Астуры

Астуры (лат. Astures) — испано-кельтский народ в составе галлеков, обитавший в северо-западной части Пиренейского полуострова.

Территория

Территория, где проживали астуры, охватывала земли современного автономного сообщества Астурия, запад Луго, Оренсе, Леон и север Саморы (Испания), а также восток Траз-уж-Монтиш и Алту-Дору в Португалии.

Астурам принадлежали города Ланция (ныне Вильясабарьего — Леон), Астурика (Асторга — Леон), Монс Медуллиус (Лас-Медулас? — Леон), Бергидум (Какабелос, близ Вильяфранка-дель-Бьерсо — Леон), Бедуния (руины Castro de Cebrones в провинции Леон), Алига (Алиха? — Леон), Курунда (руины Castro de Avelhães близ Траз-уж-Монтиш и Алту-Дору), Lucus Asturum (Луго-де-Льянера — Астурия), Бригеций (Бенавенте — Самора) и Неметобрига (Пуэбла-де-Тривес — Оренсе); последний играл роль религиозного центра.

Считается, что происхождение и образование этой культуры, среди прочего, базируется на смешении автохтонного населения, чьё происхождение не совсем ясно, с группами людей, прибывших сюда из центрально-европейской зоны. Тем не менее, этнический ансамбль этой группы людей не кажется очевидным, и большинство исследователей склоняются к мнению, что понятие «астуры» было только условностью, употребляемой римлянами по прибытию на северо-запад полуострова.

Речь шла о локальных общественных группах, организованным согласно положению долин и более мелким территориальным единицам. Это можно подтвердить особенностями, которые присутствуют в керамических украшениях Железного века и которые обозначают региональные особенности. Лингвистические корни сомнительны, но имеется явное присутствие терминов, связанных с индоевропейской группой кельтов.

Из классических текстов мы узнаём некоторые их племена, такие как песики, тибуры и хигурры. Их соседями были галлеки, кантабры и ваккеи. Они сохранили некоторые астурийские черты, такие как система поселения, плотная и разрозненная, основанная на самодостаточных деревнях, коллективное возделывание земли и общие традиции. Их два основных ядра (оппидумы) были Ноэга близ Хихона и Лансия в Вильясабарьего в нескольких км от Леона.

В первую очередь, возможно, что этноним Astures, Estures или Stures изначально обозначал одну из многочисленных народностей, которые по культурному родству составляли племя астуров, а впоследствии случилось так, что этим же словом стали называть и весь народ, живший в округе, как это было с галаиками и Kallaekos. В любом случае, кажется несомненным, что астуры получили своё название, так как жили у берегов реки Astura (Еslа).

Этимология слова делит его на корень Steu-r (широкий), применяемый к понятию «водный поток», что придаёт ему смысл «труднопроходимого». Это было всего лишь определение для описания наиболее важной реки на территории астуров. Этот же самый корень сохранился в санскрите: Sthura (широкий, плотный), авестийском Stura (широкий, протяжённый), германском Stur (широкий), исландском Stura, и различных формах немецкого и англосаксонского: Stieren, Stiuri, Stiura, Stiure, Steuer, Steor и т. д.

Хотя нелегко встретить слова, производные от этого корня в современных кельтских языках, он, должно быть, имел общее значение в галльском судя по количеству сохранившихся гидронимов. В Цисальпийской Галлии также жило племя Esturos на реке Stura. На сегодняшний день существует три реки под названием Stour в Кенте, Суффолке и Дорсете, а также реки Esla (Astura) и Astuera (прежняя Astora) в Колунге (Астурия). Все они — результат естественной эволюции кельтских дифтонгов, превратившей дифтонг eu сначала в ou и позже в u.

Для слова Astura появилась другая гипотеза: оно могло произойти от баскского ura (вода), asturu (удача, судьба), aztikeria (магия), aztura (привычка), и в таком случае было бы оригинально баскское название кельтского племени или территории, занимаемой ими. Традиционно ударение в слове astures ставится на букву «у», но Хосе Луис Моралехо опубликовал в 1977 году работу, где утверждал, что ударение должно падать на первый слог: ástur, ástura и ástures.

Начало этой культуры датируется 6 веком до н. э., возможно, это связано со столкновениями между Oestrimnios и Saefes, согласно Авьено. Saefes — первый кельтский народ, пришедший в Галисию в 11 веке до н. э. и покоривший Oestrymnio, но это в первую очередь повлияло на сферы религии, политической организации и морские связи с Британией и Ирландией. Их очень воинственный характер отметил Страбон, сказав, что победить их было труднее всех в Лузитании.

Племена

Плиний Старший, Помпоний Мела и Страбон говорят о двух основных группах, разделённых Кантабрическим хребтом: astures аugustanos (gigurri, lancienses и zoelas), или cismontanos со столицей в Астурике (Асторге, Леон), чьи владения простирались до реки Дуэро, и astures transmontanos (песики, луггоны), жившие между реками Селла и Навиа. Плиний Старший писал о 22 поселениях в Conventus Asturum с населением примерно 240 тыс. человек. Птолемей, в свою очередь говорил о 21 городе и 10 поселениях.

Образ жизни

Астуры обитали в каменных круглых домах сухой кладки.

Астуры вместе с кантабрами совершали набеги на римские посты в низинах; их репутацию подтверждают античные историки, в частности, Флор («Duae validissmae gentes, Cantabriae et Astures, immunes imperii agitabant») и Павел Орозий («duas fortissimas Hispaniae gentes»). Археологические данные свидетельствуют, что астуры занимались высокогорным пастушеством, ездили на лошадях, и дополняли рацион продуктами натурального хозяйства (земледелия), которое вели на склонах и в долинах. Они разводили в основном овец и коз, изредка крупный рогатый скот, а также местную породу горных лошадей (en:Asturcon), известную в античности и сохранившуюся до наших дней. По мнению Плиния Старшего, это были низкорослые ездовые лошади, несколько крупнее пони, с легким ходом, очень быстрые, которых тренировали как для охоты, так и для боевого применения.

В течение большей части года основным источником пищи служили жёлуди, которые они накапливали на зиму, высушивая их и размалывая в муку. Эту муку они использовали для выпечки долго хранившегося хлеба. На своих немногочисленных (в доримский период) полях они выращивали ячмень, из которого изготавливали пиво (Zythos), а также пшеницу и лён. Из-за того, что они производили лишь небольшое количество сельскохозяйственной продукции, а также из-за своего воинственного характера, они нередко совершали набеги на земли ваккеев, сельское хозяйство которых было намного более развитым. Лукан называет их «бледными искателями золота» («Asturii scrutator pallidus auri»).

Происхождение

Предки астуров, вероятно, проникли на территорию Астурии в ходе экспансии ранней гальштатской культуры с её исторической родины (нынешние Бавария и Богемия) через территорию Галлии, затем через Пиренеи — в Испанию и Португалию. К VI в. до н. э. они соорудили ряд кастро (укреплённых поселений на холме) вдоль побережья Бискайского залива.

Язык

Как показывают недавние эпиграфические исследования, астуры говорили на одном из Q-кельтских языков, как и их соседи галлеки, лукийцы и браккарийцы.

Культура

По мнению классических авторов, семья астуров была матрилинеальной, когда женщина наследовала семейное имущество и владела собственностью.

Согласно классическим авторам (Страбону в частности), общественная структура имела черты матриархата: женщина была собственницей имущества и наследницей, мужчина обеспечивал жену, а их дочери наследовали имущество и выбирали жён для своих братьев. Женщина производила на свет ребёнка и продолжала заниматься своими ежедневными делами, тогда как мужчина заботился о новорожденном — covada, которая предписывает отцу во время родов вести себя так же, как роженица, даже чувствовать боль, как при схватках, с последующим уединением, ограничениями в питании и сексуальным табу.

Все жители гор вели простой образ жизни: пили воду, спали на земле и носили длинные волосы, как женщины. Ели сидя: у них были каменные скамейки у стен. Еда подавалась по очереди. Во время питья они танцевали в кругу под аккомпанемент флейты и корнета или же прыгая и приседая… Все носили преимущественно чёрные плащи и спали на соломе, завернувшись в них. Женщины одевались в блузы и платья с цветочными украшениями. Использовали деревянные контейнеры… сбрасывали с высоты обречённых на смерть и убийц и забрасывали их камнями за пределами города или за границей территории. Укладывали больных вдоль дорог, как египтяне в прошлом, чтобы проконсультироваться с путешественниками, чем страдают бедняги. У них красноватая соль, но при измельчении она становится белой. Такова была жизнь горцев Иберии: галлеков, астуров, кантабров и даже басконов в Пиренеях, так как она были идентичной у всех них. Их характер был замкнутым и диким не столько из-за жизни в постоянной вражде, сколько из-за обособленного положения. Также бедная и гористая территория некоторых из них должна была усилить недостаток культуры. Их уборные никто бы не назвал чистыми, так как они мылись мочой, которую также сохраняли в банках для чистки зубов, что также говорилось о кантабрах и их соседях. Это всё и то, что они спали на голой земле, было характерно и для иберов, и для кельтов.

Одевались в рубахи с поясом, что было общей чертой всех кантабрийских народов. Для их изготовления использовали чёрную шерсть овец особой местной породы. Женщины красили их растительными красками в яркие цвета. Обувь напоминала современные деревянные башмаки. Они обладали глубокими знаниями в естественной медицине, используя для лечения разнообразные лекарственные растения. Использовали барки, сшитые из кожи, в которых только киль был деревянный, похожие были и у лузитан, ирландцев, бретонцев и саксов.

Астуры жили в укреплённых поселениях на холме («кастро»), которые сооружались в стратегически важных местах. Кастро с круглыми стенами на территории современных провинций Астурия и Леон, тогда как кастро с прямоугольными стенами обнаружены в равнинных местах. Среди воинов были как мужчины, так и женщины.

Религия

Большинство астурских племён, подобно лугонам, почитало кельтского бога Луга. В местной топонимии упоминаются и другие кельтские божества, такие, как Таранис или Белен. Возможно, они также почитали божество по имени Бусгосу. Так же, как и в других культурах предположительно преиндоевропейского происхождения, астуры поклонялись богам-защитникам, олицетворяющих силы Природы. Благодаря записям Страбона, мы знаем, что они боготворили Луну как главную богиню духовности и фертильности, так как жили в период матриархата или в условиях перехода к патриархату. Мы узнаём об их богах из сохранившихся топонимов или из римских и средневековых документов, дошедших до нас. Вот некоторые из их божеств:

• Белен, отождествлённый древними историками с Аполлоном. С ним связан такой топоним, как San Xuan de Beleño (Ponga).
• Коссо: воинственное божество, которому поклонялись на северо-западе полуострова и у римлян идентифицировалось с Марсом. Ему приносили в жертву коз, буйволов и лошадей.
• Кáндаму: бог растительности и родников, в честь которого назван один из астурийских муниципалитетов и природный парк в Леоне Кандамия.
• Луг;
• Таранис: бог, которого историки прошлого отождествляют с Аресом, возможно, имеет отношение к топонимам Таранес (Понга), Тараньу (Кангас-де-Онис), Тарна и Тараньа (Йавиана и Сьеро).
• Теленон: бог силы, молнии или борьбы. Астуры верили, что он жил на вершине горы Телену (как она теперь называется).
• Целая плеяда менее значимых богов: sumicios (вроде невидимых домовых или гоблинов), хаnas (нимфы, живущие в пещерах, источниках и реках), busgosu (или мusgosu — получеловек с ногами и рогами, как у барана) и nuberu (повелевавший временем, штормами и бурями, градом, губя урожай, согласно представлениям астуров).

История

Астуры впервые засвидетельствованы в исторических источниках в конце 3 в. до н. э. в числе испанских наёмников в войсках Гасдрубала во время битвы при Метавре в 207 г. до н. э.. После Второй пунической войны их история менее известна: они изредка упоминаются в источниках, касающихся Лузитанских, Кельтиберских или Римских гражданских войн 2-1 вв. до н. э. Вновь они появляются в историографии накануне 1-й Кантабрийской войны в конце 1 в. до н. э.. Под предводительством полководца Гаузона (бывшего торговца) объединённые силы астуров и кантабров попытались противостоять наступлению Октавиана Августа, направленного на завоевание всего северо-запада Иберии, и даже поддержали неудачное восстание ваккеев в 29 г. до н. э.. Кампания против астуров и кантабров оказалась настолько сложной, что потребовала личного присутствия императора, чтобы приободрить 7 легионов и морскую эксадру.

Первая римская кампания против астуров, которая началась весной 26 г до н. э., была успешно завершена в 25 г. до н. э. церемониальной капитуляцией Монса Медуллуса лично Августу, что позволило последнему вернуться в Рим и совершить церемонию закрытия ворот храма Януса в том же году в знак мира. Покорение оставшихся крепостей астуров было поручено Публию Каризию, легату Лузитании, который у Ланции заманил в ловушку астурского полководца Гаузона и остатки его войск и вынудил сдаться под угрозой сжечь город. Астуры были побеждены римлянами, но так и не были до конца завоёваны, и их племенной уклад жизни мало изменился.

Согласно официальной римской истории, падение этого последнего укрепления завершило завоевание астурских земель, которые наряду с землями галлеков и кантабров были включены в состав новообразованной провинции Трансдуриана.

Несмотря на жёсткую политику «умиротворения» местного населения, которую проводил Август, область проживания астуров оставалась нестабильной и в ней периодически вспыхивали восстания, которые астуры нередко организовывали вместе с кантабрами. Партизанские действия вынуждали постоянно держать в этих землях оккупационные силы вплоть до середины 1 в. н. э. Новые восстания в 24-22 гг. до н. э. (2-я астуро-кантабрийская война), в 20-18 гг. до н. э. (3-я астуро-кантабрийская война) были развязаны беглыми кантабрскими рабами из Галлии и были жестоко подавлены римским полководцем Марком Виспанием Агриппой. В 16-13 гг. до н. э. вспыхнуло последнее астуро-кантабрское восстание, которое подавил Август.

Романизация

Включённые в состав римской провинции Тарраконская Испания, астуры, тем не менее, медленно подвергались ассимиляции и сохраняли родной язык и кельтскую религию в течение всего римского периода. Также они сохраняли свои воинские традиции, позволявшие им снабжать римскую армию вспомогательными кавалерийскими частями, которые участвовали в походе Клавдия на Британию в 43-60 гг. н. э. С другой стороны, надпись на вотивной стеле, посвящённой центурионом Примпилием из en:Legio VI Victrix, награждённого за храбрость в бою, подтверждает, что астуры подняли восстание в 54 г. н. э., которое вылилось в новую партизанскую войну, не засвидетельствованную античными историографами, и продолжавшуюся 14 лет вплоть до подавления в 68 г. н. э. Астуры пережили короткий период возрождения во время германских вторжений в Рим в IV в. н. э., пока не были окончательно побеждены визиготами и включены в состав Визиготского королевства в начале VI в. н. э.

Наследие

В раннем Средневековье, а точнее, в период Реконкисты, имя астуров сохранилось в названии Королевства Астурия, а также в названии современного города Асторга в провинции Леон.

См. также

• Кантабрийские войны
• Культура Кастро
• Кантабры
• Галлеки
• Доримское население Иберии

Литература

• Almagro-Gorbea, Martín, Les Celtes dans la péninsule Ibérique, in Les Celtes, Éditions Stock, Paris (1997) ISBN 2-234-04844-3
• Alvarado, Alberto Lorrio J., Los Celtíberos, Editorial Complutense, Alicante (1997) ISBN 84-7908-335-2
• Duque, Ángel Montenegro et alli, Historia de España 2 — colonizaciones y formacion de los pueblos prerromanos, Editorial Gredos, Madrid (1989) ISBN 84-249-1013-3
• Motoza, Francisco Burillo, Los Celtíberos — Etnias y Estados, Crítica, Grijalbo Mondadori, S.A., Barcelona (1998, revised edition 2007) ISBN 84-7423-891-9
• Berrocal-Rangel, Luis & Gardes, Philippe, Entre celtas e íberos, Fundación Casa de Velázquez, Madrid (2001)
• González Echegaray, J., Las Guerras Cántabras, Fundación Marcelino Botín, Santander (1999)
• Kruta, Venceslas, Les Celtes, Histoire et Dictionnaire: Des origines à la Romanization et au Christinisme, Èditions Robert Laffont, Paris (2000) ISBN 2-7028-6261-6
• Zapatero, Gonzalo Ruiz et alli, Los Celtas: Hispania y Europa, dirigido por Martín Almagro-Gorbea, Universidad Complutense de Madrid, Editorial ACTAS, S.l., Madrid (1993)

Ссылки

• [www.arqueotavira.com/Mapas/Iberia/Populi.htm Detailed map of the Pre-Roman Peoples of Iberia (around 200 BC)]

Отрывок, характеризующий Астуры

– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.