Цетлин, Михаил Осипович

Михаи́л О́сипович Це́тлин, псевдоним Амари
Портрет М. О. Цетлина 1900-1910-е. (неизвестный художник)
Род деятельности:	поэт, беллетрист, редактор, меценат
Дата рождения:	28 июня (10 июля) 1882(1882-07-10)
Место рождения:	Москва
Дата смерти:	10 октября 1945(1945-10-10) (63 года)
Место смерти:	Нью-Йорк

Михаи́л О́сипович Це́тлин (28 июня (10 июля) 1882, Москва — 10 ноября 1945, Нью-Йорк) — поэт, беллетрист, редактор, меценат; известен под псевдонимом Амари.

Биография

Родился в семье богатого коммерсанта Осипа Сергеевича (Еселя Шмерковича) Цетлинa и Анны Васильевны (Ханны Либы Вульфовны) Высоцкой. Участвовал в революции 1905—1907; был членом партии эсеров. В 1907 привлекался к дознанию как член редакционной комиссии книгоиздательства «Молодая Россия». Скрываясь от полиции, бежал за границу. Жил во Франции и Швейцарии. В 1907 году, почти сразу после эмиграции, принял решение посвятить себя литературной деятельности и полностью отошёл от политики.

В 1915 году, находясь в эмиграции, М. О. Цетлин организовал в Москве издательство «Зёрна», где выходили книги М. Волошина и Ильи Эренбурга, а к художественному оформлению привлекались Л. Бакст и И. Лебедев. После Февральской революции вернулся в Россию, однако в следующем году был вынужден перебраться в Одессу, спасаясь от преследований большевиков. В начале 1918 г. в доме Цетлиных состоялся вечер «Встреча двух поколений поэтов», на котором присутствовали все крупнейшие московские поэты. В 1918 году вместе с женой Марией Тумаркиной и падчерицей Александрой Авксентьевой уехал в Италию, и оттуда перебрался во Францию. Стал основателем и первым редактором литературного журнала альманашного типа «Окно» (Париж, 1923—1924, возобновлён в 2007 году Анатолием Кудрявицким, дальним родственником Цетлина.

Был редактором отдела поэзии в журнале «Современные записки» (Париж, 1920—1940). Литературно-музыкальные вечера в его доме в Париже привлекали весь цвет русской эмиграции — здесь бывали Марк Алданов, И. А. Бунин, С. П. Дягилев, композиторы И. Ф. Стравинский и С. С. Прокофьев, Д. С. Мережковский, Алексей Толстой, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева, Илья Эренбург, А. Ф. Керенский и другие писатели, музыканты, художники и политические деятели. Он также поддерживал материально многих бедствовавших русских эмигрантов.

В ноябре 1940 года Цетлин покинул оккупированную Францию и перебрался в Лиссабон, а оттуда в США (1942). Был основателем и первым редактором «Нового журнала» (Нью-Йорк (совместно с М. А. Алдановым, с 1942 года). После смерти Цетлина его вдова Мария Самойловна передала его коллекцию книг Еврейской национальной и университетской библиотеке в Иерусалиме. На основе его коллекции картин в Рамат-Гане (Израиль) был создан Музей русского искусства имени Марии и Михаила Цетлиных. До 2014 года в состав коллекции входил портрет Марии Самойловны Цетлин, выполненный Валентином Серовым. Картинка была выставлена на торги муниципалитетом израильского города Рамат-Ган и продана на аукционe Кристис в Лондоне за 14 с половиной миллионов долларов.

Творчество

Автор пяти книг стихов. Его первая книга, «Стихотворения» (1906), была за стихи революционного содержания конфискована в 1912. Печатался под псевдонимом Амари́ (фр. à Marie «Для Марии» — по имени жены); это слово также является аббревиатурой имен ближайших друзей поэта. Автор пьесы «Женихи Пенелопы», воспоминаний о М. А. Волошине, книг о декабристах и о композиторах «Могучей кучки».

Переводы

Амари переводил Шелли, Верхарна, Гейне, Гёльдерлина, Рильке, Валери, Бялика.

Стихи

Сборники

• «Стихотворения» (1906)
• «Лирика» (Париж, 1912)
• «Глухія слова» (стихи 1912—1913 г.), изд. Зерна, т-во скоропеч. А. А. Левинсон, Москва, M.CM.XVI
• «Призрачные тени» (1920)
• «Кровь на снегу. Стихи о декабристах» (Париж, 1939)
• «Малый дар» Избранные стихотворения. Сост. Н. Сарников. — М., Праминко, Дом-музей Марины Цветаевой, 1993 — 160 с. ISBN 5-88148-008-2
• «Цельное чувство»: Собр. стихотворений. / Общ. ред., сост., подг. текста и комм. В. Хазана. Серия: «Серебряный век. Паралипоменон». — М., Водолей, 2011—400 с.

Проза

• «Декабристы» (1933),
• «Пятеро и другие» (1944; о русских композиторах).
• The Five: The Evolution of the Russian School of Music (Westpost, Connecticut: Greenwood Press, Publishers, 1975, 1959)

Литература

• Никольская Т. Л. Амари // Русские писатели, 1800—1917 : Биографический словарь. — Москва : Большая российская энциклопедия, 1989. — Т. 1 : А — Г. — С. 57.
• А. Кудрявицкий. «Стихотворение Михаила Цетлина (Амари) „Письмо Каховского императору“ — один из первых верлибров русского зарубежья». В кн. «Вчера, сегодня, завтра русского верлибра». М., 1997.

Ссылки

• [oknopoetry.narod.ru/no3/heritage.html Стихи в журнале «Окно»]
• [www.vekperevoda.com/1855/tsetlin.htm Михаил Цетлин] на сайте «Век перевода»
• [www.museum.ru/n11967 Русское искусство в коллекции Цетлиных]
• [www.vestnik.com/issues/2003/0709/win/shalit.htm Шуламит Шалит. «Россия далёкая, образ твой помню…»]
• [www.eleven.co.il/article/14614 «Цетлин Михаил», Электронная еврейская энциклопедия]

Отрывок, характеризующий Цетлин, Михаил Осипович

– Милая Натали, – сказала княжна Марья, – знайте, что я рада тому, что брат нашел счастье… – Она остановилась, чувствуя, что она говорит неправду. Наташа заметила эту остановку и угадала причину ее.
– Я думаю, княжна, что теперь неудобно говорить об этом, – сказала Наташа с внешним достоинством и холодностью и с слезами, которые она чувствовала в горле.
«Что я сказала, что я сделала!» подумала она, как только вышла из комнаты.
Долго ждали в этот день Наташу к обеду. Она сидела в своей комнате и рыдала, как ребенок, сморкаясь и всхлипывая. Соня стояла над ней и целовала ее в волосы.
– Наташа, об чем ты? – говорила она. – Что тебе за дело до них? Всё пройдет, Наташа.
– Нет, ежели бы ты знала, как это обидно… точно я…
– Не говори, Наташа, ведь ты не виновата, так что тебе за дело? Поцелуй меня, – сказала Соня.
Наташа подняла голову, и в губы поцеловав свою подругу, прижала к ней свое мокрое лицо.
– Я не могу сказать, я не знаю. Никто не виноват, – говорила Наташа, – я виновата. Но всё это больно ужасно. Ах, что он не едет!…
Она с красными глазами вышла к обеду. Марья Дмитриевна, знавшая о том, как князь принял Ростовых, сделала вид, что она не замечает расстроенного лица Наташи и твердо и громко шутила за столом с графом и другими гостями.


В этот вечер Ростовы поехали в оперу, на которую Марья Дмитриевна достала билет.
Наташе не хотелось ехать, но нельзя было отказаться от ласковости Марьи Дмитриевны, исключительно для нее предназначенной. Когда она, одетая, вышла в залу, дожидаясь отца и поглядевшись в большое зеркало, увидала, что она хороша, очень хороша, ей еще более стало грустно; но грустно сладостно и любовно.
«Боже мой, ежели бы он был тут; тогда бы я не так как прежде, с какой то глупой робостью перед чем то, а по новому, просто, обняла бы его, прижалась бы к нему, заставила бы его смотреть на меня теми искательными, любопытными глазами, которыми он так часто смотрел на меня и потом заставила бы его смеяться, как он смеялся тогда, и глаза его – как я вижу эти глаза! думала Наташа. – И что мне за дело до его отца и сестры: я люблю его одного, его, его, с этим лицом и глазами, с его улыбкой, мужской и вместе детской… Нет, лучше не думать о нем, не думать, забыть, совсем забыть на это время. Я не вынесу этого ожидания, я сейчас зарыдаю», – и она отошла от зеркала, делая над собой усилия, чтоб не заплакать. – «И как может Соня так ровно, так спокойно любить Николиньку, и ждать так долго и терпеливо»! подумала она, глядя на входившую, тоже одетую, с веером в руках Соню.
«Нет, она совсем другая. Я не могу»!
Наташа чувствовала себя в эту минуту такой размягченной и разнеженной, что ей мало было любить и знать, что она любима: ей нужно теперь, сейчас нужно было обнять любимого человека и говорить и слышать от него слова любви, которыми было полно ее сердце. Пока она ехала в карете, сидя рядом с отцом, и задумчиво глядела на мелькавшие в мерзлом окне огни фонарей, она чувствовала себя еще влюбленнее и грустнее и забыла с кем и куда она едет. Попав в вереницу карет, медленно визжа колесами по снегу карета Ростовых подъехала к театру. Поспешно выскочили Наташа и Соня, подбирая платья; вышел граф, поддерживаемый лакеями, и между входившими дамами и мужчинами и продающими афиши, все трое пошли в коридор бенуара. Из за притворенных дверей уже слышались звуки музыки.
– Nathalie, vos cheveux, [Натали, твои волосы,] – прошептала Соня. Капельдинер учтиво и поспешно проскользнул перед дамами и отворил дверь ложи. Музыка ярче стала слышна в дверь, блеснули освещенные ряды лож с обнаженными плечами и руками дам, и шумящий и блестящий мундирами партер. Дама, входившая в соседний бенуар, оглянула Наташу женским, завистливым взглядом. Занавесь еще не поднималась и играли увертюру. Наташа, оправляя платье, прошла вместе с Соней и села, оглядывая освещенные ряды противуположных лож. Давно не испытанное ею ощущение того, что сотни глаз смотрят на ее обнаженные руки и шею, вдруг и приятно и неприятно охватило ее, вызывая целый рой соответствующих этому ощущению воспоминаний, желаний и волнений.
Две замечательно хорошенькие девушки, Наташа и Соня, с графом Ильей Андреичем, которого давно не видно было в Москве, обратили на себя общее внимание. Кроме того все знали смутно про сговор Наташи с князем Андреем, знали, что с тех пор Ростовы жили в деревне, и с любопытством смотрели на невесту одного из лучших женихов России.
Наташа похорошела в деревне, как все ей говорили, а в этот вечер, благодаря своему взволнованному состоянию, была особенно хороша. Она поражала полнотой жизни и красоты, в соединении с равнодушием ко всему окружающему. Ее черные глаза смотрели на толпу, никого не отыскивая, а тонкая, обнаженная выше локтя рука, облокоченная на бархатную рампу, очевидно бессознательно, в такт увертюры, сжималась и разжималась, комкая афишу.
– Посмотри, вот Аленина – говорила Соня, – с матерью кажется!
– Батюшки! Михаил Кирилыч то еще потолстел, – говорил старый граф.
– Смотрите! Анна Михайловна наша в токе какой!
– Карагины, Жюли и Борис с ними. Сейчас видно жениха с невестой. – Друбецкой сделал предложение!
– Как же, нынче узнал, – сказал Шиншин, входивший в ложу Ростовых.
Наташа посмотрела по тому направлению, по которому смотрел отец, и увидала, Жюли, которая с жемчугами на толстой красной шее (Наташа знала, обсыпанной пудрой) сидела с счастливым видом, рядом с матерью.
Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.