Нейдгардт, Александр Иванович

Александр Иванович Нейдгардт
Дата рождения	25 октября 1784(1784-10-25)
Дата смерти	27 августа 1845(1845-08-27) (60 лет)
Место смерти	Москва, Российская империя
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	пехота, Генеральный штаб
Звание	генерал от инфантерии генерал-адъютант
Командовал	1-й пехотный корпус, 6-й пехотный корпус, Отдельный Кавказский корпус
Сражения/войны	Война четвёртой коалиции, Русско-шведская война (1808—1809), Отечественная война 1812 года, Война шестой коалиции, Русско-турецкая война (1828—1829), Польское восстание (1830—1831), Кавказская война
Награды и премии

Александр Иванович Нейдгардт (25 октября 1784 года — 27 августа 1845 года, Москва) — русский генерал от инфантерии (1841 год), генерал-адъютант (1825 год), командир Отдельного Кавказского корпуса. Брат генерал-майора Павла Нейдгардта (1779—1850).

Биография

Сын действительного тайного советника Ивана Лаврентьевича Нейдгардта (1739—1815) из поволжского дворянского рода Нейдгардтов.

На службу поступил в 1798 году в фридрихсгамский гарнизон подпрапорщиком и в декабре того же года произведен в прапорщики. В 1803 году переведён в Невский пехотный полк и в 1807 году был назначен адъютантом графа Буксгевдена, с которым совершил в том же году поход в Пруссию и в следующем 1808 году участвовал в войне со шведами; за отличие в делах был произведён в капитаны и награждён золотой шпагой с надписью «За храбрость».

По окончании шведской войны Нейдгардт перешёл в Черниговский пехотный полк, а в начале 1812 года Нейдгардт был переведён в свиту Его Величества по квартирмейстерской части, причём на него было возложено составление обзора западной границы.

В начале Отечественной войны, состоя в корпусе князя Витгенштейна, участвовал во многих сражениях и 12 июля в сражении под Клястицами получил рану в грудь навылет пулей (за отличие произведён в подполковники); но в ноябре снова явился на театр военных действий и за участие в боях на реке Березине получил 30 декабря 1813 г. орден Св. Георгия 4-й степени (№ 2771)

За отличия в сражениях с французами при Батуре, Борисове и Студянке.

В 1813 году с войсками генерала Йорка участвовал в сражениях при Лютцене и Бауцене. После перемирия, состоя при войсках князя Шварценберга, был в боях при Дрездене и Кульме, а также при Лейпциге (за отличие награждён орденом Св. Владимира 3-й степени) и Гохгейме. Открывшаяся рана не позволила ему идти в Париж. Среди прочих его наград за поход в Европу Нейдгардт получил чин полковника с переводом в Гвардейский Генеральный штаб и орден Св. Анны 2-й степени.

По окончании кампании он был командирован в распоряжение австрийского генерала Дуке для точного обозрения австрийской границы от Кракова до Буга, а в 1815 году послан в Баварию для устройства канонир-квартир.

В 1816—1817 годах Нейдгардт исполнял должность начальника штаба 4-го и 5-го пехотных корпусов и 12 декабря 1817 года назначен флигель-адъютантом, а 1 января 1818 года произведён в генерал-майоры.

В 1823 году назначен начальником штаба Гвардейского корпуса; за проявленную им во время возмущения 14 декабря 1825 года распорядительность и мужество Нейдгардт был 15 декабря пожалован званием генерал-адъютанта.

В турецкую войну 1828—1829 годов Нейдгардт с войсками гвардейского корпуса находился при осаде Варны и за отличие произведён в генерал-лейтенанты. К. Ф. Толь характеризовал Нейдгардта:

«Отличный корпусной командир быть может. Таковой же начальник Главного штаба и генерал-квартирмейстер, имеет весьма хорошее образование, мягок в обхождении, любим подчинёнными и уважаем начальниками; храбр без опрометчивости и благоразумен во всех своих действиях; может командовать отдельно».

В апреле 1830 года он был назначен исправляющим должность генерал-квартирмейстера Главного штаба Его Величества с оставлением в должности начальника штаба гвардейского корпуса. Со вступлением его в эту должность связывались большие надежды на реформы в организации и службе генерального штаба, но война 1831 года в Польше отвлекла от них Нейдгардта.

Он был назначен генерал-квартирмейстером штаба действующей армии и, пользуясь большим расположением Дибича, играл видную роль во всех событиях этой войны, причём в отсутствие барона Толя исполнял обязанности начальника штаба действующей армии. Под Гроховым он лично вел в атаку 3-ю дивизию на Ольховую рощу, а под Остроленкой лично выбирал места для батарей и руководил их огнём. За храбрость и распорядительность, в особенности при штурме Варшавы, был награждён 11 сентября 1831 г. орденом Св. Георгия 3-й степени (№ 440)

В воздаяние отличнаго мужества и храбрости, оказанных 25 и 26 августа 1831 года при штурме варшавских укреплений.

По окончании войны в октябре 1831 года он был назначен заведующим школой гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров и снова возвратился к управлению Генеральным штабом.

В 1832 году Нейдгардт был командирован в Берлин с секретным поручением, в видах возможности столкновения Пруссия с Францией и нарушения европейского мира. Между прочим, он был уполномочен обсудить общие меры обороны с представителями германского союза, потребовать конфиденциальные сведения относительно всех приготовлений, делаемых Пруссией на случай войны с Францией и взамен сообщить всё, что ему известно о количестве и дислокации русской армии. Из этой поездки, истинная цель которой была прикрыта отпуском по болезни, Нейдгардт вернулся, выполнив свою миссию, в августе 1832 года.

Возглавляя Генеральный штаб Нейдгардт действительно принялся было за реформы по Генеральному штабу, но, не встречая поддержки своим проектам со стороны военного министра князя Чернышёва, не любившего всех, кто был близок к Дибичу, покинул в 1834 году свой пост.

В 1834 году Нейдгардт был назначен командиром 1-го пехотного корпуса, в 1836 году — командиром расположенного в Москве 6-го корпуса; в 1841 году произведён в генералы от инфантерии и исполнял некоторое время обязанности Московского военного генерал-губернатора.

В октябре 1842 года назначен главноуправляющим Закавказским краем и командиром Отдельного Кавказского корпуса, сменив на этом посту генерала Головина. Первоначально Нейдгардту приказано было держаться строго оборонительной системы ведения войны, но усиление влияния Шамиля заставило потребовать от Нейдгардта решительных наступательных действий. Однако Нейдгардт не проявил энергии и решимости и в 1844 году покинул Кавказ.

1 января 1845 года состоялось назначение его членом Военного совета, но дни Нейдгардта были уже сочтены: расстроенное здоровье принудило его просить отставку, которую он и получил в июне 1845 года.

За время своей службы Нейдгардт был удостоен ряда высших российских орденов, в том числе и ордена св. Александря Невского с алмазными знаками.

Князь А. М. Дондуков-Корсаков рисует Нейдгардта в своих воспоминаниях добродушным человеком, но мелочным педантом, а Н. Д. Неелов — распорядительным и храбрым в бою.

Награды и отличия

российские:

• Золотая шпага «За храбрость» (1808)
• Орден Святой Анны 3-й ст. (1808)
• Бриллиантовый перстень
• Орден Святого Владимира 3-й ст. (1813)
• Орден Святой Анны 2-й ст. (1814)
• Орден Святой Анны 1-й ст. (1822)
• Бриллиантовые знаки к Ордену Святой Анны 1-й ст. (1824)
• Орден Святого Владимира 2-й ст. (1825)
• Табакерка с вензелем Имени Государя Императора (1827)
• Табакерка с портретом Государя Императора, бриллиантами украшенная (1830)
• Орден Святого Александра Невского (1831)
• Орден Святого Георгия 3-й ст. (1831)
• Польский знак отличия «За военное достоинство» 2-й ст. (1831)
• Бриллиантовые знаки к Ордену Святого Александра Невского (1833)
• Знак отличия «За XXXV лет беспорочной службы» (1838)
• Знак отличия «За XL лет беспорочной службы» (1843)
• Медаль «В память Отечественной войны 1812 года»
• Медаль «За турецкую войну»
• Медаль «За взятие приступом Варшавы»

иностранные:

• Прусский орден «Pour le Mérite» (1813)
• Баварский Орден Гражданских заслуг Баварской короны 1 ст. (1815)
• Шведский Орден Меча 1 ст. (1830)
• Прусский Орден Красного орла 1 ст. (1835)
• Австрийский Орден Леопольда 1 ст. (1835)
• Персидский Орден Льва и Солнца 1 ст. с алмазами (1843)

Его фамилия выгравирована на медали «В память 50-летия Корпуса военных топографов».

Семья

Женат на княжне Анне Борисовне Черкасской (1800-63), дочери коломенского предводителя дворянства князя Бориса Михайловича. Сын в честь деда назван Борисом (1819—1900) — действительный тайный советник, обер-гофмейстер. Внуки — Алексей, Дмитрий, Ольга (жена премьер-министра Петра Столыпина).

Источники

• Нейдгардты // Минный офицерский класс — Нисса. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1914. — С. 576. — (Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. К. И. Величко [и др.] ; 1911—1915, т. 16).</span>
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Дондуков-Корсаков А. М. Воспоминания о службе на Кавказе. // «Старина и новизна». Кн. 5 и 6.
• Неелов Н. Д. Воспоминания о Польской войне 1831 г. // «Военный сборник», 1878.
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Федорченко В. И. Свита российских императоров. Т. 2. М., 2005
• Энциклопедия военных и морских наук под редакцией Г. А. Леера. Т. V

Отрывок, характеризующий Нейдгардт, Александр Иванович

Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.