Взятие Гергебиля (1843)

Взятие аула Гергебиль Основной конфликт: Кавказская война 1817—1864 годов картина Гагарина — аул Гергебиль Дата 28 октября (9 ноября) — 8 (20) ноября 1843 года Место Гергебиль Дагестан Итог Взятие аула Гергебиль войсками Шамиля Противники Северо-Кавказский имамат Российская империя Командующие Имам Шамиль майор Шаганов Силы сторон , не менее 5000 человек 306 человек, 5 орудий. Потери около 1000 человек. 300 убитых, 6 пленных.

Взя́тие Гергеби́ля (1843) — сражение состоявшееся в период 28 октября (9 ноября) — 8 (20) ноября 1843 года между русскими войсками и отрядами имама Шамиля вблизи аула Гергебиль в Дагестане. В результате сражения Шамилем было захвачено укрепление Гергебиль, русский гарнизон укрепления был уничтожен.

Предыстория

Близ аула Гергебиль в 1842 году, генералом Фези было основано укрепление, которое было местами сложено из булыжного камня на глине, местами из саманного кирпича. В ауле находилась база русских войск, через которую осуществлялась их связь с северными и южными районами Дагестана.

Положение дел на Северном Кавказе на начало 1843 года

На 1842 г. главнокомандующий русскими войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал-адъютант Граббе намечал решительные планы — разгромить Шамиля и взять штурмом его столицу — аул Дарго. Однако поражение, понесенное отрядом во главе с Граббе в Ичкерийском лесу, изменило планы главнокомандующего. В то же время, имам Шамиль использовал ситуацию для того, чтобы укрепить и расширить подконтрольную ему территорию. В период с августа по октябрь 1843 г. войска имама Шамиля захватили сёла: Унцукуль, Харачи, Балахани, Цатаных, и Гоцатль.

Место битвы

Аул Гергебиль

Во время Кавказской войны Гергебиль попеременно контролировался обеими противоборствующими сторонами, но наиболее важные сражения за это селение произошли в 1843, 1847 и 1848 годах. Гергебиль в переводе с аварского языка обозначает «котловина». Котловина, в которой находится селение Гергебиль, окружена множеством горных вершин. Селение включавшее в себя более 400 дворов, лежит в глубоком ущелье в расстоянии версты от слияния двух рек — Кара Койсу и Казикумухской Койсу. Так описывает аул и укрепление один из русских офицеров — Николай Андреевич Окольничий:

С восточной стороны оно ограждено скалистыми склонами Кутишинских гор, с западной замыкается течением Койсу и лесистыми кряжами левого её берега. Посреди этого ущелья, удушливого в знойные дни, неприступного зимою, когда окрестные горы покрываются льдом, на отдельном кургане, спускающемся широкими полукруглыми террасами к реке, раскинут Гергебиль амфитеатром. Сакли, тесно прижатые одна к другой, правильными этажами поднимаются от основания кургана до самой вершины, постепенно суживаясь, следуя фигуре горы; крыша нижней сакли служила дорогою к следующей непосредственно над нею, а промежутки между ними (улицы) были так тесны и кривы, что непривычный человек непременно заблудился бы в этом лабиринте грязи и варварства. На террасах, служивших подножием Гергебилю, были разведены густые сады, заставлявшие удивляться усилиям человека, покорившего эту каменную, бесплодную почву. Сады эти придавали большую живость унылому Гергебилю. Главная часть укрепления, в виде замкнутого с горжи люнета, была расположена на самом берегу Койсу для обстреливания противоположного берега и обороны переправы через каменный мост. От укрепления к реке сходил зигзагами крытый путь, а для непосредственной обороны с левого берега моста, называемого Гомли-Кёрпи, были возведены две оборонительные башни, на несколько человек каждая. Чтоб воспрепятствовать с Гергебильских террас раскрывать внутренность главного (Нижнего) укрепления, на одной из них был возведен шестиугольный редут, вместимостью на роту.

— [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1840-1860/Okolnicij_Dagestan_1843/text51.htm Военный сборник № 6 1859 г.]

Расстановка сил к началу осады

Гергебильское укрепление состояло из двух частей: верхнего и нижнего, которые защищались двумя ротами — 3-й карабинерной и 7-й егерской — Тифлисского егерского полка в составе 306 человек (при трёх орудиях и двух мортирах) под командой майора Шаганова.

Назвать точное количество солдат-горцев не представляется возможным в связи с тем, что в армии горцев не вёлся письменный учёт своим силам. По данным из разных источников, численность отрядов горцев окруживших укрепление, варьировалось от 5000 до 10000 человек,

Осада

1-й период

28 октября (9 ноября н.ст.) 1843 г. передовые части войска горцев под руководством наиба Кибит-Магомы показались на высотах близ Гергебиля со стороны селения Кикуни. В течение всего периода осады к Кибит-Магоме непрерывно прибывали новые подкрепления.

Утро 29 октября (10 ноября н.ст.) было занято передвижениями в стане горцев. Окружив укрепление, горцы сделали попытку захватить его стремительным штурмом, однако ни эта попытка, ни другая, имевшая место 1 ноября (13 ноября н.ст.), не увенчались успехом. Защитники укрепления отразили наступление плотным картечным огнём. Понеся большие потери, горцы отступили и изменили тактику своих действий. Атакующие стали рубить сады, устраивать фашины и туры, под прикрытием которых стали шаг за шагом приближаться к валу верхнего укрепления. Атакующие имели в своем распоряжении три пушки; их ядрами были пробиты стены верхнего укрепления. Оценив положение дел, осаждённые решили оставить верхнее укрепление. Отступив со своих позиций, русские солдаты применили незнакомый до сих пор горцам способ обороны — оставленные позиции были заминированы. Под офицерским флигелем и казармой были закопаны четыре пудовых бочонка с порохом, а из брезента был сшит сосис (брезентовый рукав, начинённый порохом), длиной в сорок восемь аршин, который был проведён за стенку укрепления, в место, где в укрытии находились унтер-офицеры Чаевский, Неверов и рядовой Семенов, готовые пожертвовать собой. В ночь на 3 ноября (15 ноября н.ст.) артиллерия и имущество 7-й роты были перенесены в нижнее укрепление. В верхнем укреплении, с тем, чтобы замаскировать отступление роты, остались лишь унтер-офицер Знобышев с шестью рядовыми. Утром, заметив снижение интенсивности огня обороняющихся, горцы забросали ров фашинами, ворвались в укрепление, несколько сотен их бросились в казарму и офицерский флигель. В этот момент мины были подорваны. Взрыв разнёс здания казармы и флигеля, а под завалами оказались погребены, по разным данным, от 100 до 300 атакующих.

2-й период, падение укрепления

За неделю боёв и русский гарнизон понес значительные потери. К 3 ноября (15 ноября н.ст.) в нижнем укреплении осталось всего 140 солдат, которые, отклонив предложение сдаться, продолжили сопротивление. На расстоянии нескольких сотен шагов от нижнего укрепления были сложены дрова, заготовленные на зиму. Устроив укрытие за этими дровами, горцы продвигались к крепостному валу, закрывая себя от ружейных выстрелов кострами, образуемыми горящими поленьями, которые атакующие бросали впереди себя. Ползком, добравшись до такого удобного прикрытия, они снова принимались перекидывать дрова, и плотный ряд высоких костров все теснее охватывал укрепление. 6 ноября (18 ноября н.ст.) горцы вплотную приблизились к валу укрепления, из защитников гарнизона в живых осталось около 70 человек. После полудня осаждённые увидели подмогу на близстоящих высотах. Это был Дагестанский отряд генерала Гурко, численностью в 1600 человек. Однако отряд не пришел на помощь осаждённым. Генерал Гурко предоставил гарнизон Гергебиля его собственным средствам.

Из воспоминаний участника событий — барона Ф. Ф. Торнау:

«…местность слишком неприступна и, кроме того, усеяна искусственными преградами: по обе стороны дороги, вернее сказать вьючной тропинки, спускавшейся с Кутишинского хребта в Гергебильскую котловину, на протяжении трех или четырёх верст виднелся завал возле завала. Каждый из этих каменных завалов, занимая крутой гребень или шпилем выдававшуюся скалу, составлял как бы отдельное укрепление, обороняемое последующим завалом. Кроме батальона, оберегавшего северный выход из Аймакинской теснины, которого нельзя было тронуть с места, в нашем отряде имелось 1.500 штыков и 5 горных орудий, а на туземную конную милицию нечего было рассчитывать: её водили мы за собой разве только для того, чтобы она преждевременно не бежала к Шамилю. Двинувшись под гору с такими малыми силами, мы рисковали, штурмуя завал за завалом, на пути потерять половину людей, а другою половиною увеличить только число бесполезных жертв»

— [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1820-1840/Tornau_2/text4_2.htm Ф.Ф. Торнау. Воспоминания русского офицера. Вена 1880 г.]

Горцы продолжали штурмовать укрепление и на глазах Дагестанского отряда бросались на штурм. 8 ноября (20 ноября н.ст.) Гергебиль пал. Почти все из оставшихся в живых на момент падения 50 защитников укрепления были вырезаны горцами.

Итоги и последствия

Потери сторон

Весь гарнизон укрепления, около 300 человек, был истреблён, за исключением нескольких нижних чинов, штабс-капитана фон Платена и раненого в лицо поручика Щодро. Последнего спасли жители Ахальчи, у которых он стоял в селении с ротою более года; они его вывезли в арбе под мешками и передали в Чиркат, откуда он вскоре был обменян на одного мюрида.

Потери горцев в рапорте генерал-адъютанта Нейдгардта оценены в тысячу человек.

Ситуация на северо-восточном Кавказе после взятия Гергебиля

Падение Гергебиля стала сигналом к восстанию койсубулинских аулов, лежащих по правому берегу Аварской Койсу. Воинство Шамиля разрушило двенадцать укрепленных пунктов: Унцукуль, Балаханы, Моксох, Ахальчи, Цатаных, Гоцатль, Гергебиль, Бурундук-Кальская башня, Хунзах, Низовое, Зыряны и Гимры.

Потеря укрепления Гергебиль вынудила русские войска покинуть Аварию. Генерал Гурко писал генералу Клюки-фон-Клугенау от 7-го ноября: «Вы уверяли меня, что занятие Хунзаха удерживает в повиновении общества по правую сторону Аварской Койсу, между тем на деле ничего этого не оправдалось: Гергебиль осажден, Цудахарцы, Акушинцы и Мехтулинцы бунтуют, а в Аварии пропадает даром четыре батальона. Прикажите подполковнику Пассеку скрытно очистить Хунзах». Вследствие этого, генерал Клугенау отправил предписание подполковнику Пассеку отступить из Аварии, присоединив к себе батальон, расположенный в Балаканах, и срыв самое укрепление. Вместе с очищением Аварии приказано было вывести гарнизон из аула Гимры, так как он не мог там держаться без содействия жителей.

Последствия

В июле 1844 года русские отряды под командованием генерала Пассека, не встретив сопротивления, вошли в аул Гергебиль, и сожгли его дотла. В 1848 году Гергебиль был взят русскими войсками под командованием князя Воронцова.

См. также

• Имам Шамиль
• Кавказская война
• Северо-Кавказский имамат

Литература

• Торнау Ф. Ф. Гергебиль. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1820-1840/Tornau_2/text4_1.htm Ч.1]. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1820-1840/Tornau_2/text4_2.htm Ч.2].
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1800-1820/Dvizenie Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20—50-е годы XIX века]. Махачкала, 1959 год.
• Мухаммед-Тахир ал-Карахи. Три имама. Махачкала, 1926 год.
• Очерки истории Дагестана. Махачкала, 1957 год.
• Булач Гаджиев «Дагестан в историях и легендах». Дагестанское книжное издательство. Махачкала 1965 год.
• [www.vostlit.narod.ru/Texts/Dokumenty/S.Kavkaz/XIX/Dvizenie/241-260/243.htm Рапорт генерал адъютанта Нейдгардта]
• [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1840-1860/Okolnicij_Dagestan_1843/text51.htm Н.Окольничий — Перечень военных событий в Дагестане (1843 год)]

Отрывок, характеризующий Взятие Гергебиля (1843)

По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.


Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Муж подошел к ним и мрачно спросил у жены, о чем она говорит.
– А! Никита Иваныч, – сказал Николай, учтиво вставая. И, как бы желая, чтобы Никита Иваныч принял участие в его шутках, он начал и ему сообщать свое намерение похитить одну блондинку.
Муж улыбался угрюмо, жена весело. Добрая губернаторша с неодобрительным видом подошла к ним.
– Анна Игнатьевна хочет тебя видеть, Nicolas, – сказала она, таким голосом выговаривая слова: Анна Игнатьевна, что Ростову сейчас стало понятно, что Анна Игнатьевна очень важная дама. – Пойдем, Nicolas. Ведь ты позволил мне так называть тебя?
– О да, ma tante. Кто же это?
– Анна Игнатьевна Мальвинцева. Она слышала о тебе от своей племянницы, как ты спас ее… Угадаешь?..
– Мало ли я их там спасал! – сказал Николай.
– Ее племянницу, княжну Болконскую. Она здесь, в Воронеже, с теткой. Ого! как покраснел! Что, или?..
– И не думал, полноте, ma tante.
– Ну хорошо, хорошо. О! какой ты!
Губернаторша подводила его к высокой и очень толстой старухе в голубом токе, только что кончившей свою карточную партию с самыми важными лицами в городе. Это была Мальвинцева, тетка княжны Марьи по матери, богатая бездетная вдова, жившая всегда в Воронеже. Она стояла, рассчитываясь за карты, когда Ростов подошел к ней. Она строго и важно прищурилась, взглянула на него и продолжала бранить генерала, выигравшего у нее.
– Очень рада, мой милый, – сказала она, протянув ему руку. – Милости прошу ко мне.
Поговорив о княжне Марье и покойнике ее отце, которого, видимо, не любила Мальвинцева, и расспросив о том, что Николай знал о князе Андрее, который тоже, видимо, не пользовался ее милостями, важная старуха отпустила его, повторив приглашение быть у нее.
Николай обещал и опять покраснел, когда откланивался Мальвинцевой. При упоминании о княжне Марье Ростов испытывал непонятное для него самого чувство застенчивости, даже страха.
Отходя от Мальвинцевой, Ростов хотел вернуться к танцам, но маленькая губернаторша положила свою пухленькую ручку на рукав Николая и, сказав, что ей нужно поговорить с ним, повела его в диванную, из которой бывшие в ней вышли тотчас же, чтобы не мешать губернаторше.
– Знаешь, mon cher, – сказала губернаторша с серьезным выражением маленького доброго лица, – вот это тебе точно партия; хочешь, я тебя сосватаю?
– Кого, ma tante? – спросил Николай.
– Княжну сосватаю. Катерина Петровна говорит, что Лили, а по моему, нет, – княжна. Хочешь? Я уверена, твоя maman благодарить будет. Право, какая девушка, прелесть! И она совсем не так дурна.
– Совсем нет, – как бы обидевшись, сказал Николай. – Я, ma tante, как следует солдату, никуда не напрашиваюсь и ни от чего не отказываюсь, – сказал Ростов прежде, чем он успел подумать о том, что он говорит.
– Так помни же: это не шутка.
– Какая шутка!
– Да, да, – как бы сама с собою говоря, сказала губернаторша. – А вот что еще, mon cher, entre autres. Vous etes trop assidu aupres de l'autre, la blonde. [мой друг. Ты слишком ухаживаешь за той, за белокурой.] Муж уж жалок, право…
– Ах нет, мы с ним друзья, – в простоте душевной сказал Николай: ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого нибудь не весело.
«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.