Ливен, Вильгельм Карлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вильгельм Карлович Ливен
нем. Wilhelm Heinrich Freiherr von Lieven

генерал-адъютант барон В. К. Ливен
Дата рождения

ок. 1800

Место рождения

имение Дюнгоф Баусского уезда Курляндской губернии

Дата смерти

2 февраля 1880(1880-02-02)

Место смерти

Санкт-Петербург

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

Генеральный штаб

Звание

генерал от инфантерии

Сражения/войны

Среднеазиатские походы, Русско-турецкая война 1828—1829, Польская кампания 1831 года,

Награды и премии
Барон Вильге́льм Ка́рлович (Вильгельм-Генрих) Ли́вен (ок.1800 — 1880) — русский государственный деятель из остзейского рода Ливенов, генерал от инфантерии.



Биография

Родился в имении Дюнгоф Баусского уезда Курляндской губернии (ныне Даугмальская волость, Кекавский край)[1] . В 1817 году окончил Дерптскую гимназию и в следующем году — факультет военных наук Дерптского университета; затем учился в Штутгарте и Париже.

На службу поступил 18 ноября 1821 года колонновожатым в свиту Его Величества по квартирмейстерской части. 21 января 1823 года назначен состоять при главном штабе 2-й армии и 29 января 1823 года произведён в прапорщики. С 22 января 1824 года состоял при 3-м отделении Военно-топографического депо и производил съёмку Санкт-Петербургской губернии. 22 августа 1825 года Ливен получил новое назначение — состоять при полковнике Ф. Ф. Берге, отправлявшемся в экспедицию к Аральскому морю и для «истребления разбойничьих шаек в Киргиз-Кайсацкой степи, наносивших немаловажный вред торговле нашей», одновременно Ливен был зачислен в Гвардейский Генеральный штаб. По возвращении из экспедиции Ливен был 23 августа 1826 года произведён в подпоручики и вновь занялся топографической съёмкой Санкт-Петербургской губерии. 7 мая 1827 года командирован с особым поручением в Константинополь и 6 декабря того же года произведён в поручики.

7 марта 1828 года командирован во 2-ю армию; открывшаяся турецкая кампания дала ему возможность участвовать в сражениях при Варне (26 октября 1828 года награждён орденом Святой Анны 3-й степени с бантом), Силистрии (за отличие в этом сражении произведён 14 июня 1829 года в штабс-капитаны), Шумле (8 августа 1829 года удостоен золотой шпаги с надписью "За храбрость) и при взятии крепости города Эноса (26 августа 1829 года получил орден Святой Анны 2-й степени). Среди прочих наград за эту войну Ливен получил орден Святого Владимира 4-й степени с бантом (15 ноября 1828 года). По окончании войны занимался инструментальной съёмкой северо-восточной части Балканского хребта.

4 декабря 1830 года Ливен отправлен был в действующую армию для усмирения мятежа в Царстве Польском; здесь он сражался в Подлясском воеводстве и находился при взятии Варшавы, за что 18 августа 1831 года произведён был в капитаны и 22 сентября того же года награждён императорской короной к ордену Святой Анны 2-й степени и орденом «Virtuti Militari» 4-й степени. 14 мая 1832 года назначен дивизионным квартирмейстером 1-й гвардейской пехотной дивизии. В 1833 года Ливен сопровождал генерал-адъютанта графа Орлова в Константинополь с особым поручением императора Николая I по поводу конфликта между Турцией и Египтом, а затем командирован в Малую Азию «для наблюдения за отступательным движением египетских войск, бывших под начальством Ибрагима-паши, и для удостоверения в том, действительно ли они оставили турецкие владения и перешли горы Тавриз; вместе с тем барону Ливену поручено было собрать сведения о составе и качествах египетских войск». За отличное исполнение этого поручения он был награждён орденом Святого Станислава 3-й степени.

Произведённый 30 августа 1834 года в полковники, Ливен был назначен обер-квартирмейстером пехоты отдельного гвардейского кавалерийского корпуса, а в 1836 году — флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству и неоднократно сопровождал государя императора и наследника цесаревича во время путешествий по России и за границей; 6 декабря 1837 года получил орден Святого Владимира 3-й степени. 29 января 1841 года назначен обер-квартирмейстером Гвардейского корпуса. 22 сентября 1842 года Ливен был произведён в генерал-майоры и зачислен в Свиту, через три года, 6 декабря, назначен генерал-адъютантом и определён генерал-квартирмейстером главного штаба Его Величества. 7 августа 1849 года произведён в генерал-лейтенанты и 3 ноября того же года назначен членом совета Военной академии.

Во время Восточной войны он был членом комиссии для обороны побережья Балтийского моря, по окончании которой участвовал в составлении инструкции и положения о комендантах, а также в обсуждении направления проектируемых тогда железных дорог.

Входил в Остзейский комитет по реформе землевладения в Остзейском крае[2].

С 24 февраля 1855 года по 1861 год был генерал-квартирмейстером Главного штаба и одновременно начальник Корпуса топографов. Его фамилия выбита на юбилейной медали «В память 50-летия Корпуса военных топографов» за особые заслуги[3].

12 декабря был избран почётным членом Академии Наук в Санкт-Петербурге; 8 сентября 1859 года произведён в генералы от инфантерии. В 1861 году, будучи генералом от инфантерии, Ливен был назначен Рижским, Лифляндским, Эстляндским и Курляндским генерал-губернатором (с 10 августа 1864 года был командующим войсками Рижского военного округа). 1 января 1863 года был назначен членом Государственного Совета, 15 декабря 1864 года по прошению уволен от должности губернатора и командующего войсками. 12 января 1871 года пожалован в обер-егермейстеры Двора Его Величества.

Среди прочих наград имел ордена Святого Георгия 4-й степени (21 декабря 1842 года за выслугу 25 лет в офицерских чинах), Святого Станислава 1-й степени (20 апреля 1843 года, за выполнение особых заграничных поручений), Святой Анны 1-й степени (6 декабря 1848 года), Белого Орла (25 июня 1852 года), Святого Владимира 2-й степени (11 апреля 1854 года), Святого Александра Невского (15 апреля 1856 года, алмазные знаки к этому ордену пожалованы 17 апреля 1858 года), Святого Владимира 1-й степени с мечами (27 июля 1862 года), Святого Андрея Первозванного (29 января 1873 года, за пятидесятилетие службы в офицерских чинах). Кроме того, Ливен имел множество иностранных орденов.

Умер 2 февраля 1880 года, похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры.

Ливен был женат на Марии Александровне Саблуковой (22.10.1814—20.10.1878), дочери военного инженера, у них были дети:

  • Софья (1844—1855)
  • Екатерина (род. и ум. в 1849)
  • Елена (1851—1869)
  • Николай (1854—1874)

Военные чины и звания

Награды

иностранные:

Напишите отзыв о статье "Ливен, Вильгельм Карлович"

Примечания

  1. ↑ Датой рождения различные источники указывают: 29 сентября 1799 или 1800 года, а также 11 октября 1800 года.
  2. ↑ Шульц П. А. [www.srcc.msu.su/uni-persona/site/research/zajonchk/tom2_1/V2P10370.htm Остзейский комитет в Петербурге в 1856-57 гг.] Из воспоминаний. ГМ, 1915, № 1, с. 124—145; № 2, с. 146—170.
  3. ↑ Сергеев С. В., Долгов Е. И. Военные топографы Русской Армии. — М.: 2001. — С. 499—500.

Источники

1822 — 1917
1917 — 1992
после 1992

Отрывок, характеризующий Ливен, Вильгельм Карлович

Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Ливен,_Вильгельм_Карлович&oldid=81585397»