Дарт Мол

Персонаж «Звёздных войн»
Дарт Мол/Darth Maul
Деятельность	Лорд ситхов
Родная планета	Датомир
Раса	Наполовину забрак наполовину датомирец
Пол	Мужчина
Рост	175 см (род. ноги), 180 см (прот.)
Оружие	красный двухклинковый световой меч, Тёмная сторона силы
Транспортное средство	спидер Кровавый плавник, космический корабль Симитар
Принадлежность	Орден ситхов
Актёр	Рэй Парк Питер Серафинович (голос)

Дарт Мол (англ. Darth Maul) — персонаж «Звёздных войн», тёмный владыка ситхов, ученик Дарта Сидиуса. В киносерии его участие ограничивается «Эпизодом I: Скрытая угроза» (его роль исполнил специалист по боевым искусствам Рэй Парк, а озвучил британский актёр Питер Серафинович), в конце которого Дарт Мол был перерублен пополам Оби-Ваном Кеноби. В мультсериале «Звёздные войны: Войны клонов» выясняется, что Мол не погиб, и его находит родной брат — Саваж Опресс.

История создания

Световой меч Мола

Дарт Мол — первый персонаж киносаги «Звёздные войны», который использовал двухклинковый меч. Изначально длина рукояти меча Мола была такой же, как у других световых мечей. Но Рэй Парк попросил удлинить её: «…сначала мне дали меч с обычной рукояткой, поэтому мне пришлось просить Джорджа сделать её больше. Иначе было бы очень сложно выполнять всякие трюки с активированным вторым клинком, мне приходилось держать его вот так [показывает, как близко оказывались руки на рукоятке]. Вот почему я был недоволен своим световым мечом. После исправления рукоятки я смог делать очень впечатляющие акробатические движения».

Биография

Дарт Мол — первый известный ученик Дарта Сидиуса. Мол — забрак, родившийся на планете Иридония, но о своей родине и семье он не помнит, поскольку был похищен Дартом Сидиусом в раннем детстве. Чёрно-красный узор на коже Дарта Мола — это ритуальные татуировки. По авторскому замыслу, он — ровесник Оби-Вана (это отражено и в новеллизации эпизода I Терри Бруксом).

С детства постигая тайны тёмной стороны Силы, Мол перестал испытывать любые эмоции кроме ярости и жажды крови. Во время его обучения любые проявления страха строго наказывались Сидиусом, а на любое проявление жалости учитель отвечал жестокостью. В подростковом возрасте Мол уже был созданным его учителем оружием чистой ненависти. На всё его мускулистое тело были нанесены татуировки ситхов, что само по себе было испытанием выносливости, а также эти знаки отмечали, что Мол стал настоящим воином тёмной стороны.

В качестве последнего испытания Сидиус оставил Мола на изолированной планете Внешних миров и натравил на него множество дроидов-убийц. Через месяц учитель вернулся и сразился со своим учеником, легко победив ослабленного Мола. После этого Сидиус сказал, что забрак провалил испытание, и учитель тайно готовит ему замену. Ярость и ненависть захлестнули Мола, и, вновь напав на Сидиуса, он практически одолел его. Когда его эмоции успокоились, он приготовился к смерти, однако учитель засмеялся. Желание убить своего учителя и было целью испытания. Сидиус провозгласил его Дартом Молом, тёмным владыкой ситхов и забрал его с собой на Корусант. В отличие от своих преемников, Тирануса и Вейдера, Мол никогда не стремился занять место своего учителя, однако он понимал, что лишь после смерти учителя сможет иметь собственного ученика.

Мол мастерски владел световым мечом. Согласно Star Wars Insider #62, Дарт Сидиус обучал Дарта Мола технике Джайо (Форма 7), которая основывается на эмоциях и тёмной стороне. В отличие от традиционных техник фехтования, практикуемых большинством джедаев, стиль боя Мола включал сложную акробатику и ошеломляющую мощь. Также Мол был мастером техники терас каси и знатоком стиля владения двумя световыми мечами Джар-Кай. Сражаясь с несколькими противниками, он активировал второй клинок на своём световом мече, получая световой посох и удваивая свою мощь. Мол часто использовал этот трюк, чтобы застать противника врасплох, поскольку немногие были готовы к ещё одному клинку. Своё оружие он создал сам, используя чертежи из сохранившихся ситхских голокронов. За основу своего меча он взял оружие Экзара Куна, доработанное с учётом особенностей его собственного боевого стиля.

Мол также обладал умением совмещать владение Силой с механикой. Учитель дал ему все необходимые средства и выделил тайную мастерскую на Корусанте, где Мол создал уникальный спидер «Кровавый плавник» (англ. Bloodfin) и разведывательных дроидов «Тёмный глаз» (Dark Eye). Для космических перелётов он использовал корабль под названием «Сцимитар» (Scimitar), обладающий средствами маскировки. Это транспортное средство создал инженер Райт Сиенар, разработавший для Империи истребители TIE Fighter.

Мол выполнил немало заданий для своего учителя, убивая политиков, криминальных боссов, торговцев и военачальников. Внешность Мола внушала страх в сердца врагов ситхов и их союзников. Список его жертв включает неймоидианца Хата Мочара, лидера криминальной группировки «Чёрное Солнце» Алекси Гарина, Ночную сестру Мигеллу. На счету Дарта Мола смерти нескольких джедаев: Барко Треллиус, Роро Фергус, Джи-Дис Флар, падаван Даршу Ассант и её учитель Аннон Бондара, а также Квай-Гон Джинн.

Во время событий «Эпизода I: Скрытая угроза» Мол был послан для захвата королевы Амидалы и уничтожения двух джедаев, Квай-Гон Джинна и Оби-Вана Кеноби, направленных Галактической Республикой для устранения конфликта и защиты королевы. Молу не удалось выполнить свою задачу на Татуине, поскольку Квай-Гон избежал поединка с ним и покинул планету.

По прибытии на Набу, полный ненависти и жажды мести, воин-ситх сразу же направился на бой с двумя джедаями, проигнорировав королеву и позволив ей сбежать. В жестоком поединке во время Битвы на Набу Молу удавалось довольно успешно сражаться с двумя противниками при помощи своего двухклинкового светового меча. После того, как учитель и падаван разделились, Мол убил Джинна. Однако излишняя самоуверенность, распространённая среди забраков, привела к поражению самого Мола в дуэли с Оби-Ваном. Молодой падаван, полный желания отомстить за смерть учителя, яростным ударом разрубил Мола пополам, и рассечённое тело забрака рухнуло в шахту.

Настоящее и ситхское имя

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В романе Джеймса Лусено «Дарт Плэгас» утверждается, что Мол (без «Дарт») — подлинное имя забрака. Оно может быть производным от португальских слов «mau» (рус. злой) и «mal» (зло). Его имя также могло произойти от английского «maul» (с англ. — «Булава или удар, нанесённый ею» Сейчас слово «maul» используют для описания тяжёлой киянки, тяжёлого деревянного молота или кувалды). Возможно, в этом имени также отражена манера боя: Дарт Мол наносит удары быстро и под разными углами. Вероятно и то, что Дарт Сидиус дал своему ученику символическое имя «кувалды», которая разобьёт существующий порядок вещей. Однако есть ещё один вариант перевода слова «maul» — жестоко избивать, калечить, терзать. Такое значение близко к ситскому имени другого ученика Сидиуса: графа Дуку — Дарт Тиранус, и к имени одного из Тёмных Лордов прошлого — Дарта Бейна. Так же в книге «Дарт Вейдер ученик Дарта Сидиуса» его называют Хамеир Сарин или же сокращено Кэмер.

Неканоническое воскрешение

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Хотя официально Дарт Мол умер на Набу от руки Оби-Вана Кеноби, существует два неканонических комикса компании Dark Horse, в которых разрубленному пополам Молу удалось выжить даже после падения в бездну.

В 2003 году в комиксе Star Wars Tales #17 был опубликована история «Phantom Menaces» (Скрытые Угрозы) Джоя Кэйси и Франциско Паронзини, в которой Мастер Джедай Люк Скайуокер (действие происходит уже после шестого эпизода) посещает родную планету Мола, Иридонию, в качестве посла. В доме, который ему предоставили, на него нападает призрачный, но всё же осязаемый Дарт Мол, который исчезает после непродолжительной битвы.

Позже Люку рассказали, что это привидение имеющего дурную славу иридонийца, который перешёл на Тёмную Сторону. Но Люк не поверил этому объяснению, в основном из-за осязаемости «привидения» и из-за «возмущений в Силе», поэтому он отправился на поиски этого духа. Через некоторое время произошла ещё одна схватка между Люком и Молом. Это было как раз перед тем, как Люк напал на след секретной лаборатории, где сумасшедший иридонский учёный Дрелл Кахмф содержал под усиленной охраной живой мозг. Кахмф признался, что считал Мола величайшим иридонийцем и после его смерти во дворце Тид каким-то образом извлёк мозг из тела Ситха, оживил его и поставил в устройство своей лаборатории, создающее «твёрдую голограмму» бывшего вместилища этого мозга. Люк объявил, что «поддержание его жизни таким образом вызывает чрезвычайные возмущения в Силе», и отключил машину.

А в рассказе Аарона МакБрайда (Aaron McBride) «Old Wounds» (Старые раны), где действие происходит во время третьего года правления Императора. В самом начале описывается, как Оуэн Ларс пытается научить новым словам совсем маленького Люка. И тут они видят странный силуэт на горизонте, бегущий прямо к ним. Оуэн просит Беру отнести ребёнка в дом и принести ему винтовку. Фигура в капюшоне играючи уворачивается от предупредительных выстрелов и обезоруживает Оуэна с помощью Силы. В этот момент прямо из песка появляется Оби-Ван, и тёмная фигура скидывает капюшон.

Перед ними стоял не кто иной, как Дарт Мол. Нижняя часть торса и ноги его были полностью механическими, небольшие рожки на голове заметно выросли и теперь были похожи на костяную корону. Ненависти в нём было больше, чем когда-либо, и видно, что он полностью убрал из своей жизни своего бывшего учителя. Теперь у него была только одна цель — уничтожить того, кто убил его самого. После продолжительной битвы поверженный Мол, без руки и нескольких рогов, лежит перед Оби-Ваном. Рукоять деактивированного меча прижата ко лбу поверженного врага и Оби-Ван уже держит палец над кнопкой активации клинка. Но он всё ещё колеблется в своём решении. Оуэн решает помочь Оби-Вану. Он просто стреляет в голову киборга из своей винтовки. Оби-Ван говорит, что сожжёт тело в Дюнном Море и спрашивает, в порядке ли Люк. Оуэн отвечает: «Я же сказал, что буду беречь его. И я своё обещание выполню. Я буду беречь его, в том числе и от тебя. Больше сюда не приходи, понял?». Оби-Ван удаляется с телом Мола на руках. Он говорит Люку с помощью Силы: «Не беспокойся, я всегда буду здесь, с тобой. Только увидеть ты меня не сможешь».

Каноническое возвращение

В мультсериале «Звёздные войны: Войны клонов» в 4-5 сезонах показана каноническая версия возвращения ситха. Также он появляется в «Звёздные войны: Повстанцы» в качестве одного из главных антагонистов сериала в 2 и 3 сезонах.

Около одиннадцати лет спустя после битвы на Набу, забрак-ситх Саваж Опресс отправляется искать своего брата. Его поиски приводят к шокирующему открытию: его брат не иначе как Дарт Мол, и к тому же, сам Мол выжил и ещё очень сильно изменился: стал страдать раздвоением личности и шизофренией, а вместо двух кибернетических ног у него восемь как у паука-киборга, но с помощью Матери Талзин, Мол вернулся к нормальному психическому состоянию, а восемь ног превратились в две кибернетические клешни. После чего он поставил себе миссию: наказать Оби-Вана Кеноби за поражение на Набу и своего бывшего учителя Дарта Сидиуса за то, что тот бросил его на произвол судьбы - умирать в реакторе на Набу. Он с Саважем почти сделали это, но им помешала бывшая наставница Опресса, Асажж Вентресс, ставшая охотницей за наживой после предательства графа Дуку и провала плана отомстить за предательство (Саважж должен был напасть и убить Дуку, однако набросился на них обоих, затем сбежал). Оби-Ван и Вентресс сбегают от братьев-ситхов, а Мол и Саваж Опресс готовят план мести.

Они нападают на банду Хондо Онаки и поработили пиратов, чтобы уничтожить Оби-Вана, но потерпели поражение, в результате чего Мол лишился кибернетической ноги, а Саваж - руки, и они обратились в бегство. Их в космосе обнаружил клан Визсла, главой которой был Пре Визсла, хотевший вернуть клану доброе имя перед Мандалором путём захвата. Он заключает с братьями договор, однако после свержения герцогини Сатин предает их, однако Мол вызвал его на дуэль, в результате которой сверг Пре Визслу, обезглавив его же мечом и взял власть над Мандалором.

Однако об этих успехах узнал бывший учитель Мола, Дарт Сидиус, и решил, что братья решили свергнуть его, и отправился на Мандалор. Он прибыл, отправился во дворец, и потом объявился Молу. Тот сказал, что все его успехи он посвятил бывшему учителю, желая вернуться "под его крыло". Однако Сидиус заявил, что Мол стал врагом и напал на братьев. Оглушив Мола, Сидиус сразился с Саважем и смертельно ранил его, Мол бросился на помощь брату, но Саваж сказал, что был недостойным учеником, никогда не похожим на брата, после чего скончался. Мол достал трофейный "черный меч" и напал на бывшего учителя, однако силы и опыта ему уже не хватило, и Сидиус отбросил забрака в сторону. Тот стал просить о пощаде, однако у ситха было другой ответ - "жалости нет", после чего он стал мучать молниями бывшего ученика, однако сказал, что не убьет его, поскольку у него на Мола есть планы, после чего заточил его в тюрьму на Стиджеон-Прайм, откуда он позднее сбежал. Затем он воевал с сепаратистами при поддержке Матери Талзин, ему удалось захватить графа Дуку и генерала Гривуса, однако он заключил сделку с первым, убедив его с помощью Талзин, что Сидиус уже ищет графу замену, и открыла правду: Мол - её родной сын. Вместе они дали отпор отряду республиканцев, в числе которых были джедаи, такие как Оби-Ван Кеноби, Эйла Секура, Мейс Винду и Типли. Последнюю убил граф Дуку в ходе битвы. Во время битвы Гривусу удалось сбежать, после чего он сообщил местонахождение Мола своему хозяину.

После сражения Мол предал графа Дуку, отдав его на убийство изнутри Матери Талзин, при этом сообщив, что после его гибели Талзин вернет себе силу, однако в процесс вмешались Гривус и бывший учитель Мола. Началось сражение, в котором Сидиус изгнал молниями из тела Дуку Талзин, после чего та начала защищаться молнией Датомира, однако в процессе битвы она отбросила своего сына Мола, велев ему спасаться, после чего была убита Гривусом. Мол бежал с остатками Коллектива теней, ещё служащими ему, в неизвестное направление. Сидиус сказал, что Мол ему больше не интересен.

Спустя много лет, после того как Сидиус реформировал Республику в Галактическую Империю и возглавил ее, Мол отправился в старый храм ситхов на планете Мэлакор, ища знания, необходимые для уничтожения Сидиуса, его нового ученика Дарта Вейдера, а также инквизиторов.

Мол какое-то время жил в уединении в храме, пока в третьем году до битвы при Явине заброшенную святыню ситхов не посетили несколько адептов Силы из противоборствующих организаций. Мол встал на сторону повстанцев, оказав им помощь в борьбе с инквизиторами, но после победы напал на недавних союзников, преследуя собственные интересы. В этой схватке боец ранил одного из джедаев по имени Кэнан Джаррус. В результате тот ослеп, но смог продолжить сражение и сбросил соперника с края уступа, где проходил бой. Мол упал с большой высоты, но выжил. К этому моменту храм начал рушиться, и отшельник, вместе с остальными, поспешил покинуть своё пристанище, захватив И-Сидку Восьмого брата, инквизитора, искавшего Мола, известного ему как "Тень", дабы устранить его.

Через шесть месяцев после произошедшего на Малакоре Мол атаковал звёздный корабль повстанцев «Призрак», на котором находились капитан Гера Синдулла, Сабин Врен, Гаразеб Оррелиоз и Чоппер, и захватил корабль вместе с командой. После этого он связался с Джаррусом и Эзрой Бриджером, потребовав привезти голокрон ситхов и голокрон джедаев в обмен на жизни повстанцев. Тем временем Мол переправил «Призрак» на старый мандалорский астероидный аванпост. Оставив дроидов-экскурсоводов охранять захваченных повстанцев, Мол нашел голокрон Джарруса и попытался открыть его, однако его попытки не увенчались успехом. В это время экипаж сумел уничтожить дроидов и попытался поймать брата ночи, примагнитив его к потолку отсека корабля, но Мол быстро восстановил преимущество.

Когда джедаи прибыли на аванпост, Мол поручил дроидам-экскурсоводам сопровождать Эзру, а сам отвел ослепшего Джарруса к шлюзу и выбросил в открытый космос. Джедай, использовав Силу, сумел спастись, и освободил экипаж «Призрака». В это время Мол и Эзра открыли оба голокрона и соединили их с целью получить знания. В итоге Мол узнал, что его старый враг, мастер-джедай Оби-Ван Кеноби все еще жив. Связь голокронов нарушилась, чем Мол воспользовался, чтобы сбежать с аванпоста на своем истребителе типа «Ком'рк».

Дальнейшая судьба Мола пока неизвестна.

Однако есть вероятность того что он Сноук. Хотя эта вероятность очень и очень мала.

Образ в массовой культуре

Фигурка Дарта Мола была очень популярна среди других игрушек Hasbro по сюжету «Звёздных войн». Дарт Мол стал центром маркетинговой кампании по переизданию серии игрушек «Призрачная угроза». Персонаж был размещён на упаковке фигурок серии.

Критика и отзывы

Журнал IGN поставил Дарта Мола на 16 место в списке лучших персонажей «Звёздных войн». Автор выпуска отметил, что «из многочисленных персонажей саги „Звёздных войн“ ни один не выглядел или действовал более злобно, чем Дарт Мол. Говорите о эпизоде I что хотите, но „смертельный балет“ Дарта Мола заставляет посмотреть фильм уже сейчас.»

Дарт Мол, в исполнении Рэя Парка, был номинирован на кинопремию MTV в номинациях лучший злодей и лучшая драка.

Пародии

Дарт Мол, а также его световой меч часто выступали объектами пародии.

• В нескольких эпизодах мультсериала «Робоцып»
• В десятом хэллоуинском эпизоде «Симпсонов»
• В серии игр «Ratchet & Clank»
• В фильме «Шестой элемент»

Ссылки

• [www.starwars.com/databank/character/darthmaul/index.html Дарт Мол на официальном сайте «Звёздных войн»] (на английском языке)
• Дарт Мол (рус.) на Вукипедии: Вики о Звёздных Войнах

Отрывок, характеризующий Дарт Мол

«La partie de mon arrondissement continue a etre en proie au pillage des soldats du 3 corps, qui, non contents d'arracher aux malheureux refugies dans des souterrains le peu qui leur reste, ont meme la ferocite de les blesser a coups de sabre, comme j'en ai vu plusieurs exemples».
«Rien de nouveau outre que les soldats se permettent de voler et de piller. Le 9 octobre».
«Le vol et le pillage continuent. Il y a une bande de voleurs dans notre district qu'il faudra faire arreter par de fortes gardes. Le 11 octobre».
[«Часть моего округа продолжает подвергаться грабежу солдат 3 го корпуса, которые не довольствуются тем, что отнимают скудное достояние несчастных жителей, попрятавшихся в подвалы, но еще и с жестокостию наносят им раны саблями, как я сам много раз видел».
«Ничего нового, только что солдаты позволяют себе грабить и воровать. 9 октября».
«Воровство и грабеж продолжаются. Существует шайка воров в нашем участке, которую надо будет остановить сильными мерами. 11 октября».]
«Император чрезвычайно недоволен, что, несмотря на строгие повеления остановить грабеж, только и видны отряды гвардейских мародеров, возвращающиеся в Кремль. В старой гвардии беспорядки и грабеж сильнее, нежели когда либо, возобновились вчера, в последнюю ночь и сегодня. С соболезнованием видит император, что отборные солдаты, назначенные охранять его особу, долженствующие подавать пример подчиненности, до такой степени простирают ослушание, что разбивают погреба и магазины, заготовленные для армии. Другие унизились до того, что не слушали часовых и караульных офицеров, ругали их и били».
«Le grand marechal du palais se plaint vivement, – писал губернатор, – que malgre les defenses reiterees, les soldats continuent a faire leurs besoins dans toutes les cours et meme jusque sous les fenetres de l'Empereur».
[«Обер церемониймейстер дворца сильно жалуется на то, что, несмотря на все запрещения, солдаты продолжают ходить на час во всех дворах и даже под окнами императора».]
Войско это, как распущенное стадо, топча под ногами тот корм, который мог бы спасти его от голодной смерти, распадалось и гибло с каждым днем лишнего пребывания в Москве.
Но оно не двигалось.
Оно побежало только тогда, когда его вдруг охватил панический страх, произведенный перехватами обозов по Смоленской дороге и Тарутинским сражением. Это же самое известие о Тарутинском сражении, неожиданно на смотру полученное Наполеоном, вызвало в нем желание наказать русских, как говорит Тьер, и он отдал приказание о выступлении, которого требовало все войско.
Убегая из Москвы, люди этого войска захватили с собой все, что было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный tresor [сокровище]. Увидав обоз, загромождавший армию. Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своей опытностью войны, не велел сжечь всо лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя к Москве, но он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Положение всего войска было подобно положению раненого животного, чувствующего свою погибель и не знающего, что оно делает. Изучать искусные маневры Наполеона и его войска и его цели со времени вступления в Москву и до уничтожения этого войска – все равно, что изучать значение предсмертных прыжков и судорог смертельно раненного животного. Очень часто раненое животное, заслышав шорох, бросается на выстрел на охотника, бежит вперед, назад и само ускоряет свой конец. То же самое делал Наполеон под давлением всего его войска. Шорох Тарутинского сражения спугнул зверя, и он бросился вперед на выстрел, добежал до охотника, вернулся назад, опять вперед, опять назад и, наконец, как всякий зверь, побежал назад, по самому невыгодному, опасному пути, но по знакомому, старому следу.
Наполеон, представляющийся нам руководителем всего этого движения (как диким представлялась фигура, вырезанная на носу корабля, силою, руководящею корабль), Наполеон во все это время своей деятельности был подобен ребенку, который, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит.


6 го октября, рано утром, Пьер вышел из балагана и, вернувшись назад, остановился у двери, играя с длинной, на коротких кривых ножках, лиловой собачонкой, вертевшейся около него. Собачонка эта жила у них в балагане, ночуя с Каратаевым, но иногда ходила куда то в город и опять возвращалась. Она, вероятно, никогда никому не принадлежала, и теперь она была ничья и не имела никакого названия. Французы звали ее Азор, солдат сказочник звал ее Фемгалкой, Каратаев и другие звали ее Серый, иногда Вислый. Непринадлежание ее никому и отсутствие имени и даже породы, даже определенного цвета, казалось, нисколько не затрудняло лиловую собачонку. Пушной хвост панашем твердо и кругло стоял кверху, кривые ноги служили ей так хорошо, что часто она, как бы пренебрегая употреблением всех четырех ног, поднимала грациозно одну заднюю и очень ловко и скоро бежала на трех лапах. Все для нее было предметом удовольствия. То, взвизгивая от радости, она валялась на спине, то грелась на солнце с задумчивым и значительным видом, то резвилась, играя с щепкой или соломинкой.
Одеяние Пьера теперь состояло из грязной продранной рубашки, единственном остатке его прежнего платья, солдатских порток, завязанных для тепла веревочками на щиколках по совету Каратаева, из кафтана и мужицкой шапки. Пьер очень изменился физически в это время. Он не казался уже толст, хотя и имел все тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе. Борода и усы обросли нижнюю часть лица; отросшие, спутанные волосы на голове, наполненные вшами, курчавились теперь шапкою. Выражение глаз было твердое, спокойное и оживленно готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью. Ноги его были босые.
Пьер смотрел то вниз по полю, по которому в нынешнее утро разъездились повозки и верховые, то вдаль за реку, то на собачонку, притворявшуюся, что она не на шутку хочет укусить его, то на свои босые ноги, которые он с удовольствием переставлял в различные положения, пошевеливая грязными, толстыми, большими пальцами. И всякий раз, как он взглядывал на свои босые ноги, на лице его пробегала улыбка оживления и самодовольства. Вид этих босых ног напоминал ему все то, что он пережил и понял за это время, и воспоминание это было ему приятно.
Погода уже несколько дней стояла тихая, ясная, с легкими заморозками по утрам – так называемое бабье лето.
В воздухе, на солнце, было тепло, и тепло это с крепительной свежестью утреннего заморозка, еще чувствовавшегося в воздухе, было особенно приятно.
На всем, и на дальних и на ближних предметах, лежал тот волшебно хрустальный блеск, который бывает только в эту пору осени. Вдалеке виднелись Воробьевы горы, с деревнею, церковью и большим белым домом. И оголенные деревья, и песок, и камни, и крыши домов, и зеленый шпиль церкви, и углы дальнего белого дома – все это неестественно отчетливо, тончайшими линиями вырезалось в прозрачном воздухе. Вблизи виднелись знакомые развалины полуобгорелого барского дома, занимаемого французами, с темно зелеными еще кустами сирени, росшими по ограде. И даже этот разваленный и загаженный дом, отталкивающий своим безобразием в пасмурную погоду, теперь, в ярком, неподвижном блеске, казался чем то успокоительно прекрасным.
Французский капрал, по домашнему расстегнутый, в колпаке, с коротенькой трубкой в зубах, вышел из за угла балагана и, дружески подмигнув, подошел к Пьеру.
– Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера все французы). On dirait le printemps. [Каково солнце, а, господин Кирил? Точно весна.] – И капрал прислонился к двери и предложил Пьеру трубку, несмотря на то, что всегда он ее предлагал и всегда Пьер отказывался.
– Si l'on marchait par un temps comme celui la… [В такую бы погоду в поход идти…] – начал он.
Пьер расспросил его, что слышно о выступлении, и капрал рассказал, что почти все войска выступают и что нынче должен быть приказ и о пленных. В балагане, в котором был Пьер, один из солдат, Соколов, был при смерти болен, и Пьер сказал капралу, что надо распорядиться этим солдатом. Капрал сказал, что Пьер может быть спокоен, что на это есть подвижной и постоянный госпитали, и что о больных будет распоряжение, и что вообще все, что только может случиться, все предвидено начальством.
– Et puis, monsieur Kiril, vous n'avez qu'a dire un mot au capitaine, vous savez. Oh, c'est un… qui n'oublie jamais rien. Dites au capitaine quand il fera sa tournee, il fera tout pour vous… [И потом, господин Кирил, вам стоит сказать слово капитану, вы знаете… Это такой… ничего не забывает. Скажите капитану, когда он будет делать обход; он все для вас сделает…]
Капитан, про которого говорил капрал, почасту и подолгу беседовал с Пьером и оказывал ему всякого рода снисхождения.
– Vois tu, St. Thomas, qu'il me disait l'autre jour: Kiril c'est un homme qui a de l'instruction, qui parle francais; c'est un seigneur russe, qui a eu des malheurs, mais c'est un homme. Et il s'y entend le… S'il demande quelque chose, qu'il me dise, il n'y a pas de refus. Quand on a fait ses etudes, voyez vous, on aime l'instruction et les gens comme il faut. C'est pour vous, que je dis cela, monsieur Kiril. Dans l'affaire de l'autre jour si ce n'etait grace a vous, ca aurait fini mal. [Вот, клянусь святым Фомою, он мне говорил однажды: Кирил – это человек образованный, говорит по французски; это русский барин, с которым случилось несчастие, но он человек. Он знает толк… Если ему что нужно, отказа нет. Когда учился кой чему, то любишь просвещение и людей благовоспитанных. Это я про вас говорю, господин Кирил. Намедни, если бы не вы, то худо бы кончилось.]
И, поболтав еще несколько времени, капрал ушел. (Дело, случившееся намедни, о котором упоминал капрал, была драка между пленными и французами, в которой Пьеру удалось усмирить своих товарищей.) Несколько человек пленных слушали разговор Пьера с капралом и тотчас же стали спрашивать, что он сказал. В то время как Пьер рассказывал своим товарищам то, что капрал сказал о выступлении, к двери балагана подошел худощавый, желтый и оборванный французский солдат. Быстрым и робким движением приподняв пальцы ко лбу в знак поклона, он обратился к Пьеру и спросил его, в этом ли балагане солдат Platoche, которому он отдал шить рубаху.
С неделю тому назад французы получили сапожный товар и полотно и роздали шить сапоги и рубахи пленным солдатам.
– Готово, готово, соколик! – сказал Каратаев, выходя с аккуратно сложенной рубахой.
Каратаев, по случаю тепла и для удобства работы, был в одних портках и в черной, как земля, продранной рубашке. Волоса его, как это делают мастеровые, были обвязаны мочалочкой, и круглое лицо его казалось еще круглее и миловиднее.
– Уговорец – делу родной братец. Как сказал к пятнице, так и сделал, – говорил Платон, улыбаясь и развертывая сшитую им рубашку.
Француз беспокойно оглянулся и, как будто преодолев сомнение, быстро скинул мундир и надел рубаху. Под мундиром на французе не было рубахи, а на голое, желтое, худое тело был надет длинный, засаленный, шелковый с цветочками жилет. Француз, видимо, боялся, чтобы пленные, смотревшие на него, не засмеялись, и поспешно сунул голову в рубашку. Никто из пленных не сказал ни слова.
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.
– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.


Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
Теперь он часто вспоминал свой разговор с князем Андреем и вполне соглашался с ним, только несколько иначе понимая мысль князя Андрея. Князь Андрей думал и говорил, что счастье бывает только отрицательное, но он говорил это с оттенком горечи и иронии. Как будто, говоря это, он высказывал другую мысль – о том, что все вложенные в нас стремленья к счастью положительному вложены только для того, чтобы, не удовлетворяя, мучить нас. Но Пьер без всякой задней мысли признавал справедливость этого. Отсутствие страданий, удовлетворение потребностей и вследствие того свобода выбора занятий, то есть образа жизни, представлялись теперь Пьеру несомненным и высшим счастьем человека. Здесь, теперь только, в первый раз Пьер вполне оценил наслажденье еды, когда хотелось есть, питья, когда хотелось пить, сна, когда хотелось спать, тепла, когда было холодно, разговора с человеком, когда хотелось говорить и послушать человеческий голос. Удовлетворение потребностей – хорошая пища, чистота, свобода – теперь, когда он был лишен всего этого, казались Пьеру совершенным счастием, а выбор занятия, то есть жизнь, теперь, когда выбор этот был так ограничен, казались ему таким легким делом, что он забывал то, что избыток удобств жизни уничтожает все счастие удовлетворения потребностей, а большая свобода выбора занятий, та свобода, которую ему в его жизни давали образование, богатство, положение в свете, что эта то свобода и делает выбор занятий неразрешимо трудным и уничтожает самую потребность и возможность занятия.
Все мечтания Пьера теперь стремились к тому времени, когда он будет свободен. А между тем впоследствии и во всю свою жизнь Пьер с восторгом думал и говорил об этом месяце плена, о тех невозвратимых, сильных и радостных ощущениях и, главное, о том полном душевном спокойствии, о совершенной внутренней свободе, которые он испытывал только в это время.
Когда он в первый день, встав рано утром, вышел на заре из балагана и увидал сначала темные купола, кресты Ново Девичьего монастыря, увидал морозную росу на пыльной траве, увидал холмы Воробьевых гор и извивающийся над рекою и скрывающийся в лиловой дали лесистый берег, когда ощутил прикосновение свежего воздуха и услыхал звуки летевших из Москвы через поле галок и когда потом вдруг брызнуло светом с востока и торжественно выплыл край солнца из за тучи, и купола, и кресты, и роса, и даль, и река, все заиграло в радостном свете, – Пьер почувствовал новое, не испытанное им чувство радости и крепости жизни.
И чувство это не только не покидало его во все время плена, но, напротив, возрастало в нем по мере того, как увеличивались трудности его положения.
Чувство это готовности на все, нравственной подобранности еще более поддерживалось в Пьере тем высоким мнением, которое, вскоре по его вступлении в балаган, установилось о нем между его товарищами. Пьер с своим знанием языков, с тем уважением, которое ему оказывали французы, с своей простотой, отдававший все, что у него просили (он получал офицерские три рубля в неделю), с своей силой, которую он показал солдатам, вдавливая гвозди в стену балагана, с кротостью, которую он выказывал в обращении с товарищами, с своей непонятной для них способностью сидеть неподвижно и, ничего не делая, думать, представлялся солдатам несколько таинственным и высшим существом. Те самые свойства его, которые в том свете, в котором он жил прежде, были для него если не вредны, то стеснительны – его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота, – здесь, между этими людьми, давали ему положение почти героя. И Пьер чувствовал, что этот взгляд обязывал его.