послание на картину: так же, как сухожилия управляют рукой, управляет Бог людьми. Согласно представлениям того времени, наука должна была доказывать людям могущество Бога.
Доктор Николас Тульп
Доктор Николас Петерсзоон[2] по прозвищу Тульп (Тюльпан) родился в 1593 и умер в 1674 году. Около 1621 года, на волне охватившей голландцев страсти к разведению тюльпанов, он принял имя Николас Тульп, а после избрания в 1622 году в городской совет Амстердама изобразил пестролепестный тюльпан на личной печати и на фасаде собственного дома[2]. Тульп никогда не одобрял пьянства, процветавшего в среде торговцев тюльпанами, а после краха тюльпаномании в феврале 1637 года поспешил публично осудить спекулянтов и снял с фасада тюльпановый герб[2].
Тульп принадлежал к верхушке амстердамского общества, несколько раз он был амстердамским бургомистром. Во время написания полотна он входил в городской совет и был прелектором (президентом) гильдии хирургов. Тульп был практикующим врачом в Амстердаме, анатомия была одной из областей, в которых он специализировался. Рембрандт подчеркнул его особое положение тем, что изобразил его в стороне от сидящих плотно друг к другу хирургов. Кроме того, художник изобразил Тульпа единственного в шляпе — в помещении иметь привилегию носить головной убор было признаком принадлежности к высшему обществу.
Тело Ариса Киндта
Художники до Рембрандта обычно изображали лицо покойного прикрытым платком или стоящим перед ним человеком. Наблюдатели должны были забыть о том, что перед ними находится человек, которого расчленяют на их глазах. Рембрандт придумал промежуточное решение — он изобразил его лицо, наполовину покрытое тенью. Типичная для Рембрандта игра на контрасте света и тени, как будто в полумраке видна umbra mortis — тень смерти.
Хотя Доктор Тульп и является центральным персонажем, тело Ариса Киндта занимает бо́льшую площадь на полотне. На него падает также основной свет, его нагота и окоченелость отличают его от изображенных на картине людей. Кажется что Рембрандт лишь затем так близко изобразил хирургов и придал такую динамику полотну, чтобы подчеркнуть тем самым неподвижность тела, сделать осязаемой его мёртвость.
История картины
Почти два столетия картина провисела там, где и была написана, в Весовой Палате Амстердама. В 1817 году директор Рейксмузеума Корнелис Апостол обратился к властям с предложением переместить картину из сырого, плохо подходящего помещения в Рейксмузеум. В результате его усилий она в 1828 году была продана в собственность Королевства Нидерландов. Финансирование сделки было осуществлено в том числе и за счет продажи картин из Рейксмузеума. Однако старания Апостола оказались напрасными. Король Вильям I решил, что «Урок анатомии» будет находиться в Гааге, в основанном в 1822 году Маурицхёйсе.
Интересные факты
- Первоначально у Франса ван Лунена, стоящего сзади, была шляпа, но потом шляпу убрали, возможно по просьбе Тульпа[1], от неё осталась лишь тень.
- Скорее всего, первоначально на картине были изображены шесть человек, а крайний слева и самый верхний дописаны художником позднее.
- Список с именами собравшихся, находящийся в руках одного из зрителей, появился позже, изначально на нем был набросок мускулов руки[1].
- Картина подписана Rembrandt f[ecit] 1632. Первый раз подписывает Рембрандт картину своим именем, а не инициалами RHL (Рембрандт Харменс из Лейдена) что является признаком его растущей известности.
- Правая рука трупа короче левой.
- Последние исследования голландских ученых показывают несколько несоответствий в изображении рассечённой руки на картине Рембрандта и рассечением руки, проведенным учёными[3].
- Начало трейлера компьютерной игры Deus Ex: Human Revolution воспроизводит сюжет картины: Тульп и его коллеги анатомируют протагониста игры Адама Дженсена. Также в самой игре можно найти репродукции картины.
Напишите отзыв о статье "Урок анатомии доктора Тульпа"
Ссылки
- ↑ 1 2 3 4 Койманс Люк. [www.kunstkamera.ru/books/978-5-02-025550-0/ Художник смерти. Анатомические уроки Фредерика Рюйша] = De doodskunstenaar. De anatomische lessen van Frederik Ruysch. — СПб.: Наука, 2008. — 448 с. — ISBN 978-5-02-025550-0.
- ↑ 1 2 3 Dash, Mike. Tulipomania : The Story of the World's Most Coveted Flower & the Extraordinary Passions It Aroused. — Broadway Books, 2001. — ISBN 978-0609807651., глава 14
- ↑ [www.ncbi.nlm.nih.gov/entrez/query.fcgi?db=pubmed&cmd=Retrieve&dopt=AbstractPlus&list_uids=17225789&query_hl=2&itool=pubmed_docsum FFA IJpma et al., The anatomy lesson of Dr. Nicolaes Tulp by Rembrandt (1632): a comparison of the painting with a dissected left forearm of a Dutch male cadaver. J Hand Surg, 2006; 31: 882—891]
Литература
- Rose-Marie und Rainer Hagen: Meisterwerke im Detail (нем.), Том 2, Taschen Verlag, Köln 2003, ISBN 3-8228-1371-0
Галерея
- Gerard David 012.jpg
«Царь Камбиз и судья Сизамн», фрагмент, Жерар Давид, 1498
- Rembrandt Harmensz. van Rijn 008.jpg
«Урок анатомии доктора Деймана». Рембрандт, 1656
- Gabriel von Max Der Anatom.jpg
«Анатом», Габриэль фон Макс, 1869
- EakinsTheGrossClinic.jpg
«Клиника Гросса», Томас Икинс, 1875
| ||||||||||||
Отрывок, характеризующий Урок анатомии доктора Тульпа
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
