Бураковский, Иван Николаевич

Иван Николаевич Бураковский
Дата рождения	12 апреля 1899(1899-04-12)
Место рождения	Пятигорск, Терская область, Российская империя
Дата смерти	2 февраля 1970(1970-02-02) (70 лет)
Место смерти	Махачкала, Дагестанская АССР РСФСР, СССР
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	Сухопутные войска
Годы службы	1918—1958
Звание
Командовал	73-я морская стрелковая бригада 191-я стрелковая дивизия 357-я стрелковая дивизия 61-я стрелковая дивизия 30-я стрелковая дивизия 102-я мотострелковая дивизия
Сражения/войны	Гражданская война в России Великая Отечественная война
Награды и премии

Иван Николаевич Бураковский (12 апреля 1899 — 2 февраля 1970) — советский военачальник, генерал-майор (16.10.1943).

Биография

Родился 12 апреля 1899 года в городе Пятигорске. Русский.

Военная служба

Гражданская война

В мае 1918 года добровольно вступил Красную армию и был зачислен в 1-й революционный Пятигорский отряд, с сентября был в отряде М.Г. Ильина Северо-Кавказского края. Участвовал с ним в подавлении восстания терских казаков. В конце года из отдельных отрядов были сформированы полки, а Бураковский направлен в 17-й стрелковый полк 11-й армии. В его составе принимал участие в обороне Кисловодска. В начале января 1919 года с армией отступал через Моздок, Кизляр и далее к Астрахани. В районе Астрахани он заболел тифом и лечился в госпитале в с. Яндыки. После выздоровления там же назначается в 298-й стрелковый полк 34-й стрелковой дивизии, красноармейцем этого полка сражался под Астраханью и на Ставрополье. В апреле 1920 года в городе Дербент полк был переименован в 245-й стрелковый, а Бураковский назначен в нем отделенным командиром. В составе 28-й стрелковой дивизии наступал с ним на город Баку.

Межвоенный период

С сентября 1921 по сентябрь 1922 года учился на 4-х Армавирских пехотных курсах в городе Баку, после которых был произведен в краскомы и направлен для продолжения учебы в 21-ю Тифлисскую пехотную нормальную школу. В сентябре 1924 года окончил последнюю и был назначен командиром взвода полковой школы 2-го Кавказского стрелкового полка 1-й Кавказской стрелковой дивизии ККА. В его составе участвовал в подавлении меньшевистского восстания в Грузии, затем передислоцирован на турецкую границу в город Ахалцих, где проходил службу командиром роты и врид командира батальона.

В ноябре 1930 года переведен в ПриВО в город Куйбышев на должность командира роты 102-го территориального стрелкового полка 34-й стрелковой дивизии. С октября 1931 по июнь 1932 года исполнял должность начальника 4-го отделения штаба дивизии, затем вернулся в 102-й стрелковый полк и служил в нем начальником штаба стрелкового и учебного батальонов. В марте 1934 года с полком убыл на Дальний Восток в город Биробиджан. В мае 1936 года полк был переименован в 63-й стрелковый и переведен в с. Платоново-Александровск Ханкайского района, где включен в состав 21-й стрелковой дивизии ОКДВА. В августе 1937 года Бураковский утвержден командиром батальона этого полка. С сентября 1938 года служил врид начальника штаба 21-й стрелковой дивизии, а 9 сентября 1938 года назначен помощником командира по строевой части 61-го стрелкового полка в городе Спасск-Дальний. С февраля 1939 года командовал 62-м Новороссийским Краснознаменным стрелковым полком этой же дивизии.

Великая Отечественная война

С началом войны подполковник Бураковский продолжал командовать этим полком. 31 августа 1941 года полк в составе дивизии был передислоцирован на запад, где с 23 сентября дивизия вошла в состав 7-й отдельной армии, заняв оборону по реке Свирь между Ладожским и Онежским озерами.

3 февраля 1942 года подполковник Бураковский был назначен заместителем командира 314-й стрелковой дивизии, оборонявшейся на фронте Свирь-3 — Шамокша.

29 мая допущен 1942 года к командованию 73-й морской стрелковой бригадой. В августе бригада была переброшена на Волховский фронт в 8-ю армию и участвовала с ней в Синявинской наступательной операции. В тяжелых боях в течение 13 суток она нанесла поражение 132-й немецкой пехотной дивизии, после чего была выведена в резерв армии. За мужество и героизм, проявленные в боях, она была награждена орденом Красного Знамени.

В январе 1943 года полковник Бураковский зачислен в распоряжение Военного совета 2-й ударной армии, а с 23 января принял командование 191-й стрелковой Краснознаменной дивизией. Участвовал с ней в операции по прорыву блокады Ленинграда (Операция «Искра»). До 13 февраля дивизия вела ожесточенные бои с постоянно контратакующим противником, пытавшимся вернуть утраченную ранее дорогу Гонтовая Липка — Синявино, затем была выведена в резерв фронта и передислоцирована в район Большой Вишеры. С 28 февраля она была включена в 59-ю армию и вела оборонительные бои в районе Грузино. С 14 января 1944 года в составе 14-го стрелкового корпуса 59-й армии дивизия участвовала в Ленинградско-Новгородской, Новгородско-Лужской наступательных операциях. За отличия в боях при освобождении города Новгород ей было присвоено наименование «Новгородская» (21.1.1944). С 26 января она была передана 8-й армии Ленинградского фронта. В феврале совершила марш через Новгород в район Чудово, затем переброшена под Нарву, где, войдя во 2-ю ударную армию, вела здесь упорные бои с противником, оборонявшимся по западному берегу реку Нарва. Неоднократные попытки форсировать реку не имели успеха, после чего дивизия вынуждена была перейти здесь к обороне. С 24 июля она в составе той же армии участвовала в Нарвской наступательной операции, в форсировании реки и овладении городом и крепостью Нарва. 26 июля дивизия была выведена из боя и передислоцирована в район города Гдов. С 15 по 26 августа её части прорвали оборону противника между Чудским и Псковским озерами и с боями продвинулись на 50 км, освободив свыше 70 населенных пунктов, и соединились с правым флангом 67-й армии 3-го Прибалтийского фронта.

26 августа 1944 года генерал-майор Бураковский был освобожден от командования и в сентябре направлен на учебу на КУВНАС при Высшей военной академии им. К. Е. Ворошилова, а в 1945 году переведен слушателем основного факультета.

После войны

В январе 1946 года окончил ускоренный курс академии и был назначен заместителем командира 119-го стрелкового корпуса ТуркВО в городе Сталинабад.

С октября 1949 года командовал 357-й (с 4 марта 1955 г. — 61-й), с июля 1956 года — 30-й стрелковыми, а с июня 1957 года — 102-й мотострелковой дивизиями.

23 июня 1958 года уволен в запас.

Награды

СССР

• орден Ленина (1948)
• три ордена Красного Знамени (23.01.1944, 03.11.1944, 1953)
• орден Отечественной войны I степени (07.09.1943)
  • Медали СССР в т.ч.:
  • «ХХ лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии»
  • «За оборону Ленинграда»
  • «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»
  • «В память 250-летия Ленинграда»

Приказы (благодарности) Верховного Главнокомандующего, в которых отмечен Бураковский И.Н.

• За форсирование реки Волхов и верховья озера Ильмень, прорыв сильно укрепленную долговременной обороны немцев и овладение штурмом важным хозяйственно-политическим центром страны городом Новгород– крупным узлом коммуникаций и мощным опорным пунктом обороны немцев. 20 января 1944 года № 61.
• За овладение штурмом городом и крепостью Нарва – важным укрепленным районом обороны немцев, прикрывающим пути в Эстонию. 26 июля 1944 года № 149.
• За овладение штурмом городом и крупным узлом коммуникаций Тарту (Юрьев-Дерпт) – важным опорным пунктом обороны немцев, прикрывающим пути к центральным районам Эстонии. 25 августа 1944 года № 175.

Ссылки

• [www.podvignaroda.mil.ru Общедоступный электронный банк документов «Подвиг Народа в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»]
• [myfront.in.ua/biografiya/b/burakovskij-ivan-nikolaevich.html сайт «МОЙ ФРОНТ»]

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комдивы. Военный биографический словарь. — М.: Кучково поле, 2014. — Т. 3. — С. 355—357. — 1000 экз. — ISBN 978-5-9950-0382-3.

Отрывок, характеризующий Бураковский, Иван Николаевич

Но не успела княжна взглянуть на лицо этой Наташи, как она поняла, что это был ее искренний товарищ по горю, и потому ее друг. Она бросилась ей навстречу и, обняв ее, заплакала на ее плече.
Как только Наташа, сидевшая у изголовья князя Андрея, узнала о приезде княжны Марьи, она тихо вышла из его комнаты теми быстрыми, как показалось княжне Марье, как будто веселыми шагами и побежала к ней.
На взволнованном лице ее, когда она вбежала в комнату, было только одно выражение – выражение любви, беспредельной любви к нему, к ней, ко всему тому, что было близко любимому человеку, выраженье жалости, страданья за других и страстного желанья отдать себя всю для того, чтобы помочь им. Видно было, что в эту минуту ни одной мысли о себе, о своих отношениях к нему не было в душе Наташи.
Чуткая княжна Марья с первого взгляда на лицо Наташи поняла все это и с горестным наслаждением плакала на ее плече.
– Пойдемте, пойдемте к нему, Мари, – проговорила Наташа, отводя ее в другую комнату.
Княжна Марья подняла лицо, отерла глаза и обратилась к Наташе. Она чувствовала, что от нее она все поймет и узнает.
– Что… – начала она вопрос, но вдруг остановилась. Она почувствовала, что словами нельзя ни спросить, ни ответить. Лицо и глаза Наташи должны были сказать все яснее и глубже.
Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.