Супершоу супербратьев Марио
Поделись знанием:
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
(перенаправлено с «The Super Mario Bros. Super Show!»)
«Супершоу супербратьев Марио» (англ. The Super Mario Bros. Super Show!) — американско-канадский анимационный сериал основанный на персонажах игры Nintendo Super Mario Bros. и Super Mario Bros. 2. Он снят с 1989 по 1990 года. Показан на каналах YTV в Канаде, NBC и ABC Family в США. В России премьера мультсериала состоялась с 1 сентября по 1 декабря 2003 года в блоке «Fox Kids» на канале RenTV[1] в дубляже студии «Кипарис» с повтором с 29 марта по 30 апреля [dotsmedia.ru/news/2004/rentv/03/24march_ser_bratmario_29march.html Пресс-релиз RenTV от 24 марта 2004 г.] и снова с 31 мая по 30 июня 2004 года [dotsmedia.ru/news/2004/rentv/05/27may_superbratmario_31may.html Пресс-релиз RenTV от 27 мая 2004 г.]
Мультсериал разделён на 3 части: «Супер Братья Марио», актёрский сериал «Жизнь Сантехников» и мультфильм «Легенда о Зельде».
Содержание
Сюжет
Братья Марио попали через канализацию в Грибное королевство и спасли принцессу Пич от короля Купы. Их цель: спасти королевство от зла и вернуться в Бруклин. Теперь Марио и Луиджи стали попадать в переделки Купы и других злодеев в своих приключениях, но они всегда спасаются и побеждают злодеев.
Персонажи
Главные герои «Супер Братья Марио»
- Марио (Лу Альбано) — главный герой мультсериала. Любит спагетти и итальянскую еду. Появляется в заставке и говорит: «Эй, соотечественники, это Супер Шоу Супер Братьев Марио». В начале серии говорит о записках сантехника. Готов всегда помочь своим друзьям в беде. Его любимые фразы: «Только одна пицца?», «Спасите спагетти!», «Прыгающая лазанья!». В серии «Птица, птица» он думал, что птица дала ему спагетти, но это был червяк. В серии «Марио-король Крамалота» ему волшебник Мэрвин дал беговую дорожку, чтобы Марио отказался от итальянской еды, чтобы не жиреть. В ответ Марио сделал чародея королём и убежал. В серии «Пираты Купы» Марио назвал себя капитаном Киддером. Он в основном сам не боится ничего.
- Луиджи (Дэнни Уэлс) — младший брат Марио. В сериале Луиджи выше, легче по массе и слабее своего брата. Он более труслив, чем Марио, но он может преодолеть свои страхи и проявить мужество, как в эпизоде «Птица, птица». Как и Марио он любит спагетти. Верит в вампиров и оборотней. Хочет стать ниндзя.
- Принцесса Пич (Дженнифер Элиас) — Принцесса Грибного королевства. В мультике, в отличие от игры, она смелее Луиджи. Она готова помочь Марио в трудной ситуации. В серии «Крепыш Марио и Ребёнок Луиджи» она не побоялась короля Купы. В серии «Вампир Купала» она чуть не стала вампиром. Она злится на врагов, если они причинили боль Марио или Луиджи.
- Тоад (Джон Стокер) — лучший друг Принцессы. Помогает Марио и Луиджи в опасности. В эпизоде «Птица, птица» его посчитали за птенца. Но сантехники спасли его. Он предлагает Марио идеи в трудной ситуации.
- Король Купа Боузер (Харви Аткин) — заклятый враг Марио. Пытается каждый раз похитить принцессу и захватить Грибное королевство, но у него это делать никак не получается. Ему часто удается захватить Марио и Луиджи в ловушки, но попытки все неудачные. В мультике он имеет приспешников главного злодея и игры Super Mario Bros. 2, таких как: Маузер, пчеловечков, Лернейскую Гидру, и других. Он может быть кем угодно в каждом эпизоде: например в первой серии — собой, во второй — злым королём, в третьей — злым шерифом, в четвёртой — султаном, и в других — в основном, верховных правителей тиранов.
Второстепенные герои Супер Братья Марио
- Птица (Кэтлин Барр) — птица, принявшая Тоада за Чиппи. Она помогла сантехникам победить короля Купу в 1 серии.
- Волшебник Мэрвин (Джон Стокер) — волшебник Крамалота, пародия на Мерлина и Гэндальфа. Он просил Марио и его друзьям помочь спасти королевство от Короля Купы. После победы Мэрвин предложил Марио беговую дорожку, для диеты, но Марио отказался.
- Маузер(Джон Стокер) — приспешник Купы, похожий на мышь в солнечных очках из игры Super Mario Bros. 2. Он заманил Марио и Луиджи в ловушку рекламными вывесками про итальянскую еду, но Тоад его побеждает.
- Джинн (Табита Сен-Жермен) — Женщина-джинн из лампы, которую нашел Марио в подземелье султана Купы. Водопроводчик загадал 3 желания: Спасти Принцессу Пич от гарема Купы, победить Купу и съесть тонны итальянской еды.
- Королева Ротанда (Кэтлин Барр) — Королева страны перцев. Благодаря приворотному зелью она полюбила Марио. Её настоящий жених — принц Помпадор из томатного королевства.
- Авраам Линкольн (Брайан Драммонд) — 16 президент Америки. Появился в серии «Вниз по течению». Он помог Марио и Луиджи не дать королю Купе выиграть гонку на Миссисипи.
Главные персонажи «Легенды о Зельде»
- Линк (Джонатан Поттс) — главный герой. Носит зелёную одежду, как у Питера Пэна. Не давал злому волшебнику Гэнону похитить трифорс.
- Зельда (Синтия Претсон) — принцесса Хайрула и подруга Линка. Она хранила трифорс, что дало Гэнону похитить её.
- Гэнон (Колин Фокс) — главный злодей мультфильма. Живёт в горах смерти.
- Мудрец (Ли Токар) — помощник Линка.
Напишите отзыв о статье "Супершоу супербратьев Марио"
Примечания
Ссылки
- «Супершоу супербратьев Марио» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- [www.bcdb.com/cartoons/Other_Studios/D/DiC_Entertainment/The_Super_Mario_Brothers_Super_Show/index.html Супер шоу супер братьев Марио] (англ.) на сайте Big Cartoon DataBase
| |||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Супершоу супербратьев Марио
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
