Государственная граница. Восточный рубеж
| Государственная граница. Восточный рубеж | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях |
Андро Кобаладзе |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания |
Беларусьфильм. Творческое объединение «Телефильм» |
| Длительность |
144 мин. |
| Страна | |
| Год | |
| IMDb | |
«Восточный рубеж» — советский двухсерийный цветной телевизионный художественный фильм, поставленный на киностудии «Беларусьфильм» в 1982 году режиссёром Борисом Степановым. Третий фильм телевизионного сериала «Государственная граница».
По заказу Гостелерадио СССР.
Премьера фильма в СССР состоялась 22 мая 1982 года.
1929 год. На советско-китайской границе участились провокации, в которых активно участвуют белоэмигрантские круги. Советские пограничники раскрывают их заговор.
Содержание
Сюжет
Первая серия
Фильм начинается с документальной вставки. Рассказывается, что в апреле 1929 года 16-я Партийная конференция приняла программу 1 пятилетки, что зарубежные разведки всё так же предпринимают диверсии, а в Китае начинает полыхать китайская революция. Однако прозападное китайское правительство угрожает советским рубежам. Главный объект их интереса — Китайско-Восточная железная дорога. Это создавало проблему аппарату ОГПУ Дальневосточного края.
- Москва:
27 апреля Менжинский выступает перед актовым залом, полным чекистов (ГПУ и пограничной охраны). Это выпускной курсов московской пограничной школы ОГПУ. Могилова (второстепенный персонаж предыдущей серии «Государственная граница. Мирное лето 21-го года») отправляют в распоряжение полномочного представителя ОГПУ Дальневосточного края. После официальной части звучит вальс времён русско-японской войны «На сопках Манчжурии». Могилов знакомится с певицей Ольгой Анисимовой, которая позже выступает на концерте. «Когда-нибудь знание иностранных языков станет нормой, вот увидите. Только не забывайте, что всё это народу дала советская власть», хвалит Могилова за знание китайского языка Менжинский. Могилов зовёт Олю замуж, но она отказывает.
- Поезд:
В поезде он едет на службу и любуется на Байкал. Его соседом по купе оказывается разыскиваемый преступник — «Весёлый». Могилов вместе с пограничниками пытается его задержать, но тот обезоруживает его хитрым восточным приёмом и выпрыгивает в окно. В городе под звуки марша «Красная Армия всех сильней» мимо Могилова идут солдаты. Полпред ОГПУ (Дерибас, Терентий Дмитриевич) диктует секретарше, что в Хайларе находится 6-й пехотный полк в составе 6 рот, а на станции Угнор — 3-й полк. Сведения получены от разведки. Могилов знакомится с полпредом и узнаёт о его беспокойстве по поводу белокитайцев и потакающего им гоминьдана.
- Харбин:
Тем временем Оля, используя псевдоним «Разметальская», прибывает в Харбин[1] — китайскую станцию КВЖД, полную русских эмигрантов. Там она видит, как на перроне боевики некой «Молодой России» убивают русскую семью, которая хотела вернуться в Советскую Россию. Она снимает комнату у эмигрантов Барковых, объясняя им, что она приехала работать в Управление железной дороги учительницей пения, и, хотя советская власть ей ничего плохого не сделала, она решила не возвращаться из-за судьбы родителей. Барковы рассказывают ей, что в Москве жили на Большой Якиманке в доме со львами, возле особняка Игумнова (совр. франц. посольство). Она идёт в ресторан «Эксцельсиор», чтобы увидеть его владельца Сержа (антагониста Дановича из 1-го фильма телесериала). Ольга представляется как дочь камергера высочайшего двора Владимира Петровича Разметальского, расстрелянного в 1920 в Киеве.
Перед выступлением Ольги — на экране несколько мгновений развязного канкана. Серж анонсирует её как «гостью из Советской России», чем вызывает бурное возмущение публики в зале (особенно усердствуют мужчины-офицеры, всё в той же форме царской армии, несмотря на 12 лет, прошедших со времён революции). Ольга поёт «Молитву» Бехтеева (подробней об её идеологии см. ниже) и вызывает восторг. В Москве тем временем поклонник Ольги Скворцов приходит к Менжинскому с вопросами о судьбе Ольги, которая уехала работать на Дальний Восток и пропала. Тот показывает ему харбинские газеты и говорит, что «гражданка Анисимова попала в болота махровой белогвардейщины, а это уже серьёзно. Вам придётся примириться с мыслью об этой потере».
- Граница:
Могилов на худой телеге приезжает на сопки, на новое место назначение, знакомится с комендантом, смотрит, как солдаты пашут землю. В это время начинается нападение. Китайцы с грузовиков скидывают мешки с трупами и живым стариком, работником станции, который рассказывает о нападении.
Далее следует историческая справка голосом диктора о ситуации вокруг КВЖД, которая находилась в совместном пользовании двух государств в это время, обслуживалась советским персоналом, и страдала от белых провокаций, которые вынуждены были отбивать советские пограничники.
- Москва:
Сталин выслушивает доклад Менжинского о ситуации на восточной границе, о провокациях белых и о работе по их расслоению и перетягиванию, которую ведёт ЧК. Звучит имя персонажа фильма Сержа Алексеева — «представителя вел. кн. Николая Николаевича в Харбине», который стоит за этими военными провокациями.
- Харбин:
Ольга покупает пианино, продавец Владимир Иванович Фомичёв рассказывает о визите в Харбин Шаляпина и оказывается её связным. Серж берёт Ольгу в китайский ювелирный магазин. Покупка в итоге оказывается хитрым грабежом.
Вторая серия
- Харбин:
Ольга репетирует дома, играет песню «Горечь» (см. ниже). Барковы говорят о своей несбыточной мечте вернуться. Выпускной курс эмигрантской Академии Генерального штаба выстроен во фрунт перед Сержем. Совершенно разнобойные «выпускники» слушают его речь. Их девиз: «Национализм, социальность, монархизм». Он поздравляет их от лица вел. кн. Николая Николаевича и руководителя полуфашистской военизированной эмигрантской организации «Молодая Россия» Казем-Бека.
Могилов из засады считает количество людей в банде, которая движется громить большевистскую коммуну. Его отправляют доложить о готовящемся нападении, а оставшиеся пытаются задержать бандитов. Но он не успевает, деревня сожжена.
Голос диктора в документальной вставке рассказывает о полном попустительстве китайских властей белогвардейцам, лжи в харбинской прессе, массовых расстрелах и захоронениях советских людей в Китае, и о том, что из лагеря для военнопленных, где содержатся члены семей сотрудников КВЖД, пришла записка о том, что терпеть они больше не могут и просят прислать яд.
Белогвардейцы под звуки марша «Белая гвардия, путь твой высок» идут к Консульству СССР в Харбине и врываются внутрь.
- Москва:
Китайский посол является к наркому Литвинову и заявляет, что это произошло, поскольку в здании происходило заседание III Интернационала, что недопустимо. Ему передают ноту к президенту Чан Кайши о том, что за китайскими представительствами в России более не будет признаваться право экстерриториальности. Начинается Конфликт на Китайско-Восточной железной дороге.
- Харбин:
Ольга заходит в кабинет Сержа и видит пачки денег. Они предназначены для Токийского банка, а проистекают из экспроприации советской собственности, в том числе плантаций мака, из которого делается опиум. Серж берёт её с собой в Пекин.
- Пекин:
В фильме показан визит Сержа и Ольги в подклет какой-то китайской православной церкви и молитва. Она упрекает его: «К чему эта комедия? Что общего с тем, что вы делаете, и этими романовскими мощами?» Очевидно, речь идёт о телах алапаевских мучеников, которые находились в Пекине, под амвоном церкви св. Серафима Саровского (не сохр., подробнее см. Алапаевские мученики#Судьба останков в Китае).
Серж встречается с представителем центрального Нанкинского правительства Китая, который отказывает ему. «Но администрация особого района восточных провинций помогает нам, насколько может» — возражает Серж, на что получает ответ, где его обзывают бандитом: «Глава ОПВ Чжан Цзолинь был хунхуз. И его сын Чжан Сюэлян тоже хунхуз. И вы тоже, извините, мыслите как хунхуз». (Чжан Цзолинь был главой Манчжурии и погиб в 1928 году, см. Хуангутуньский инцидент — считалось, что от рук японцев, но в 2001 году оказалось, что скорее всего, от рук советской разведки).
Не смотрите вы так осуждающе все
На кривлянья голодной кокотки.
Я за двадцать секунд опьянела совсем
От стакана банановой водки.
Ведь я институтка, я дочь камергера —
Вот осколок былого, кровавый рубин.
Теперь сутенёры — моя атмосфера…
Привет, эмигранты! Свободный Харбин!
Мой отец в октябре не стремился бежать,
И для белого флага он сделал немало.
Срок пришёл, и короткий приказ — «расстрелять» —
Завершил приговор трибунала.
И вот я — институтка, я дочь камергера,
И преданный сраму отцовский мундир.
И нет больше в жизни ни смысла, ни цели,
Привет, эмигранты, свободный Харбин.
Отчего же, полковник, твой лоб так нахмурен?
Отряхни милой Родины горькую пыль!
Мы же жёлтые листья, и гонит нас буря,
И это, к несчастью, печальная быль…
Да, я проститутка, я дочь камергера,
И нет мне прощенья, и милости нет!
И нет больше Бога, и нет больше веры —
Привет, эмигранты! Последний привет!
- Харбин:
Ольга в музыкальном магазине докладывает, что у Сержа есть конспиративная квартира, точнее, «заимка». Где, она не знает, но обещает выяснить. Вместе с Фомичёвым они понимают, что нужен образованный сотрудник, который умеет читать карту и по её пояснениям построит маршрут.
- Граница (Хабаровск?):
Полпред ОГПУ посылает Могилова в Харбин с этим заданием. Он должен прийти в магазин к Фомичёву в обеденный перерыв («дверь будет отперта»), тот даст ему описание местности, её надо опознать и устроить там засаду на Сержа. Его надо доставить живым, чтобы устроить открытый процесс. Могилову сообщают, что в случае проблем можно связаться с певицей из «Эксельсиора».
- Харбин:
Выясняется, что квартирный хозяин «стучит» на Ольгу Сержу. Её единственное отклонение от маршрута «работа — дом» — это музыкальный магазин. Серж приказывает Баркову взять «Весёлого» и прижать Фомичёва в обеденный перерыв. Они вламываются в лавку и убивают Фомичёва. Барков запирает дверь и Могилов не может зайти внутрь. Он пробирается в дом через задний вход и видит обыск. Могилов убивает «Весёлого» и допрашивает Баркова. Тот говорит ему о подозрениях Сержа насчёт Ольги. Вместе они едут в ресторан, где Ольга поёт «Институтку» и с ужасом узнаёт Могилова. Он объясняет Ольге, что они на грани провала, и планирует побег. На 50-м километре Харбинского тракта их ждёт «окно». Проблема в том, что Серж не ездит в такси, куда его хочет заманить Могилов. Могилов крадёт машину и ждёт у подъезда ресторана. Ольга заманивает Сержа согласием стать его любовницей. Заподозрив неладное, Серж стреляет в шофёра-Могилова, Ольга же стреляет в Сержа. Она ведёт машину к месту «окна», где Могилова должны ждать люди с лошадьми. Она оставляет машину с ранеными и красиво уходит в закат.
Последняя сцена — Сталину называют фамилию Могилова. Из разговора можно сделать вывод, что он всё-таки убит. Фильм заканчивается документальной вставкой.
Музыка
Пошли нам, Господи, терпенье,
В годину буйных, мрачных дней,
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей.
Дай крепость нам, о, Боже правый,
Злодейства ближнего прощать
И крест тяжёлый и кровавый
С Твоею кротостью встречать.
И в дни мятежного волненья,
Когда ограбят нас враги,
Терпеть позор и униженья
Христос, Спаситель, помоги!
Владыка мира, Бог вселенной!
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной,
В невыносимый, смертный час...
И у преддверия могилы
Вдохни в уста Твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов!
- Песня Ольги в чекистском клубе: «Летит заря над мирною привольною страной»
- «Молитва». Автор — Бехтеев, Сергей Сергеевич. Стихотворение посвящено Великим Княжнам Ольге Николаевне и Татьяне Николаевне. Стихотворение написано в г. Елец в октябре 1917 года, было послано в октябре 1917 г. через графиню А. В. Гендрикову их императорским высочествам в г. Тобольск[2].
- «Горечь! Горечь! Вечный привкус» — песня на стихи Марины Цветаевой (10 июня 1917). Музыка — В. Калле.
- Хор офицеров: «Пусть нашей родины название в устах Советов звук пустой».
- Марш офицеров: «Белая гвардия, путь твой высок» — стихотворение Марины Цветаевой «Дон» (24 марта 1918).
- «Институтка». Это версия знаменитой эмигрантской песни «Чёрная моль» (автор — Мария Вега), где в принципе идёт речь о Париже.
В ролях
| Актёр | Роль |
|---|---|
| Андро Кобаладзе | Сталин |
| Августин Милованов | Менжинский |
| Константин Перепелица | М. М. Литвинов |
| Инара Гулиева | Ольга Анисимова, певица |
| Владимир Новиков | Алексей Кузьмич Могилов, пограничник |
| Аристарх Ливанов | Серж (Сергей Владимирович Алексеев) |
| Эдуард Марцевич | бывший полковник Александр Яковлевич Барков |
| Валентина Титова | Аглая Степановна Баркова |
| Юрий Катин-Ярцев | Фомичёв, хозяин музыкального магазина |
| Игорь Комаров | полпред ОГПУ (Дерибас[3]) |
| Талгат Нигматулин | «Весёлый» |
| Анатолий Китаев | «Мальчик», преступник из поезда |
| Олег Ефремов | капитан |
| Владимир Щегольков |
В эпизодах:
| Актёр | Роль |
|---|---|
| Евгений Герасимов | Жора Скворцов, поклонник Ольги |
| Иван Мацкевич | комендант-пограничник |
| Евгений Меньшов | генеральный консул в Харбине Мельников |
| Эдуард Горячий | расстрелянный эмигрант |
| Афанасий Тришкин | |
| Паул Буткевич | шофёр |
| А. Гришкин | |
| Владимир Щегольков | |
| Валентин Белохвостик | помощник Менжинского |
| Галина Волчек | |
| Владимир Кудревич | |
| Т. Николаева | |
| Н. Черкинская | |
| В. Бондарчук | |
| Виталий Быков | |
| Павел Дубашинский | |
| Юрий Ступаков | Вихров |
| Станислав Фесюнов | |
| Александр Момбели | |
| А. Сухоцкий | |
| Ю. Тарский | |
| П. Дапкюнас | |
| А. Чарноцкий | |
| В. Любишин | |
| Г. Яковлев | |
| Марина Юрасова | |
| М. Чернопащенко | |
| А. Усов | |
| М. Даржиев | |
| Владимир Сичкарь | Сергей Сергеевич Климов |
| В. Розинек | |
| Маша Коваленко | |
| Денис Германов | |
| В. Жариков | |
| С. Огай | |
| В. Михрюков | |
| Владимир Уан-Зо-Ли | хозяин ювелирного магазина |
| Чжан Фунцы, А. Ван Ли, Ен Ю А, Ли Мун ХИ, В. Ким, Ван Ин Чан |
Съёмочная группа
- Автор сценария — Алексей Нагорный
Гелий Рябов - Режиссёр-постановщик — Борис Степанов
- Оператор-постановщик — Борис Олифер
- Художник-постановщик — Вячеслав Кубарев
- Композитор — Эдуард Хагагортян
- Звукооператор — Владимир Устименко
- Режиссёр — Владимир Поночевный
- Оператор — Б. Гальпер
- Художник по костюмам — Алевтина Кавецкая
- Художник-гримёр — Лев Емельянов
- Монтажёр — Вета Коляденко
- Редактор — Изольда Кавелашвили
- Ассистенты:
- режиссёра — Ж. Петленкова, В. Учаев, Р. Мычко
- оператора — Н. Зуев, Л. Лейбман
- художника — В. Щегольков, В. Полетаева, Н. Сипегова, Галина Косыгина
- монтажёра — Т. Колосовская
- Художник-декоратор — А. Прудников
- Мастер-пиротехник — Д. Богданов
- Комбинированные съёмки:
- Оператор — Р. Андреасян
- Художник — Е. Соколовский
- Главный консультант — генерал-майор В. Иванов
- Консультанты — полковник А. Корчмит, полковник Г. Милованов, Ю. Татарский
- Государственный симфонический Оркестр кинематографии СССР
- Дирижёр — Владимир Васильев
- Административная группа — О. Иванов, П. Акульчик, Г. Шелег
- Директор картины — И. Филоненко
- Фильм снят на плёнке Шосткинского п/о «Свема».
Напишите отзыв о статье "Государственная граница. Восточный рубеж"
Примечания
- ↑ Съёмки железнодорожного вокзала в Харбине проходили на Полесском вокзале г. Барановичи
- ↑ [pesni.voskres.ru/poems/behte02.htm С. Бехтеев. Молитва]
- ↑ Ни в титрах, ни в течение всего фильма фамилия полпреда ОГПУ не называется. Только в конце 2 серии при закадровом чтении доклада Менжинскому, звучит фамилия Дерибас. Терентий Дерибас — один из немногих высших руководителей ВЧК-ОГПУ, наряду с Дзержинским и Менжинским, образы которых впоследствии были воплощены на экране.
Ссылки
| ||||||
Отрывок, характеризующий Государственная граница. Восточный рубеж
– Да что про меня говорить…. расскажи же, расскажи про свое путешествие, про всё, что ты там наделал в своих именьях?Пьер стал рассказывать о том, что он сделал в своих имениях, стараясь как можно более скрыть свое участие в улучшениях, сделанных им. Князь Андрей несколько раз подсказывал Пьеру вперед то, что он рассказывал, как будто всё то, что сделал Пьер, была давно известная история, и слушал не только не с интересом, но даже как будто стыдясь за то, что рассказывал Пьер.
Пьеру стало неловко и даже тяжело в обществе своего друга. Он замолчал.
– А вот что, душа моя, – сказал князь Андрей, которому очевидно было тоже тяжело и стеснительно с гостем, – я здесь на биваках, и приехал только посмотреть. Я нынче еду опять к сестре. Я тебя познакомлю с ними. Да ты, кажется, знаком, – сказал он, очевидно занимая гостя, с которым он не чувствовал теперь ничего общего. – Мы поедем после обеда. А теперь хочешь посмотреть мою усадьбу? – Они вышли и проходили до обеда, разговаривая о политических новостях и общих знакомых, как люди мало близкие друг к другу. С некоторым оживлением и интересом князь Андрей говорил только об устраиваемой им новой усадьбе и постройке, но и тут в середине разговора, на подмостках, когда князь Андрей описывал Пьеру будущее расположение дома, он вдруг остановился. – Впрочем тут нет ничего интересного, пойдем обедать и поедем. – За обедом зашел разговор о женитьбе Пьера.
– Я очень удивился, когда услышал об этом, – сказал князь Андрей.
Пьер покраснел так же, как он краснел всегда при этом, и торопливо сказал:
– Я вам расскажу когда нибудь, как это всё случилось. Но вы знаете, что всё это кончено и навсегда.
– Навсегда? – сказал князь Андрей. – Навсегда ничего не бывает.
– Но вы знаете, как это всё кончилось? Слышали про дуэль?
– Да, ты прошел и через это.
– Одно, за что я благодарю Бога, это за то, что я не убил этого человека, – сказал Пьер.
– Отчего же? – сказал князь Андрей. – Убить злую собаку даже очень хорошо.
– Нет, убить человека не хорошо, несправедливо…
– Отчего же несправедливо? – повторил князь Андрей; то, что справедливо и несправедливо – не дано судить людям. Люди вечно заблуждались и будут заблуждаться, и ни в чем больше, как в том, что они считают справедливым и несправедливым.
– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.
Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.
