Основа (журнал)

Основа
Язык:	русский, украинский
Адрес редакции:	Санкт-Петербург
Главный редактор:	В. М. Белозерский
Издатель:	В. М. Белозерский
Страна:	Российская империя Российская империя
История издания:	1861—1862
Дата основания:	1861
Доступ:	подписка

К:Печатные издания, возникшие в 1861 году

«Осно́ва: Ю́жно-ру́сский литерату́рно-учёный ве́стник» — украинский общественно-политический и литературно-художественный ежемесячный журнал. Издавался в Санкт-Петербурге В. М. Белозерским на украинском и русском языках с января 1861 года по октябрь 1862 года. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона журнал был охарактеризован как наиболее заметное проявление украинофильства в ХІХ веке на территории Российской империи. «Основа» была единственным украинским периодическим изданием тех лет.

Предыстория появления

Работа бывших членов Кирилло-Мефодиевского братства над созданием ежемесячника началась ещё в 1857 году. В октябре 1858 года Пантелеймон Кулиш обратился в Министерство народного просвещения с просьбой об открытии собственного журнала «Хата», однако получил отказ. При этом причиной отказа была именно личность просителя и его предыдущая деятельность, а не сама идея создания журнала. В 1859 году аналогичную заявку подал другой «братчик» — Василий Белозерский, и после недолгих колебаний разрешение было получено.

Деньги для издания предоставил М. Катенин, дядя Надежды Белозерской (жены Василия Белозерского).

Публикации и влияние журнала на общество

В июне 1860 года было напечатано объявление о скором выходе журнала «Основа», и в январе 1861 года вышел первый номер.

Официальным редактором журнала был В. М. Белозерский. В состав редакции входили А. Ф. Кистяковский, Н. И. Костомаров, П. Кулиш и другие. С журналом сотрудничали ведущие учёные, публицисты, деятели культуры и общественные деятели, в том числе В. Б. Антонович, Л. И. Глебов, П. П. Гулак-Артемовский, П. С. Ефименко, А. А. Котляревский, М. М. Лазаревский, Марко Вовчок, С. В. Руданский, А. П. Свидницкий, А. Н. Серов, П. П. Чубинский; Л. М. Жемчужников, В. И. Межов и другие. В каждом номере журнала издавались произведения Тараса Шевченко. В «Основе» печатались письма Т. Шевченко С. С. Гулаку-Артемовскому, С. И. Сераковскому, М. С. Щепкину и воспоминания об украинском Кобзаре.

Основной темой публикаций был национальный вопрос. Журнал выступал за всестороннее развитие украинской национальной культуры, требовал введения обучения на родном языке, полемизировал с русской, польской и немецкой прессой. Публицистика «Основы», особенно статьи П. Кулиша и Н. Костомарова, являлась мощным орудием пропаганды украинофильства и достигала желаемого эффекта. Так Д. Дорошенко называл напечатанную в «Основах» статью Костомарова «Две русские народности» «Евангелием украинского национализма». Безымянный украинский автор писал в письме, перлюстрированном охранным отделением: «бо́льшая часть молодого поколения заражена украинофильством; за что, конечно, нужно благодарить „Основу“». Но кроме эффекта пробуждения национальных чувств, публицистика журнала имела и другой, побочный эффект: журнал внимательно читался в русском обществе, которое постепенно, во многом благодаря «Основе», начало осознавать действительные цели украинофильского движения.

Закрытие журнала

Деньги, выделенные Катениным, закончились, а других источников финансирования получить не удалось. Белозерский пытался реорганизовать ежемесячник в двухнедельное издание и сделать его самоокупающимся, однако потерпел неудачу, так как министр внутренних дел Валуев не дал санкцию на издание «Основы» по обновленной программе. В то же время среди самых активных сотрудников возникли существенные расхождения в редакционной политике (отношение к украинским помещикам и т. п.). Из-за недостаточного числа подписчиков журнал стал испытывать всё большую нехватку денежных средств, тираж 1861 года не был распродан до конца, а с начала 1862 года выпуск очередных номеров регулярно задерживался. Популярность журнала стала падать: например, в Полтаве (центре украинофильства на Левобережье) число подписчиков с 53 человек в 1861 году уменьшилось до 24 в 1862 году. К концу того же года из-за серьёзных финансовых затруднений журнал закрылся.

Современный российский историк А. И. Миллер опровергает широко распространённый в эмигрантской украинской историографии тезис о том, что журнал закрылся из-за преследования властей: степень вмешательства цензуры в деятельность журнала была не выше, чем в отношении других печатных изданий, ни одного предупреждения редактору за всё время существования журнала вынесено не было, и инициатива о прекращении «Основы» исходила не от властей, а от самой редакции — а именно, от В. Белозёрского, который 19 декабря 1862 года обратился в цензурный комитет с соответствующим отношением.

Критика

Первая реакция великороссийской прессы на появление журнала была вполне благожелательной, но впоследствии журнал начал подвергаться всё возрастающей критике. У каждого из оппонентов при этом были свои особые соображения: отрицание существования самостоятельного украинского языка и украинской нации; неприятие украинофильства или украинского национализма; критика политического консерватизма и явно антисемитских публикаций. Безоговорочно позицию «Основы» поддерживал только «Колокол» А. И. Герцена.

Антипросветительская и антимодернизаторская позиция ряда публикаций «Основы» вызвала резкую критику журнала «Современник», который в январском номере 1862 года писал: «Сыны благословенной Малороссии, изучая самым усердным образом философию, всё-таки не смогли уразуметь, чем жид отличается от собаки, равно как и того, что кроме искусства делать сало и хорошие наливки для человеческого благоденствия на земле потребны и некоторые другие знания». Позиция журнала в еврейском вопросе вызвала острую дискуссию в российском обществе ещё в 1861 году. В статьях журнала часто использовалось слово «жид», которое в русском языке имеет негативную окраску. В. Португалов, один из евреев-читателей журнала, направил в редакцию протест против использования этого оскорбительного, по его мнению, прозвища. Редакция ответила, что не находит в этом слове ничего обидного, так как на украинский и польский языки слово «еврей» переводится как раз как «жид». Такое объяснение не было принято общественностью, так как слово использовалось в публикациях как на украинском, так и на русском языках. При этом редакция «Основы» утверждала, что в Малороссии евреев действительно не любят, в частности за то, что они не желают ассимилироваться с местным населением. Такое объяснение вызвало критику еврейских кругов, оскорбившихся предложением ассимилироваться с украинцами и вынесших данный спор на суд общероссийской общественности. «Основа», в свою очередь, ответила статьёй Кулиша «Передовые жиды», в которой автор повторил, что «малороссияне сознаются откровенно, что не имеют вообще симпатий к иудейскому племени, среди их родины живущему», да ещё и обвинил оппонентов в «доносительстве».

А. И. Миллер приводит цитату из сентябрьского номера журнала «Сион» за 1861 год: «Не в частом употреблении слова „жид“ усматриваем мы опасность, а в исключительно национальных стремлениях „Основы“». В дискуссию по данному вопросу вступило, по подсчётам Р. Сербина, не менее дюжины российских издательств, в частности журнал «Время». Солидарная критика «Основы» по еврейскому вопросу со стороны различных российских изданий позволила впоследствии Драгоманову утверждать, что именно с этого и начались нападки русской прессы на «Основу».

См. также

• Украинский вестник

Литература

• [feb-web.ru/feb/periodic/pp0-abc/pp1/pp1-4171.htm Основа] // Русская периодическая печать (1702—1894) : Справочник / Под редакцией А. Г. Дементьева, А. В. Западова, М. С. Черепахова. — М. : Гос. изд-во политический литературы, 1959. — С. 417—418. — 835 с.</span>
• Ясь О. В. Основа // [www.history.org.ua/?libid=5647 Енциклопедія історії України] : [укр.] : у 10 т. / Голова колегiï — В. А. Смолій. — К. : «Наукова думка», 2010. — Т. 7. — С. 664—665. — 728 с. — ISBN 978-966-00-1061-1.</span>

Отрывок, характеризующий Основа (журнал)

7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.
Вскоре после приезда государя князь Василий разговорился у Анны Павловны о делах войны, жестоко осуждая Барклая де Толли и находясь в нерешительности, кого бы назначить главнокомандующим. Один из гостей, известный под именем un homme de beaucoup de merite [человек с большими достоинствами], рассказав о том, что он видел нынче выбранного начальником петербургского ополчения Кутузова, заседающего в казенной палате для приема ратников, позволил себе осторожно выразить предположение о том, что Кутузов был бы тот человек, который удовлетворил бы всем требованиям.
Анна Павловна грустно улыбнулась и заметила, что Кутузов, кроме неприятностей, ничего не дал государю.
– Я говорил и говорил в Дворянском собрании, – перебил князь Василий, – но меня не послушали. Я говорил, что избрание его в начальники ополчения не понравится государю. Они меня не послушали.
– Все какая то мания фрондировать, – продолжал он. – И пред кем? И все оттого, что мы хотим обезьянничать глупым московским восторгам, – сказал князь Василий, спутавшись на минуту и забыв то, что у Элен надо было подсмеиваться над московскими восторгами, а у Анны Павловны восхищаться ими. Но он тотчас же поправился. – Ну прилично ли графу Кутузову, самому старому генералу в России, заседать в палате, et il en restera pour sa peine! [хлопоты его пропадут даром!] Разве возможно назначить главнокомандующим человека, который не может верхом сесть, засыпает на совете, человека самых дурных нравов! Хорошо он себя зарекомендовал в Букарещте! Я уже не говорю о его качествах как генерала, но разве можно в такую минуту назначать человека дряхлого и слепого, просто слепого? Хорош будет генерал слепой! Он ничего не видит. В жмурки играть… ровно ничего не видит!
Никто не возражал на это.
24 го июля это было совершенно справедливо. Но 29 июля Кутузову пожаловано княжеское достоинство. Княжеское достоинство могло означать и то, что от него хотели отделаться, – и потому суждение князя Василья продолжало быть справедливо, хотя он и не торопился ого высказывать теперь. Но 8 августа был собран комитет из генерал фельдмаршала Салтыкова, Аракчеева, Вязьмитинова, Лопухина и Кочубея для обсуждения дел войны. Комитет решил, что неудачи происходили от разноначалий, и, несмотря на то, что лица, составлявшие комитет, знали нерасположение государя к Кутузову, комитет, после короткого совещания, предложил назначить Кутузова главнокомандующим. И в тот же день Кутузов был назначен полномочным главнокомандующим армий и всего края, занимаемого войсками.
9 го августа князь Василий встретился опять у Анны Павловны с l'homme de beaucoup de merite [человеком с большими достоинствами]. L'homme de beaucoup de merite ухаживал за Анной Павловной по случаю желания назначения попечителем женского учебного заведения императрицы Марии Федоровны. Князь Василий вошел в комнату с видом счастливого победителя, человека, достигшего цели своих желаний.
– Eh bien, vous savez la grande nouvelle? Le prince Koutouzoff est marechal. [Ну с, вы знаете великую новость? Кутузов – фельдмаршал.] Все разногласия кончены. Я так счастлив, так рад! – говорил князь Василий. – Enfin voila un homme, [Наконец, вот это человек.] – проговорил он, значительно и строго оглядывая всех находившихся в гостиной. L'homme de beaucoup de merite, несмотря на свое желание получить место, не мог удержаться, чтобы не напомнить князю Василью его прежнее суждение. (Это было неучтиво и перед князем Василием в гостиной Анны Павловны, и перед Анной Павловной, которая так же радостно приняла эту весть; но он не мог удержаться.)
– Mais on dit qu'il est aveugle, mon prince? [Но говорят, он слеп?] – сказал он, напоминая князю Василью его же слова.
– Allez donc, il y voit assez, [Э, вздор, он достаточно видит, поверьте.] – сказал князь Василий своим басистым, быстрым голосом с покашливанием, тем голосом и с покашливанием, которым он разрешал все трудности. – Allez, il y voit assez, – повторил он. – И чему я рад, – продолжал он, – это то, что государь дал ему полную власть над всеми армиями, над всем краем, – власть, которой никогда не было ни у какого главнокомандующего. Это другой самодержец, – заключил он с победоносной улыбкой.
– Дай бог, дай бог, – сказала Анна Павловна. L'homme de beaucoup de merite, еще новичок в придворном обществе, желая польстить Анне Павловне, выгораживая ее прежнее мнение из этого суждения, сказал.
– Говорят, что государь неохотно передал эту власть Кутузову. On dit qu'il rougit comme une demoiselle a laquelle on lirait Joconde, en lui disant: «Le souverain et la patrie vous decernent cet honneur». [Говорят, что он покраснел, как барышня, которой бы прочли Жоконду, в то время как говорил ему: «Государь и отечество награждают вас этой честью».]
– Peut etre que la c?ur n'etait pas de la partie, [Может быть, сердце не вполне участвовало,] – сказала Анна Павловна.