Бурджиты

Бурджиты араб. المماليك البرجية
Страна:	Мамлюкский султанат
Титулы:	султан Египта
Основатель:	Баркук
Последний правитель:	Туман-бей II
Год основания:	1382
Смещение:	1517
Национальность:	Адыги и абазы (Черкесы)
Бурджиты на Викискладе

Бурджиты (араб. المماليك البرجية‎) — вторая мамлюкская династия султанов Египта, сменившая у власти Бахритов. Наименование произошло от башнеобразных казарм (бурдж) каирской цитадели. Основателем династии стал Баркук, бывший пастух из Черкесии, свергнувший последнего из Бахритов и утвердившийся на султанском престоле в 1382 году. Правление Бурджитов закончилось в 1517 году после завоевания Египта османским султаном Селимом I.

При пятимиллионном населении Египта численность бурджитов была от 50 до 100 тысяч человек. В случае войны мамлюки могли выставить от 2 до 12 тысяч отборных тяжеловооруженных всадников. В корпорацию бурджитов-мамлюков входили не только черкесы, но и представители других кавказских народов — асы или аланы, абхазы, грузины. Среди современников Баркука были такие знамение эмиры из асов как Алауддин Акбука Ас, Насруддин Мухаммад, Инал ас-Сослани. Они сохраняли многие кавказские и черкесские традиции, редко говорили по-арабски в своей среде, предпочитая пользоваться черкесским языком. Даже черкесские мамлюки высокого ранга, прожившие в Египте несколько десятилетий, могли не знать арабского языка.

Мамлюки высокомерно относились к местному населению и вели себя так, как будто Сирия и Египет завоёваны ими. Помимо обязательных налогов, бурджиты безнаказанно отбирали деньги и товары у местных арабских купцов, по любому поводу устраивали погромы горожан в Каире. При подавлении восстаний арабских кочевников-бедуинов мамлюки проявляли особую жестокость.

На протяжении всего периода правления кавказских мамлюков в Египте появлялись оригинальные памятники. В столице султаната насчитывается 40 замечательных памятников, среди которых и мавзолей Баркука, построенный в 1399 году по указанию его сына Фараджа. Известный исследователь истории и культуры Египта Лейн Пул называл кавказских мамлюков «строителями куполов».

История

В 1382 году на престоле утвердился первый бурджитский султан Баркук, который свергнул малолетнего бахритского султана Салаха Хаджи. Придя к власти, Баркук провёл политику выдавливания с высоких государственных постов тюркских мамлюков и назначил на все эмирские должности черкесов. К 1395 году в руках черкесов были сконцентрированы все высшие и средние административные посты султаната, в результате чего правившая 135 лет династия вошла в историю как черкесская династия.

Наследником Баркука стал его сын, рожденный греческой невольницей, Фарадж (1398—1412). При нём в стране развернулась борьба за власть между различными мамлюкскими группировками. Организованный главным эмиром и атабеком (главнокомандующий войсками султаната) Айтамышем и наместником в Сирии эмиром Танамом аль-Хасани заговор был раскрыт, а все наиболее видные его участники, в том числе и вышеупомянутые персонажи, были казнены в мае 1400 года. Справиться с оппозицией Фараджу удалось с при помощи османов. Взамен Фарадж уступил султану Баязиду завоеванные им ещё у Баркука города и земли. Воспользовавшись этим, Тамерлан в 1400 году вторгся в Сирию, захватил такие города как Алеппо, Урум-кала, Бахасна и двинулся на Дамаск. Фарадж во главе 30 тысячного войска выдвинулся из столицы и отрядил 12 тысяч в Дамаск, надеясь опередить Тамерлана. Однако, когда Тамерлан приблизился, то султан возвратился в Каир. Преследуемый монголами, Фарадж по утрам приказывал отравлять и воду в тех местностях, где ночевал. Из-за гибели людей и скота Тамерлану пришлось прекратить преследование.

В 1405 году Фарадж на несколько месяцев утратил трон. Группа мамлюков возвела на престол брата Фараджа — Абдул-Азиза, но Фараджу удалрсь арестовать брата и опять стать султаном Египта. В это же время наместник Сирии Джакам объявил себя султаном, но вскоре был убит в одном из сражений. В самом Каире против Фараджа постоянно плелись заговоры. В 1412 году, взяв с собой халифа аль-Мустаина (1390—1430), Фарадж предпринял неудачный поход в Сирию. Потерпев поражение и был осаждён в Дамаске, а халиф попал в плен к мятежникам. Мятежники провозгласили аль-Мустаина султаном Египта, но тот упорно отказывался от этой сомнительной чести. Вскоре Фараджа схватили и он предстал перед судом эмиров. Суд приговорил его к смерти, но аль-Мустаин помиловал его. Через несколько месяцев правитель наместник Триполи и Дамаска, черкеса Шейха аль-Махмуди отстранил халифа от власти и сам стал султаном, восстановив в стране мир и порядок. После смерти Шайха в 1421 году султаном был провозглашён его полуторагодовалый сын Ахмад.

Почти сразу Ахмад был низложен эмиром Татаром. Он велел казнить всех приспешников Шайха, а через несколько месяцев сам заболел и умер. Перед смертью Татар передал трон своему 10-летнему сыну Мухаммаду I, которого в 1422 году низложил управляющий султанского дворца Барсбой. Барсбой предпринял три попытки завоевание Кипра, который находился в руках крестоносцев. В 1426 году мамлюкская армия завоевала кипрские города, а король Кипра Янус из династии Лузиньянов взят в плен. В последние годы правления Барсбоя в Египет началась эпидемия чумы, нашествие саранчи, засуха и голоду. После смерти Барсбоя в 1438 году ему наследовал сын Юсуф, который в том же году тот был смещён своим опекуном Джакмаком.

Джакмак сумел быстро подавить все мятежи в Сирии и начал войну с Родосом, которая закончилась неудачно для мамлюков. В 1453 году Джакмак скончался в возрасте 80 лет и султаном был провозглашён его сын Усман, который был жестоким, глупым и алчным человеком. Через несколько месяцев мамлюки сместили Усмана и провозгласили султаном эмира Инала, который до этого командовал египетским флотом в войне против Родоса. Во время его правления султанские невольники по своему желанию назначали и смещали всех высших чиновников. После смерти Инала в 1461 году к власти пришёл его сын Ахмад II. Через несколько месяцев правления он был свергнут мамлюками, которые возвели на престол управлявшего султанским доменом, грека Хушкадама. Хушкадам был мнительным и трусливым человеком и запомнился тем, что на своих противников он обрушил целую лавину убийств, пыток и публичных экзекуций.

После правления Билбая и Тимур-буги, которые служили лишь марионетками в руках мамлюков, в 1468 году к власти пришел жестокий, но умный и дальновидный черкес Каит-бай. В 1485 году началась первая война с турками. После выигранных мамлюками сражений, в 1491 году был заключен выгодный для Египта мир, по которому турки отказались от притязаний на Киликию и Альбистан.

После смерти Каит-бая в 1496 году, в Египте вновь начались ожесточенные междоусобные войны, результатом которых стало четыре сменённых султана за пять лет. Молодой султан Мухаммад II, попытавшийся вооружить египетскую армию огнестрельным оружием был убит в 1498 году в Газе. Его преемник Кансух через два года также был убит. В 1501 при поддержке эмиров трон занял 60-летний Кансух аль-Гаури, который был до этого главным визирем. Кансух аль-Гаури быстро подавил оппозицию, стараясь править гуманно, не злоупотребляя казнями. При помощи чрезвычайных мер пополнил казну, а его двор своим великолепием поражал воображение современников. Построенный в 1503 году новый ипподром стал одним из главных центров мамлюкской общины.

В 1516 году началась вторая война с турками. В августе 1516 года во время сражения на Дабикском поле близ города Алеппо Кансух аль-Гаури был отравлен, после чего некоторые мамлюкские отряды перешли на сторону турок, и египтяне потерпели полное поражение. Через месяц новым султаном был избран Туман-бай, который до этого исполнявший обязанности наместника Египта. Турки к этому времени овладел всей Сирией и подступил к границам Египта. Туман-бай в короткие сроки он собрал большую армию и 22 января 1517 года при Риданиийе (близ Каира), которое закончилось поражением египтян. Через семь дней Туман-бай с отрядом мамлюков ворвался в Каир и поднял там восстание. Трёхдневные уличные бои завершились почти полным истреблением мамлюкской конницы и пленением Туман-бая. С казнью Туман-бая окончилась история независимого мамлюкского Египта, который стал провинцией Османской империи (см. Египетский эялет).

Султаны из династии Бурджитов

• Баркук аз-Захир Сайфуддин (1382—1389, 1390—1399)
• Фарадж ан-Насир Насируддин (1399—1405, 1405—1412)
• Абдул-Азиз аль-Мансур Иззуддин (1405)
• аль-Мустаин аль-Адиль, аббасидский халиф, провозглашённый султаном (1412)
• Шайх аль-Муайяд Сайфуддин (1412—1421)
• Ахмад I аль-Музаффар (1421)
• Татар аз-Захир Сайфуддин (1421)
• Мухаммад I ас-Салих Насируддин (1421—1422)
• Барсбой аль-Ашраф Сайфуддин (1422—1438)
• Юсуф аль-Азиз Джамалуддин (1438)
• Джакмак аз-Захир Сайфуддин (1438—1453)
• Усман аль-Мансур Фахруддин (1453)
• Инал аль-Ашраф Сайфуддин (1453—1461)
• Ахмад II ал-Муайяд Шихабуддин (1461)
• Хушкадам аз-Захир Сайфуддин (1461—1467)
• Билбай аз-Захир Сайфуддин (1467—1468)
• Тимур-буга аз-Захир (1468)
• Каит-бай аль-Ашраф Сайфуддин (1468—1496)
• Мухаммад II ан-Насир (1496—1498)
• Кансух аз-Захир (1498—1500)
• Джанбалат аль-Ашраф (1500—1501)
• Туман-бай I аль-Адиль Сайфуддин (1501)
• Кансух аль-Гаури (1501—1516)
• Туман-бай II аль-Ашраф (1516—1517)

Литература

• Босворт К. Э. Мусульманские династии. Справочник по хронологии и генеалогии = The Islamic Dynasties. A Cronological and Genealogical Handbook / Пер. с англ. П. А. Грязневича, отв. редактор И. П. Петрушевский. — М.: Наука, ГРВЛ, 1971. — С. 99—103. — 14 000 экз.
• [gumilevica.kulichki.net/HE2/he2511.htm Государство мамлюков в Египте] // История Востока. — Восточная литература, 1995. — Т. 2: Восток в средние века.
• Рыжов К. В. Бурджиты // Все монархи мира. Мусульманский Восток. VII—XV вв. — М. : Вече, 2004. — ISBN 5-94538-301-5.</span>
• Мамелюки // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Бурджиты
• Кадырбаев A.Ш. [www.islamica.ru/history-of-islam/?uid=133 Династия черкесских мамлюков в Египте и Сирии. 1382 - 1517 гг.]. Islamica.ru. Проверено 1 июля 2013. [www.webcitation.org/6Hp0TzSE6 Архивировано из первоисточника 3 июля 2013].

Отрывок, характеризующий Бурджиты

– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.