Монморанси

Монморанси
Период	X-XIX вв.
Девиз(ы):	«Да поможет Бог первому барону христианского мира»
Титул:	бароны, маркизы, герцоги
Родина	Иль-де-Франс
Подданство	Франция
Дворцы	замок Шантийи, замок Экуэн
Монморанси на Викискладе

Монморанси́ (фр. Maison de Montmorency) — знатный французский род, давший Франции 12 маршалов и 6 коннетаблей. Известен с X века, угас в 1878 году.

Барон Матье I де Монморанси, будучи зятем английского короля Генриха I, в 1141 г. взял в жёны вдову французского короля Людовика VI. В годы малолетства своего пасынка Людовика VII он делил регентство с аббатом Сугерием. Его внук Матье II де Монморанси служил трём королям в чине главнокомандующего (коннетабля Франции).

Потомки Матьё II от первого брака

На службе у Габсбургов

В XV веке в доме Монморанси произошла распря. Старший сын барона Жана де Монморанси от брака с Жанной Фоссё-Нивельской унаследовал от матери город Нивель и обосновался во Фландрии. Он стал верным подданным герцогов Бургундских и отказался по приказу отца выступить против них, за что был лишён наследства в пользу младшего брата — владельца Шантийи (см. ниже). Представители фландрской ветви Монморанси после брака Марии Бургундской с Максимилианом Австрийским состояли на службе у Габсбургов. Последний из них, испанский адмирал граф Горн, был казнён в Брюсселе в 1568 году.

Второй сын Жана де Монморанси от брака с Жанной Фоссё-Нивельской наследовал местечко Фоссё во Фландрии. Он также предпочёл дружбу герцогов Бургундским вражде с ними, за что поплатился старшинством в роде. Из его потомков в XVI и XVII вв. к верхушке фламандской аристократии принадлежала ветвь Монморанси-Морбек, глава которой носил титул принца Робека. Последний принц Робек умер в 1812 году в Париже, но его титул перешёл к младшим представителям линии Монморанси-Фоссё (см. ниже).

Монморанси-Шантийи

Одна из младших ветвей семейства, но наиболее удачливая на французской службе. Её родоначальником выступил младший сын Жана де Монморанси, которому тот передал старшинство в роде. Сын его, Анн де Монморанси (1493—1567) — военный и государственный деятель Франции, маршал, затем коннетабль Франции, 1-й герцог де Монморанси. Он перестроил и украсил семейную резиденцию в Шантийи.

Его старший сын Франсуа породнился с королевским домом, женившись на герцогине Диане де Шательро — старшей, внебрачной дочери Генриха II. Поскольку герцогство Монморанси было старейшим пэрством Франции, именно Монморанси в случае смерти монарха возглашал: «Король умер. Да здравствует Король!»

Сын Анна I от Мадлены Савойской, Анри I де Монморанси-Дамвиль (1534—1614), также носил титул коннетабля. Он возглавлял умеренную партию (les politiques), стремившуюся к примирению между католиками и протестантами. Рассорившись с королевским двором, удалился в Лангедок, которым правил почти как суверен. Трёх дочерей выдал за Шарля де Валуа (внебрачный сын Карла IX), принца Генриха II де Конде и герцога де Вантадура.

Ветвь Монморанси-Шантильи угасла со смертью сына Анри I — Анри II, герцога Монморанси (1595—1632), адмирала и маршала Франции, который вслед за отцом правил Лангедоком и не оставлял надежды стать полновластным маркграфом Салуццо. За убежище, доставленное мятежному герцогу Гастону Орлеанскому, он был обвинён в оскорблении величества и казнён. Владения и титулы герцогов Монморанси после кратковременной конфискации перешли к дому Конде, первенство среди пэров Франции — к Крюссолям.

Монморанси-Люксембург и Монморанси-Фоссё

Родоначальником этой ветви является сын казнённого за участие в дуэли графа Монморанси-Бутвиля, маршал Люксембург — выдающийся полководец времён Людовика XIV. Он был воспитан упомянутой дочерью Анри I — Шарлоттой — в унаследованном ею родовом поместье Шантийи и женился на наследнице герцога Пене-Люксембурга.

От трёх сыновей маршала Люксембурга происходили следующие ветви фамилии:

• Старшая ветвь, глава которой носил титул герцога Пене-Люксембург, а с 1688 г. — ещё и титул герцога Бофор-Монморанси. Пресеклась в 1764 году на внуке маршала, наследница которого была выдана замуж за представителя другой ветви фамилии — маркиза Монморанси-Фоссё, принца Эгремона. Эта линия также едва пережила Французскую революцию: внуки Шарлотты последними носили старинный титул герцога Пене-Люксембур.
• Средняя ветвь, глава которой в 1696 г. унаследовал титул герцога Шатийона. Её представители также неформально именовали себя герцогами Бутвилями и Олоннами. Последний герцог умер в Шатийоне в 1861 г. Его сестра вышла замуж за португальского герцога Кадаваля (ветвь дома Браганса) и уехала с ним в Бразилию.
• Младшая ветвь, глава которой — принц де Тенгре и граф де Люкс — в 1765 г. получил от короля титул герцога Бомона. Она закончилась в 1878 году на герцоге Анне-Эдуарде-Луи-Жозефе де Монморанси-Бомон-Люксембург, пэре Франции, последнем из Монморанси. Младшая дочь последнего герцога Монморанси умерла в Париже в 1922 году в возрасте 82 лет.

Потомки Матьё II от второго брака

Монморанси-Лаваль

Род Монморанси-Лаваль происходит от второго брака коннетабля Матьё II де Монморанси с дочерью и наследницей знатнейшего Ги VI де Лаваля, центром владений которого был город Лаваль. Глава старшей ветви рода до середины XV века (когда она угасла) носил имя Ги и порядковый номер. Самым знаменитым представителем средневековых Монморанси-Лавалей был Жиль де Рэ (1404-40) — прототип «Синей бороды». Подробнее о них см. fr:Famille de Laval.

Младшая ветвь Монморанси-Лавалей продолжала существовать вне сообщения с другими ветвями фамилии до XVII века, когда её глава был пожалован королём титулом маркиза де Лаваля. В 1758 г. маркиз де Лаваль был удостоен титула герцога де Лаваля, который его потомки носили до 1851 года, когда умер из них последний. Внук первого герцога Лаваля во время Наполеоновских войн нашёл убежище в Испании, где был возведён в достоинство испанского гранда и герцога Сан-Фернандо. Его единственная дочь и наследница вышла во Франции за маркиза де Мирепуа.

Двоюродный брат герцога Сан-Фернандо, виконт Матьё де Монморанси-Лаваль, при Реставрации сделался министром иностранных дел. Ради него Людовик XVIII восстановил титул герцога де Монморанси, сделавшийся выморочным со смертью последнего принца Конде. Наследников мужского пола у этого герцога не было; его единственная дочь вышла за герцога Дудовиля из рода Ларошфуко.

Ссылки

• [genealogy.euweb.cz/morency/morency1.html Генеалогическое древо дома Монморанси]
• Монморанси // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Монморанси

Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.