Бейдеман, Александр Егорович

Александр Егорович Бейдеман
Автопортрет. 1850-е гг.. Картон, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Имя при рождении:	Александр Егорович Бейдеман
Дата рождения:	17 августа 1826(1826-08-17)
Место рождения:	Санкт-Петербург Российская империя
Дата смерти:	27 февраля 1869(1869-02-27) (42 года)
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Жанр:	Историческая живопись, церковная живопись.
Учёба:	Императорская Академия Художеств
Стиль:	Академизм
Влияние:	К. Брюллов, А. Т. Марков
Влияние на:	В. В. Верещагин, Э. К. Гаугер, Е. М. Бем
Награды:	1851 — большая серебряная медаль АХ (портрет с натуры), 1853 — малая золотая медаль АХ («Бегство в Египет»).
Звания:	академик Императорской Академии художеств, профессор исторической живописи.

Александр Егорович (Георгиевич) Бейдеман (17 августа 1826 года, Санкт-Петербург — 27 февраля 1869 года Санкт-Петербург) — русский художник, академик Императорской Академии художеств, профессор исторической живописи.

Двоюродный брат русского революционера Михаила Степановича Бейдемана.

Биография

Родился в семье коммерсанта, в дальнейшем обедневшего, вследствие неудачного снабжения армии во время Русско-турецкой войны 1828—1829 гг.
Учился в Ларинской гимназии, после окончания её, проявив художественные наклонности, в начале 40-х годов стал посещать классы Императорской Академии художеств. В 1844 году ученик по классу живописи у профессора А. Т. Маркова.
В то время были написаны композиции: «Скорбь Ахиллеса по убитом Патрокле», «Обращение Савла», «Смерть Сократа».
В 1845 году он пишет эскизы на русские исторические темы: «Приготовления к убийству св. Бориса (1015)», «Святополк Окаянный в исступлении», «Смерть Святополка Окаянного» и из библейской истории — «Воскрешение Лазаря». Эскизы носят на себе влияние школы К. П. Брюллова, проявляя некоторую эффектность и театральность.
В 1846 году выполнены эскизы: «Мать Моисея», «Моисей, взятый из воды», «Сократ застает Алкивиада во время оргии» (на обратной стороне холста нарисован эскиз 1847 года: «Побиение камнями св. Стефана»).
В 1847 году написаны: «Умовение ног», «Жезл, обращенный в змия», «Несение Христа во гроб», «Предательство Далилы», «Иоанн Предтеча отрок в пустыни», «Крещение Ольги», «Клятва Брута над телом Лукреции». Последняя композиция так понравилась К. П. Брюллову, что он просил передать Бейдеману его профессорский поцелуй.
В 1848 году исполнил эскизы: «Христос у Марфы и Марии», «Воскрешение дочери Иаира», «Дочь Кимона кормит грудью отца в темнице» и «Эсфирь перед Артаксерксом».
В 1849 году имеется всего один эскиз: «Освобождение преступного отца по просьбе сына Петром I». В это время занимался иллюстрациями для журнала «Ералаш» Михаила Неваховича, где было сделано очень много юмористических рисунков. Кроме того, в юмористическом духе сделаны эскизы: «Подсматривание купальщиц пейзажистами» и «Явился неудачный селадон» (карикатуры на товарищей).
Тогда же, под влиянием П. А. Федотова написал сцены из «Носа» Гоголя и «Исчезновение холеры».
В 1851 году за портрет с натуры, получил первую серебряную медаль. После этого экспонировался со своими работами на четырёх академических выставках, в качестве конкурента на золотые медали.
27 сентября 1853 года получил 2-ю золотую медаль за картину по эскизу «Бегство в Египет».
В конкуренции с сильными академическими художниками, не смог получить первую золотую медаль, чтобы поехать в командировку в Рим от Академии и в конце 1855 года вышел из Академии.
В 1855 году выполнил эскизы акварелью и масляными красками: «Воскрешение сына вдовы Наинской», «Христос 12-ти лет беседует в храме с учителями», «Явление воскресшего Спасителя апостолу Фоме», «Вход во Иерусалим», «Отречение апостола Петра», «Распятие посреди разбойников», «Явление Христа при Тивериадском озере», «Христос благословляет детей», «Нагорная проповедь», «Денарий», «Схождение с Фавора», «Страшный суд», «Обрезание», «Примирение Иакова с Исааком», «Явление ангела Агари», «Троица», «Потоп», «Диана, несомая зефирами» (акварель) и «Обращение поэта к богине ночи» (в карандаше).
В 1856 году женился на Елизавете Фёдоровне (1833—1897).
Несмотря на отсутствие финансовых средств, в 1857 году поехал за границу, рассчитывая найти там подходящую работу. Был в Германии и Италии. Во Франции, в Париже получил заказ для строившейся там православной церкви.
Летом 1860 году после окончания работы в Париже, возвратился в Санкт-Петербург, с начатыми картинами и множеством этюдов (виды Баварии, южной Италии и окрестностей Рима, Валгалла и др.). Из картин — «Гулянье», «Свидание на террасе», «Мотальщица», «Девочка, утоляющая жажду из родника в лесу», «Шествие со святыми дарами в Италии», «Явление младенца Иисуса св. Антонию Падуанскому», «На могиле матери», «Савояр» и этюды «живописных костюмов поселян обоего пола».
В Петербурге написал картину «Руфь на ниве Вооза», за которую на общем собрании Академии художеств 2 сентября 1860 года был признан академиком исторической живописи.
По ходатайству почитателей таланта и друзей, получил должность наставника в рисовальной школе Общества поощрения художников. Кроме этого, был приглашён давать уроки рисования великим князьям Алексею Александровичу и Сергею Александровичу.
6 ноября 1861 года получил должность адъюнкт-профессора наставника в результате победы в конкурсе с картиной «Смерть детей Ниобеи, пораженных стрелами детей Латоны за презрение, оказанное их матери».
В декабре 1861 года, командироавн в Крым, в Ливадию, для работ в местной церкви.
Серьёзно занимался религиозною живописью, писал оригиналы для мозаики в Исаакиевский собор и образа́ по частным заказам, расписывал церкви во дворцах, в Петербурге и его окрестностях, а также в Крыму (Ливадия).
Написал образ Спасителя для усыпальницы князя Д. М. Пожарского, сделанного мозаикой, образов пророчиц Анны и Елизаветы.
Расписывал церкви: на даче великого князя Михаила Николаевича в Михайловке, в инженерном управлении и в Александровской больнице.
По его рисункам сделан иконостас для храма в военно-чертежной школе в Санкт-Петербурге.
Вследствие падения на голову гипсового отливка, плохо прикрепленного над дверями, получил тяжёлую травму головы и умер 27 февраля 1869 года.

Сын

Известно, что у А. Е. Бейдемана было много детей. Некоторые исследователи считают, что один из сыновей стал художником.
Бейдеман Георгий Александрович (?) — русский художник XIX века, автор пейзажей.
Известны «Болото в лесу» (кон. XIX века), «Новый Петергоф» (1895), «Село на высоком берегу реки».

Память

• В конце апреля 1869 года профессора Императорской Академии художеств А. П. Боголюбов, И. А. Монигетти, П. А. Черкасов, и Н. П. Петров, сделали посмертную выставку произведений Бейдемана, устроив из них беспроигрышную лотерею в пользу семьи художника.
• В Академии художеств есть альбом, подаренный императором Александром II, в котором заключается 150 рисунков-образов, написанных или проектированных Бейдеманом.
• Известна также его акварельная картина «Апофеоз освобождения крестьян».
• Офорты «Казачий суд в Черноморье» и «Три разговаривающие жида». Оба листа — из «Живописной Украины» (приложение к журналу «Основа», 1861 г.).
• В Государственном русском музее имеется картина «Сельский кабачок».
• Совместно с Львом Лагорио и Львом Жемчужниковым является автором известного портрета Козьмы Пруткова, помещенного в издании его сочинений.

Ссылки

• Бейдеман, Александр Егорович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб., 1900. — Т. 2: Алексинский — Бестужев-Рюмин. — С. 658-659.

Отрывок, характеризующий Бейдеман, Александр Егорович

– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.
Потом проезжал генерал и сердито не по русски кричал что то.
– Тафа лафа, а что бормочет, ничего не разберешь, – говорил солдат, передразнивая отъехавшего генерала. – Расстрелял бы я их, подлецов!
– В девятом часу велено на месте быть, а мы и половины не прошли. Вот так распоряжения! – повторялось с разных сторон.
И чувство энергии, с которым выступали в дело войска, начало обращаться в досаду и злобу на бестолковые распоряжения и на немцев.
Причина путаницы заключалась в том, что во время движения австрийской кавалерии, шедшей на левом фланге, высшее начальство нашло, что наш центр слишком отдален от правого фланга, и всей кавалерии велено было перейти на правую сторону. Несколько тысяч кавалерии продвигалось перед пехотой, и пехота должна была ждать.
Впереди произошло столкновение между австрийским колонновожатым и русским генералом. Русский генерал кричал, требуя, чтобы остановлена была конница; австриец доказывал, что виноват был не он, а высшее начальство. Войска между тем стояли, скучая и падая духом. После часовой задержки войска двинулись, наконец, дальше и стали спускаться под гору. Туман, расходившийся на горе, только гуще расстилался в низах, куда спустились войска. Впереди, в тумане, раздался один, другой выстрел, сначала нескладно в разных промежутках: тратта… тат, и потом всё складнее и чаще, и завязалось дело над речкою Гольдбахом.
Не рассчитывая встретить внизу над речкою неприятеля и нечаянно в тумане наткнувшись на него, не слыша слова одушевления от высших начальников, с распространившимся по войскам сознанием, что было опоздано, и, главное, в густом тумане не видя ничего впереди и кругом себя, русские лениво и медленно перестреливались с неприятелем, подвигались вперед и опять останавливались, не получая во время приказаний от начальников и адъютантов, которые блудили по туману в незнакомой местности, не находя своих частей войск. Так началось дело для первой, второй и третьей колонны, которые спустились вниз. Четвертая колонна, при которой находился сам Кутузов, стояла на Праценских высотах.
В низах, где началось дело, был всё еще густой туман, наверху прояснело, но всё не видно было ничего из того, что происходило впереди. Были ли все силы неприятеля, как мы предполагали, за десять верст от нас или он был тут, в этой черте тумана, – никто не знал до девятого часа.
Было 9 часов утра. Туман сплошным морем расстилался по низу, но при деревне Шлапанице, на высоте, на которой стоял Наполеон, окруженный своими маршалами, было совершенно светло. Над ним было ясное, голубое небо, и огромный шар солнца, как огромный пустотелый багровый поплавок, колыхался на поверхности молочного моря тумана. Не только все французские войска, но сам Наполеон со штабом находился не по ту сторону ручьев и низов деревень Сокольниц и Шлапаниц, за которыми мы намеревались занять позицию и начать дело, но по сю сторону, так близко от наших войск, что Наполеон простым глазом мог в нашем войске отличать конного от пешего. Наполеон стоял несколько впереди своих маршалов на маленькой серой арабской лошади, в синей шинели, в той самой, в которой он делал итальянскую кампанию. Он молча вглядывался в холмы, которые как бы выступали из моря тумана, и по которым вдалеке двигались русские войска, и прислушивался к звукам стрельбы в лощине. В то время еще худое лицо его не шевелилось ни одним мускулом; блестящие глаза были неподвижно устремлены на одно место. Его предположения оказывались верными. Русские войска частью уже спустились в лощину к прудам и озерам, частью очищали те Праценские высоты, которые он намерен был атаковать и считал ключом позиции. Он видел среди тумана, как в углублении, составляемом двумя горами около деревни Прац, всё по одному направлению к лощинам двигались, блестя штыками, русские колонны и одна за другой скрывались в море тумана. По сведениям, полученным им с вечера, по звукам колес и шагов, слышанным ночью на аванпостах, по беспорядочности движения русских колонн, по всем предположениям он ясно видел, что союзники считали его далеко впереди себя, что колонны, двигавшиеся близ Працена, составляли центр русской армии, и что центр уже достаточно ослаблен для того, чтобы успешно атаковать его. Но он всё еще не начинал дела.
Нынче был для него торжественный день – годовщина его коронования. Перед утром он задремал на несколько часов и здоровый, веселый, свежий, в том счастливом расположении духа, в котором всё кажется возможным и всё удается, сел на лошадь и выехал в поле. Он стоял неподвижно, глядя на виднеющиеся из за тумана высоты, и на холодном лице его был тот особый оттенок самоуверенного, заслуженного счастья, который бывает на лице влюбленного и счастливого мальчика. Маршалы стояли позади его и не смели развлекать его внимание. Он смотрел то на Праценские высоты, то на выплывавшее из тумана солнце.
Когда солнце совершенно вышло из тумана и ослепляющим блеском брызнуло по полям и туману (как будто он только ждал этого для начала дела), он снял перчатку с красивой, белой руки, сделал ею знак маршалам и отдал приказание начинать дело. Маршалы, сопутствуемые адъютантами, поскакали в разные стороны, и через несколько минут быстро двинулись главные силы французской армии к тем Праценским высотам, которые всё более и более очищались русскими войсками, спускавшимися налево в лощину.


В 8 часов Кутузов выехал верхом к Працу, впереди 4 й Милорадовичевской колонны, той, которая должна была занять места колонн Пржебышевского и Ланжерона, спустившихся уже вниз. Он поздоровался с людьми переднего полка и отдал приказание к движению, показывая тем, что он сам намерен был вести эту колонну. Выехав к деревне Прац, он остановился. Князь Андрей, в числе огромного количества лиц, составлявших свиту главнокомандующего, стоял позади его. Князь Андрей чувствовал себя взволнованным, раздраженным и вместе с тем сдержанно спокойным, каким бывает человек при наступлении давно желанной минуты. Он твердо был уверен, что нынче был день его Тулона или его Аркольского моста. Как это случится, он не знал, но он твердо был уверен, что это будет. Местность и положение наших войск были ему известны, насколько они могли быть известны кому нибудь из нашей армии. Его собственный стратегический план, который, очевидно, теперь и думать нечего было привести в исполнение, был им забыт. Теперь, уже входя в план Вейротера, князь Андрей обдумывал могущие произойти случайности и делал новые соображения, такие, в которых могли бы потребоваться его быстрота соображения и решительность.
Налево внизу, в тумане, слышалась перестрелка между невидными войсками. Там, казалось князю Андрею, сосредоточится сражение, там встретится препятствие, и «туда то я буду послан, – думал он, – с бригадой или дивизией, и там то с знаменем в руке я пойду вперед и сломлю всё, что будет предо мной».
Князь Андрей не мог равнодушно смотреть на знамена проходивших батальонов. Глядя на знамя, ему всё думалось: может быть, это то самое знамя, с которым мне придется итти впереди войск.
Ночной туман к утру оставил на высотах только иней, переходивший в росу, в лощинах же туман расстилался еще молочно белым морем. Ничего не было видно в той лощине налево, куда спустились наши войска и откуда долетали звуки стрельбы. Над высотами было темное, ясное небо, и направо огромный шар солнца. Впереди, далеко, на том берегу туманного моря, виднелись выступающие лесистые холмы, на которых должна была быть неприятельская армия, и виднелось что то. Вправо вступала в область тумана гвардия, звучавшая топотом и колесами и изредка блестевшая штыками; налево, за деревней, такие же массы кавалерии подходили и скрывались в море тумана. Спереди и сзади двигалась пехота. Главнокомандующий стоял на выезде деревни, пропуская мимо себя войска. Кутузов в это утро казался изнуренным и раздражительным. Шедшая мимо его пехота остановилась без приказания, очевидно, потому, что впереди что нибудь задержало ее.
– Да скажите же, наконец, чтобы строились в батальонные колонны и шли в обход деревни, – сердито сказал Кутузов подъехавшему генералу. – Как же вы не поймете, ваше превосходительство, милостивый государь, что растянуться по этому дефилею улицы деревни нельзя, когда мы идем против неприятеля.
– Я предполагал построиться за деревней, ваше высокопревосходительство, – отвечал генерал.