Гришка Распутин (спектакль)

К:Википедия:Страницы на КУ (тип: не указан)

Гришка Распутин
Сцена из спектакля
Жанр	политический фарс
Основан на	пьеса «Гришка Распутин»
Автор	Константин Скворцов
Композитор	Владимир Орлов
Режиссёр	Геннадий Егоров
Хореограф	Вячеслав Тимофеев
Актёры	Борис Маслов Юрий Оськин Татьяна Пилецкая Татьяна Кудрявцева Сергей Барышев Геннадий Егоров
Компания	Санкт-Петербургский драматический театр «Патриот» РОСТО
Страна	Россия Россия
Язык	русский язык
Год	1992

«Гри́шка Распу́тин» — спектакль в жанре политического фарса, поставленный Геннадием Егоровым на сцене Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО по пьесе русского писателя, мастера драматической поэзии Константина Скворцова «Гришка Распутин».

История создания спектакля

Спектакль «Гришка Распутин» стал второй совместной работой поэта-драматурга Константина Скворцова и Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО.

Сегодня наши театры потеряли навыки работы с поэзией. А вот «Патриот» на глазах набирает культуру стиха и общения с залом. Театр должен воздействовать на душу зрителя, и ритмический стиль, присущий поэзии, несёт дополнительную эмоциональную нагрузку. Константин Скворцов

Спектакль рассказывает историю о Григории Ефимовиче Распутине, выходце из народных низов, незаурядном талантливом самородке, волей судьбы втянутом в политические игры верховной власти. По мнению театра судьба Григория Распутина глубоко трагична, так как он неизбежно шёл к осознанию своей роли марионетки в руках политиканов, рвущихся к власти.

Пьеса «Гришка Распутин» имеет второе название «Игра в шашки шахматными фигурами». В основе сюжета лежит версия о таинственном двойнике Григория Распутина, безымянном петербургском актёре, подменявшем «прорицателя и духовидца» в его далеко не духовных похождениях. Тема двойника, человека-маски неоднократно привлекала писателей и драматургов. В трактовке Константина Скворцова и Геннадия Егорова актёр, согласившийся стать двойником Распутина, является антагонистом самого Григория Распутина. Бросая вызов силам зла, актёр добровольно надевает на себя маску Распутина, но втянутый в дьявольскую игру, претерпевает необратимые метаморфозы, срастаясь со своей маской. В результате происходит полная деградация человеческой души актёра-двойника. По сути, пьеса представляет собой политический фарс начала двадцатого века, который отразился в трагических событиях России конца двадцатого века.

Чтобы перевести эстетику пьесы в сценическую метафору, художник Александр Кожухов лаконичными средствами создал на сцене образ греческого театра масок, который легко трансформировался в дворцовые интерьеры Петрограда начала XX века.

Премьера спектакля «Гришка Распутин» состоялась на сцене Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО 28 февраля 1992 года.

Создатели спектакля

• Постановщик и режиссёр — Геннадий Егоров
• Художник — Александр Кожухов
• Композитор — Владимир Орлов
• Хореограф — Вячеслав Тимофеев

Действующие лица и исполнители

• Николай II — Юрий Оськин
• Александра — Татьяна Пилецкая
• Распутин — Борис Маслов
• Вырубова — Валентина Балабина
• Актёр, он же Двойник Распутина — Николай Феоктистов
• Юсупов — Александр Белошев
• Актриса, она же княгиня Юсупова — Татьяна Кудрявцева
• Пуришкевич — Сергей Барышев
• Симанович — Виктор Полуэктов
• Мануйлов — Николай Иусов
• Рубинштейн — Валерий Горбунов
• Сухомлинова — Наталья Соломина
• Хвостов — Виталий Нечунаев
• Протопопов — Геннадий Егоров
• Фоторепортёр — Татьяна Кудрявцева

Краткое содержание

Россия, 1916 год. В Народном доме Петрограда при большом скоплении публики показывают представление из античного времени, в котором Актёр, исполняющий главную роль в древнегреческой трагедии, устраивает публичный скандал. Он появляется на сцене перед зрителями переодетым и загримированным под святого старца Григория Распутина. Публика возмущена откровенными намёками на царскую семью. От тюремного наказания Актёра спасает сам Григорий Ефимович Распутин и предлагает стать его Двойником в реальной жизни. Актёр соглашается. Для начала Распутин направляет Двойника вместо себя в ресторан. Представители высшего общества принимают Двойника за Распутина и предлагают ему деньги за протекцию перед царствующими особами. Банкир Рубинштейн даёт Двойнику взятку в миллион рублей за назначение Штюрмера премьер-министром, и Актёр её берёт. Дома, узнав все подробности, Григорий Распутин пытается приструнить Двойника, но Актёр уже так вошёл в новую роль, что требует свободы действий и начинает шантажировать самого старца .

В Царском Селе в присутствии Григория Распутина и под его влиянием императрица Александра Фёдоровна требует, чтобы Николай II отправился на фронт в качестве Верховного главнокомандующего и не делал кадровые перестановки в кабинете министров без благословения старца. В споре с мужем императрица теряет сознание. Распутин просит оставить их наедине и произносит молитву. Затем он внушает императрице, что нашёл надёжного человека, который готов перевезти царские деньги и драгоценности к её родственникам в Германию . Во дворце Юсуповых Хвостов, Сухомлинова, и Пуришкевич разрабатывают с князем Феликсом Юсуповым план убийства Григория Распутина. Сухомлинова вспоминает, что Распутин был увлечён красавицей Ириной, женой князя Феликса Юсупова. Заговорщики решают нанять Актрису, похожую на княгиню Ирину Юсупову, которая пригласит Распутина на свидание во дворец, где его и убьют.

Ювелир Симанович, журналист Мануйлов и банкир Рубинштейн встречаются с Двойником в образе Распутина в бане. В благодарность за освобождение из тюрьмы они вручают ему дорогие подарки. Двойник называет подарки взятками и отказывается их принимать. Он предлагает сыграть в карты: «Пусть карты нас рассудят». Подарки станут ставкой в этой игре, и победитель получит их на законных основаниях. В разгар игры в бане появляется Актриса, одетая и загримированная под княгиню Ирину Юсупову. Двойник прогоняет дарителей и начинает ухаживать за гостьей. Она предлагает Двойнику встретиться вечером во двореце Юсуповых, где они смогут уединиться.

На следующий день вечером в доме Распутина Двойник собирается на свидание с Ириной Юсуповой. Неожиданно старец Григорий Распутин заявляет, что на это свидание он поедет сам. Спор заканчивается дракой, в результате которой старец выбрасывает Двойника в окно. Появляется князь Феликс Юсупов и увозит Распутина на встречу с мнимой женой. В комнату через окно влезает окровавленный Двойник, забирает красную рубаху Распутина, забытый на столе пистолет и отправляется вслед за уехавшими.

Во дворце Юсуповых Актриса, Хвостов и Пуришкевич готовятся к убийству Григория Распутина - подсыпают в пирожные и напитки яд. Услышав шум подъехавшей машины, заговорщики скрываются. Появляется Григорий Распутин, одетый в шубу поверх синей рубахи, и Феликс Юсупов. Феликс предлагает подождать княгиню и приглашает Распутина к накрытому столу, затем берёт гитару и поёт романс. Распутин наливает отравленную мадеру, пьёт и закусывает пирожным с ядом. Появляется Актриса, переодетая и загримированная княгиней Ириной Юсуповой. Распутин просит её нарисовать его портрет. Она рисует. Распутин теряет сознание. Очнувшись, он требует, чтобы княгиня выпила отравленное вино. Тогда князь Юсупов дважды стреляет из револьвера в Распутина. Он падает. Свет гаснет, потом зажигается. В комнату вбегают Пуришкевич и Хвостов. Они не замечают, что на полу лежит не Распутин, а Двойник в красной рубахе. Заговорщики поздравляют друг друга. Чтобы инсценировать возвращение Распутина домой, Хвостов, Актриса и Пуришкевич уходят. Юсупов остаётся один. Неожиданно Двойник оживает и у князя Феликса Юсупова начинается истерика. Услышав шаги, Двойник скрывается. В комнату вбегает Пуришкевич и сообщает Феликсу Юсупову, что Распутин жив и его необходимо догнать и добить. Юсупов и Пуришкевич убегают. Двойник возвращается в комнату и наблюдает через окно, как Пуришкевич и князь Юсупов пытаются убить Распутина. Двойник достаёт пистолет, целится в Распутина и стреляет: «Герой наш замер на дорожке! Ещё огонь! – стреляет, - Дорога в ад открыта! Упал. Вот так! С ним кончено. Finita!».

Царское Село. Николай II в присутствии императрицы Александры Фёдоровны и фрейлины Анны Вырубовой, слушает доклад министра внутренних дел Протопопова об убийстве Распутина. Протопопов неожиданно объявляет, что в него вселился дух Распутина и что теперь спасителем России будет он. Царская семья возмущена наглостью Протопопова.

Входит князь Феликс Юсупов и заявляет, что убийство Распутина организовал он, во имя спасения Отечества. Николай II не признаёт убийство Распутина спасением для России и, предчувствуя наступление трагических и роковых дней, завершает спектакль словами: «И пусть дойдёт до моего народа: Свобода убивать – не есть Свобода! И потому сжимаю свой кулак в проклятии!» Свет меняется, на сцену выходит Двойник в красной рубахе и нагло садится на царский трон: «Вот так!».

Гастроли

Вот и сегодня, когда вновь проходят гастроли театра в Москве, на афише его премьера - поэтическая драма Константина Скворцова «Гришка Распутин». Умно, динамично, захватывающе ведут актёры театра спектакль. И если вспомнить гастроли прошлого года, нельзя не отметить значительный творческий рост труппы. Галина Ореханова

Спектакль «Гришка Распутин» был показан на гастролях Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО в Москве, Самаре, Уфе, Жукове, Рязани, Челябинске, Обнинске, Вичуге, Иваново, Новгороде, Златоусте, Брянске, Ногинске, Миассе, Калуге, Тамбове, Липецке, Воронеже, Белгороде, Твери, Пскове.

Интересные факты

• Роль министра внутренних дел Протопопова в спектакле первоначально должен был исполнить актёр Валерий Смирнов. По сюжету пьесы этому герою требовалось встать на голову. Валерий Смирнов не был готов в каждом спектакле вставать на голову. В результате роль министра внутренних дел Протопопова исполнял режиссёр-постановщик Геннадий Егоров, и каждый спектакль он лихо стоял на голове.
• Во время гастролей Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО в Москве на малой сцене Центрального академического театра Российской армии на спектакле «Гришка Распутин» одновременно присутствовали известные русские писатели: Алексеев Михаил Николаевич, Волков Олег Васильевич, Крупин Владимир Николаевич, Сорокин Валентин Васильевич, Ляпин Игорь Иванович, Бондарев Юрий Васильевич, Проскурин Пётр Лукич, Скворцов Константин Васильевич.
• В начале 1992 года поэт-драматург Константин Скворцов пригласил Санкт-Петербургский театр «Патриот» на гастроли на Урал.

- Это безумно дорого. У нас нет таких денег, - сказал художественный руководитель театра Геннадий Егоров.
- У вас есть талант. Это дороже всяких денег. Самолёт я организую.

Г. Егоров принял последнюю реплику драматурга за шутку. Но уже в июне драматический театр «Патриот» гастролировал в городах Южного Урала: Златоусте, Миассе и Челябинске.

• В ноябре 2000 года на юбилейном вечере «Нам десять лет!» Санкт-Петербургского драматического театра «Патриот» РОСТО в Москве на сцене Культурного центра Вооруженных сил Российской Федерации роль Двойника сыграл режиссёр-постановщик спектакля Геннадий Егоров.

Литература

• Скворцов К.В. Избранные произведения: В 3-х т. — М.: Русская книга, 1999. — Т. 1. — 552 с. — ISBN 5-268-00421-2(Т.1).

Россия   Санкт-Петербург   Театр

Отрывок, характеризующий Гришка Распутин (спектакль)

«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…


В середине этого нового рассказа Пьера позвали к главнокомандующему.
Пьер вошел в кабинет графа Растопчина. Растопчин, сморщившись, потирал лоб и глаза рукой, в то время как вошел Пьер. Невысокий человек говорил что то и, как только вошел Пьер, замолчал и вышел.
– А! здравствуйте, воин великий, – сказал Растопчин, как только вышел этот человек. – Слышали про ваши prouesses [достославные подвиги]! Но не в том дело. Mon cher, entre nous, [Между нами, мой милый,] вы масон? – сказал граф Растопчин строгим тоном, как будто было что то дурное в этом, но что он намерен был простить. Пьер молчал. – Mon cher, je suis bien informe, [Мне, любезнейший, все хорошо известно,] но я знаю, что есть масоны и масоны, и надеюсь, что вы не принадлежите к тем, которые под видом спасенья рода человеческого хотят погубить Россию.
– Да, я масон, – отвечал Пьер.
– Ну вот видите ли, мой милый. Вам, я думаю, не безызвестно, что господа Сперанский и Магницкий отправлены куда следует; то же сделано с господином Ключаревым, то же и с другими, которые под видом сооружения храма Соломона старались разрушить храм своего отечества. Вы можете понимать, что на это есть причины и что я не мог бы сослать здешнего почт директора, ежели бы он не был вредный человек. Теперь мне известно, что вы послали ему свой. экипаж для подъема из города и даже что вы приняли от него бумаги для хранения. Я вас люблю и не желаю вам зла, и как вы в два раза моложе меня, то я, как отец, советую вам прекратить всякое сношение с такого рода людьми и самому уезжать отсюда как можно скорее.
– Но в чем же, граф, вина Ключарева? – спросил Пьер.
– Это мое дело знать и не ваше меня спрашивать, – вскрикнул Растопчин.
– Ежели его обвиняют в том, что он распространял прокламации Наполеона, то ведь это не доказано, – сказал Пьер (не глядя на Растопчина), – и Верещагина…
– Nous y voila, [Так и есть,] – вдруг нахмурившись, перебивая Пьера, еще громче прежнего вскрикнул Растопчин. – Верещагин изменник и предатель, который получит заслуженную казнь, – сказал Растопчин с тем жаром злобы, с которым говорят люди при воспоминании об оскорблении. – Но я не призвал вас для того, чтобы обсуждать мои дела, а для того, чтобы дать вам совет или приказание, ежели вы этого хотите. Прошу вас прекратить сношения с такими господами, как Ключарев, и ехать отсюда. А я дурь выбью, в ком бы она ни была. – И, вероятно, спохватившись, что он как будто кричал на Безухова, который еще ни в чем не был виноват, он прибавил, дружески взяв за руку Пьера: – Nous sommes a la veille d'un desastre publique, et je n'ai pas le temps de dire des gentillesses a tous ceux qui ont affaire a moi. Голова иногда кругом идет! Eh! bien, mon cher, qu'est ce que vous faites, vous personnellement? [Мы накануне общего бедствия, и мне некогда быть любезным со всеми, с кем у меня есть дело. Итак, любезнейший, что вы предпринимаете, вы лично?]
– Mais rien, [Да ничего,] – отвечал Пьер, все не поднимая глаз и не изменяя выражения задумчивого лица.
Граф нахмурился.
– Un conseil d'ami, mon cher. Decampez et au plutot, c'est tout ce que je vous dis. A bon entendeur salut! Прощайте, мой милый. Ах, да, – прокричал он ему из двери, – правда ли, что графиня попалась в лапки des saints peres de la Societe de Jesus? [Дружеский совет. Выбирайтесь скорее, вот что я вам скажу. Блажен, кто умеет слушаться!.. святых отцов Общества Иисусова?]
Пьер ничего не ответил и, нахмуренный и сердитый, каким его никогда не видали, вышел от Растопчина.

Когда он приехал домой, уже смеркалось. Человек восемь разных людей побывало у него в этот вечер. Секретарь комитета, полковник его батальона, управляющий, дворецкий и разные просители. У всех были дела до Пьера, которые он должен был разрешить. Пьер ничего не понимал, не интересовался этими делами и давал на все вопросы только такие ответы, которые бы освободили его от этих людей. Наконец, оставшись один, он распечатал и прочел письмо жены.
«Они – солдаты на батарее, князь Андрей убит… старик… Простота есть покорность богу. Страдать надо… значение всего… сопрягать надо… жена идет замуж… Забыть и понять надо…» И он, подойдя к постели, не раздеваясь повалился на нее и тотчас же заснул.
Когда он проснулся на другой день утром, дворецкий пришел доложить, что от графа Растопчина пришел нарочно посланный полицейский чиновник – узнать, уехал ли или уезжает ли граф Безухов.
Человек десять разных людей, имеющих дело до Пьера, ждали его в гостиной. Пьер поспешно оделся, и, вместо того чтобы идти к тем, которые ожидали его, он пошел на заднее крыльцо и оттуда вышел в ворота.
С тех пор и до конца московского разорения никто из домашних Безуховых, несмотря на все поиски, не видал больше Пьера и не знал, где он находился.


Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.