Гиббингс, Роберт

Роберт Гиббингс
Robert Gibbings
Надгробная плита Роберта Гиббингса со скрещёнными пером и штихелем близ Лонг Виттенема (англ.), Абингдон, Южный Оксфордшир, Англия
Дата рождения:	23 марта 1889(1889-03-23)
Место рождения:	Корк, Ирландия
Дата смерти:	24 августа 1958(1958-08-24) (69 лет)
Место смерти:	Оксфорд, Англия
Жанр:	художник, график, иллюстратор, гравёр, скульптор, издатель, писатель
Учёба:	Школа изящных искусств Слейд, Лондон

Роберт Гиббингс (англ. Robert Gibbings; 23 марта 1889, Корк, Ирландия — 24 августа 1958, Оксфорд, Великобритания); ирландский и английский художник-график, писатель и издатель, внёсший (в том числе, как организатор Общества гравёров-ксилографов) значительный вклад в совершенствование искусства гравюры на дереве. Прославился изданием написанных им и собственноручно проиллюстрированных книг путешествий.

Биография

Роберт Гиббингс родился 23 марта 1889 года в графстве Корк на юге Ирландии в буржуазной семье. Его отец, преподобный Эдвард Гиббингс, был католическим священником. А его мать, Кэролин, была дочерью коллекционера и фотографа Роберта Дэя, состоящего в Королевском обществе антикваров Ирландии (англ.) и президента Исторического и археологического общества Корка (Cork Historical and Archaeological Society).

Жизнь и творчество

Детство Роберта Гиббингса прошло в городе Кинсейл, на берегу Атлантического океана, где его отец служил приходским священником в местной церкви Сант-Мултос.

В течение трех лет он изучил медицину в Университетском колледже города Корка, прежде, чем решился испросить дозволения родителей на занятия искусством. Он упражнялся как живописец под руководством Гарри Скалли (Harry Scully) в Корке, а позже в Школt изящных искусств Слейд в Лондоне.

Во время Первой мировой войны он служил в полку Королевских Мюнстерских стрелков, был ранен при Галлиполи в проливе Дарданеллы, списан по болезни, и вернулся к прерванным занятиям в Лондоне.

В 1919 он женился на Мойре Пеннефатер, дочери офицера из Типперэри; у них было четверо детей: Патрик (1920), Бриджид (1923) и Лоренс и Финнбар (1927).

В 1923 Гиббингс получил заказ от издательства «Золотой Петушок» (англ.) на изготовление ксилографических иллюстраций для издания «Жизни галантных дам» ( “The Lives of Gallant Ladies” ) . На то время это был наиболее масштабный заказ, принёсший ему гонорар в 100 гиней. «Галантные дамы» имели хороший и сбыт дали начало периоду удач в карьере и жизни Гиббингса и его семейства. В 1924 Гиббингс даже обзавёлся собственной печатной мастерской.

В феврале 1932 Гиббингс написал владельцам судоходной компании «Orient Line» (англ.), с предложением создать серию гравюр на дереве для их рекламы, запросив взамен свободный круиз. В «Orient Line» согласились, и художник произвел для них 14 ксилографий, одна из которых даже использовалась как фирменный знак компании. Тем не менее, в условиях разворачивающегося мирового кризиса, с начала 1930-х деловой климат изменился. Печатная мастерская стала приносить убытки и, в конечном счете была в 1933 году продана. Гиббингс потерял средства к существованию и его семейство распалось.

К середине 1930-х начинается новый этап жизни Гиббингса: теперь он выступает не только как иллюстратор и печатник, но и как автор. Темой выбраны описания путешествий по южным морям, на основе личного опыта Гиббингса. Его репутация росла, и издательство «Penguin Books» поручило ему написать и проиллюстрировать книгу путешествий «Blue Angels and Whales» (1938) . Успех книги способствовал назначению Гиббингса художественным редактором новой серии «Penguin Books», “Иллюстрированные классики”.

С 1936 год]]а Гиббингс был приглашённым лектором, а также старшим преподавателем типографики в Университете Рединга (англ.), Беркшир, Англия .

Сочинение собственных книг и работа над гравюрами на дереве требовали колоссальных затрат времени, однако Гиббингс успевал иллюстрировать книги и других авторов. Самый известный пример — издание «Путешествия на Бигле» (англ.) Чарльза Дарвина (1956).

Роберт Гиббингс умер от онкологического заболевания 19 января 1958 года в клинике Оксфорда и похоронен на церковном кладбище рядом с Лонг Виттеном (англ.) Абингдон, Оксфордшир.

Изображения в сети

• [static.goldmarkart.com/media/catalog/product/cache/1/image/9df78eab33525d08d6e5fb8d27136e95/g/i/gibbons.jpg Robert Gibbings. UNTITLED, 1955] Wood engraving 6.6 × 8.0 cm.
• [www.flickr.com/photos/26518458@N05/3071840030/ Coconute Island, 1944 by Puffin Story Book] Penguin Books. (Written and illustrated by Robert Gibbings, 1st ed.)
• [www.flickr.com/photos/49580580@N02/6250956707/ Padanus Grove, Tahiti, 1930] from «The New Woodcut» by Malcom C. Salaman
• [www.flickr.com/photos/plant-hunter/8414088359/ Glory of Life, 1934] Wood engraving for the Llewellyn Powys book, published by the Golden Cockerel Press
• [www.flickr.com/photos/joy_of_a_toy/2382260283/ Saints and Beasts by Helen Waddell, 1934] woodcut illustrations by Robert Gibbings
• [www.flickr.com/photos/diz2012/6858848527/ The Embrace, 1924—1933. Detail] Portland Stone (Reading Museum)
• [www.flickr.com/photos/11561957@N06/15385237845/ The Embrace, 1924—1933] Reading Museum

Литература

• Andrews, Martin J. [www.primrosehillpress.com/biography-of-robert-gibbings-p/isbn-1-901648-31-1.htm The Life and Work of Robert Gibbings]. — Bicester: Primrose Hill Press, 2003. — 446 p. — ISBN 1901648311.
• Cave, Roderick; Manson, Sarah. [www.amazon.com/History-Golden-Cockerel-Press-1920-1960/dp/1584560932 A History of the Golden Cockerel Press: 1920–1960]. — London and New Castle DE: British Library and Oak Knoll Press, 2002. — 288 p. — ISBN 1584560932.
• Selborne, Joanna. The Society of Wood Engravers: the early years (англ.) // Craft History. — Combined Arts, 1988. — Vol. 1.
• Empson, Patience. [www.amazon.co.uk/wood-engravings-Robert-Gibbings-recollections/dp/B0000CKEAW The Wood Engravings of Robert Gibbings]. — 1st ed. — London: J. M. Dent & Sons, 1959. — 355 p.
• Gibbings, Robert. [www.amazon.co.uk/dp/B002A6S12Q/ref=olp_product_details?_encoding=UTF8&me= Sweet Cork Of Thee Written & Illus Robert Gibbings]. — 1st ed. — Dent, 1951.
• Balston, Thomas. The Wood-engravings of Robert Gibbings. — London: Art and Technics, 1949.
• Gibbings, Robert. [www.worldcat.org/title/lovely-is-the-lee/oclc/964334&referer=brief_results Lovely is the Lee]. — New York: E.P. Dutton & Co, 1945. (англ.)
• Gibbings, Robert. [www.worldcat.org/title/sweet-thames-run-softly/oclc/382394 Sweet Thames Run Softly]. — 1st ed. — Readers Union; J. M. Dent &, 1941.
• Gibbings, Robert. [www.books-illustrated.com/fourteen-wood-engravings---from-drawings-made-on-orient-line-cruises-by-robert-gibbings~696 Fourteen wood engravings]. — London: Golden Cockeral Press, 1932.
• Dodgson, Campbell. Contemporary English Woodcuts. — London: Duckworth, 1922.

См. также

• Общество художников-ксилографов
• Ксилография
• Оформление книги
• Типографика
• Иллюстрация
• Фаворский, Владимир Андреевич
• Вортицизм

Ссылки

• [www.youtube.com/watch?v=LqqUMqh_sGI ВИДЕО: 2 мин. 30 с.] Роберт Гиббингс в роли Роберта Гиббингса, художника и писателя: пишущего, прогуливающегося вдоль Темзы, рисующего на природе и в студии (1945).

Ирландия   Живопись

Отрывок, характеризующий Гиббингс, Роберт

Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.