Амвросий (Казанский)
Епископ Амвросий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Епископ Воткинский Амвросий в архиерейском облачении</td></tr> | ||
| ||
|---|---|---|
| 1929 — 1932 | ||
| Предшественник: | Амфилохий (Скворцов) | |
| Преемник: | Серафим (Зборовский) | |
| ||
| март 1925 — март 1926 | ||
| Предшественник: | Серафим (Силичев) | |
| Преемник: | Авраамий (Чурилин) | |
| ||
| 8 июля 1924 — март 1925 | ||
| Предшественник: | викариатство учреждено | |
| Преемник: | Петр (Савельев) | |
| ||
| 16 декабря 1921 — 8 июля 1924 | ||
| Предшественник: | викариатство учреждено | |
| Преемник: | Иоанн (Братолюбов) | |
| ||
| 4 февраля 1920 — 16 декабря 1921 | ||
| Предшественник: | викариатство учреждено | |
| Преемник: | Кирилл (Соколов) | |
| Имя при рождении: | Александр Николаевич Казанский | |
| Рождение: | 10 (22) октября 1860 село Шпилево, Княгининский уезд, Нижегородская губерния | |
| Смерть: | 28 апреля 1933 (72 года) | |
Епископ Амвросий (в миру Александр Николаевич Казанский; 10 (22) октября 1860, село Шпилево, Княгининский уезд, Нижегородская губерния — 28 апреля 1933) — епископ Русской православной церкви, епископ Мелекесский, викарий Ульяновской епархии.
Биография
Родился 10 октября 1860 года в селе Шпилево Княгининского уезда Нижегородской губернии в семье священника[1].
Окончил Нижегородскую духовную семинарию с аттестатом второго разряда[1].
12 декабря 1882 года рукоположен во иерея для церкви села Низовки Васильевского уезда Нижегородской губернии. Был законоучителем в Низовской церковно-приходской школе[1].
23 сентября 1895 года принят в число братии Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге, где 31 октября того же года пострижен в монашество с именем Амвросий[1].
11 марта 1906 года возведен в сан архимандрита[1].
С 1909 года архимандрит Амвросий исполнял должность библиотекаря, с 1911 года — архивариуса[2].
5 апреля 1912 года назначен настоятелем ростовского Троице-Варницкого монастыря Ярославской губернии[1].
24 мая 1913 года перемещён на должность настоятеля (или строителя) Угличского Николо-Улейминского монастыря[1].
Затем перемещён в Московскую епархию, где среди прочих обязанностей исполнял обязанности благочинного Коломенского уезда, затем заведующего страховым делом по всем уездным монастырям Московской епархии[1].
2 февраля 1920 года хиротонисан во епископа Кременецкого, викария Волынской епархии.
4 февраля 1920 года назначен епископом Любимским, викарием Ярославской епархии[1].
16 декабря 1921 года переведен на новооткрытую Воткинскую викарную кафедру Сарапульской епархии. Вступил в управление викариатством 27 марта 1922 года[1].
С января 1923 года по 17 февраля 1924 года временно управлял Ижевской епархией[1].
В связи с арестом епископа Оханского Никона (Соловьёва), к нему обратились многие приходы Пермской епархии, оставшиеся без руководства епископа, с просьбой принять их в своё подчинение. В рапорте от 15 декабря 1923 года просил Патриарха Тихона «поскорее разрешить вопрос ввиду опасного стремления обновленческого духовенства Пермской епархии использовать отсутствие епископа в своих целях». Резолюцией Патриарха Тихона и временного Священного Синода от 4 января 1924 года епископу Амвросию поручалсь «временная забота о приходах Оханского, Осинского и других уездов Пермской епархии»[3].
8 июля 1924 года был перемещён на Сергачское викариатство Нижегородской епархии[4].
Не позднее марта 1925 года назначен епископом Сызранским, викарием Ульяновской епархии.
12 апреля 1925 года был в числе подписавших акт о передаче высшей церковной власти Крутицкому митрополиту Петру (Полянскому).
Сызранское духовенство встретило нового архипастыря неприветливо, в адрес Патриаршего Местоблюстителя митрополита Крутицкого Петра (Полянского) 9 июля 1925 года был направлен доклад президиума церковного совета Ильинской церкви г. Сызрани, в котором отмечалось[5]:
Паства верила и надеялась на возвращение своего любимого епископа Серафима и с нетерпением ждала этого благоприятного для возвращения момента. Между тем вопреки ожиданиям по причинам, для верующей паствы совершенно не понятным, в Сызрань вместо епископа Серафима прибыл епископ Амвросий. С недоверием встреченный, епископ Амвросий это недоверие укрепил своею как бы намеренно подчеркиваемой близостью с лицами, искренность перехода коих из раскола была и есть под большим и вполне основательным сомнением. Дальнейшее поведение преосвященного Амвросия, его ярко выраженная податливость к обновленчеству, ничем не оправдываемое и никакой нуждой не вызываемое изменение и сокращение формулы поминовения за богослужениями имени Святейшего, совершенно не допустимое <…> послабление в приёме в каноническое общение с православной Церковью — без покаяния публичного и без рассуждения степени виновности — не просто рядовых раскольничествующих священников, но даже и активистов, занимавших ответственно руководящие должности, умаление епископского авторитета слабоволием, непостоянством и трусостью, общая бездеятельность и неумение оздоровить приходскую жизнь пресечением ненормальных и совершенно не допустимых властвований над пастырем не общины в ее целом, а кучки самозванцев раздорщиков, оскорбляющих дерзостью и угрозами самого епископа, старческая слабость и вытекающая отсюда болезненность, — всё это оттолкнуло от него паству, искренне преданную православию. <…> епископ Амвросий — далеко не соответствует условиям опасного для православной Сызранской Церкви момента и что Церковь под его неопытным и старчески бездеятельным водительством не растёт, а малится.
В своей резолюции от 21 июля 1925 года митролит Петр (Полянский) отвечал:
Призываю сызранское духовенство находиться в мире со своим архипастырем. Возникшие недоразумения должны быть разрешены в духе взаимной любви. В противном случае г. Сызрань будет лишен возможности иметь своего отдельного епископа. Преосвященного Амвросия братски прошу уладить возникшие недоразумения и впредь воздерживаться от всего, что волнует паству
В обновленческом «Вестнике Священного Синода» за 1926 год имеется указание, что он жил в Сызрани, Сызранский обновленческий епископ Павел (Краснорецкий) во время подготовки к обновленческому собору 1925 года пытался лично войти в сношение с епископом Амвросием, приглашал его во имя церковного мира и любви принять участие в предсоборной работе. Епископ Амвросий на это сначала ответил, что цель хороша и обещал через две недели дать письменный ответ. Однако, вместо ответа он возвратил обратно все полученные им воззвания и программу собора и явно не пожелал никакого сближения с обновленцами.
Ушёл на покой не позднее 7 марта 1926 года, когда во епископа Сызранского был хиротонисан Авраамий (Чурилин)[6].
В 1929 году назначен на Мелекесское викариатство Ульяновской епархии.
В 1932 году почислен на покой.
Скончался 28 апреля 1933 года.
Ошибки
Митрополит Мануил (Лемешевский) путает биографию епископа Амвросия (Казанского) с епископом Амвросием (Гудко), приписывая первому биографические данные второго: «Родился в Холмской губернии, окончил Холмскую духовную семинарию. Высшее образование получил в Санкт-Петербургской Духовной Академии. <…> По окончании академии в 1893 году занимал целый ряд преподавательских должностей. В 1902 году был ректором Волынской духовной семинарии».
Послужной список епископа Амвросия (Казанского) (неполный, до 1924 года) впервые был опубликован священником Александром Малых в 2009 году[7]
Напишите отзыв о статье "Амвросий (Казанский)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 «История Ижевской и Удмуртской епархии в XX веке» [Текст] / свящ. Александр Малых. — Ижевск : ОАО «Ижевская респ. тип.», 2010. — с. 87-88
- ↑ Н. Д. Голубятников [lavra.spb.ru/subdivision/library/2582-istorija-biblioteki.html Из истории формирования братской библиотеки Александро-Невской Лавры] // «Христианское чтение». 2014. № 4. С. 79-104.
- ↑ [zz-project.ru/osa/243-1924g-akty-osinskogo-uezdnogo-tserkovnogo-soveta 1924 г. — Акты Осинского уездного церковного совета]
- ↑ www.sedmitza.ru/data/734/984/1234/Vest1_0056-073.pdf
- ↑ [www.sedmitza.ru/text/407483.html Документы Патриаршей канцелярии 1925-1926 годов (комментарий в свете веры)] см. № 11 «Его Высокопреосвященству Высокопреосвященнейшему Петру, митрополиту Крутицкому, Места Патриаршего Блюстителю, президиума церковного совета Ильинской церкви г. Сызрани»
- ↑ [www.pravenc.ru/text/62930.html Авраамий] // Православная энциклопедия. Том I. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2000. — С. 171-172. — 752 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-89572-006-4
- ↑ Священник Александр Малых [www.bogoslov.ru/data/081/193/1234/%D0%9C%D0%B0%D0%BB%D1%8B%D1%85%20%D0%90.,%20%D1%81%D0%B2%D1%8F%D1%89..pdf История Ижевской и Удмуртской епархии в ХХ веке], Сергиев Посад 2009
| ||||||||
| ||||||||||||
Отрывок, характеризующий Амвросий (Казанский)
– Charmant, – сказал он вдруг, – le colonel de ces Wurtembourgeois! C'est un Allemand; mais brave garcon, s'il en fut. Mais Allemand. [Прелестно, полковник этих вюртембергцев! Он немец; но славный малый, несмотря на это. Но немец.]Он сел против Пьера.
– A propos, vous savez donc l'allemand, vous? [Кстати, вы, стало быть, знаете по немецки?]
Пьер смотрел на него молча.
– Comment dites vous asile en allemand? [Как по немецки убежище?]
– Asile? – повторил Пьер. – Asile en allemand – Unterkunft. [Убежище? Убежище – по немецки – Unterkunft.]
– Comment dites vous? [Как вы говорите?] – недоверчиво и быстро переспросил капитан.
– Unterkunft, – повторил Пьер.
– Onterkoff, – сказал капитан и несколько секунд смеющимися глазами смотрел на Пьера. – Les Allemands sont de fieres betes. N'est ce pas, monsieur Pierre? [Экие дурни эти немцы. Не правда ли, мосье Пьер?] – заключил он.
– Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n'est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une pelilo bouteille. Morel! [Ну, еще бутылочку этого московского Бордо, не правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] – весело крикнул капитан.
Морель подал свечи и бутылку вина. Капитан посмотрел на Пьера при освещении, и его, видимо, поразило расстроенное лицо его собеседника. Рамбаль с искренним огорчением и участием в лице подошел к Пьеру и нагнулся над ним.
– Eh bien, nous sommes tristes, [Что же это, мы грустны?] – сказал он, трогая Пьера за руку. – Vous aurai je fait de la peine? Non, vrai, avez vous quelque chose contre moi, – переспрашивал он. – Peut etre rapport a la situation? [Может, я огорчил вас? Нет, в самом деле, не имеете ли вы что нибудь против меня? Может быть, касательно положения?]
Пьер ничего не отвечал, но ласково смотрел в глаза французу. Это выражение участия было приятно ему.
– Parole d'honneur, sans parler de ce que je vous dois, j'ai de l'amitie pour vous. Puis je faire quelque chose pour vous? Disposez de moi. C'est a la vie et a la mort. C'est la main sur le c?ur que je vous le dis, [Честное слово, не говоря уже про то, чем я вам обязан, я чувствую к вам дружбу. Не могу ли я сделать для вас что нибудь? Располагайте мною. Это на жизнь и на смерть. Я говорю вам это, кладя руку на сердце,] – сказал он, ударяя себя в грудь.
– Merci, – сказал Пьер. Капитан посмотрел пристально на Пьера так же, как он смотрел, когда узнал, как убежище называлось по немецки, и лицо его вдруг просияло.
– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
