Дьяков, Пётр Николаевич

Пётр Николаевич Дьяков
Дата рождения	1788(1788)
Дата смерти	1 мая 1860(1860-05-01)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал от кавалерии
Сражения/войны	Война четвёртой коалиции, Отечественная война 1812 года, Заграничные походы 1813 и 1814 годов, Польская кампания 1830—1831
Награды и премии	Орден Святой Анны 3-й ст. (1807), Орден Святого Владимира 4-й ст. (1812), Золотое оружие «За храбрость» (1813), Орден Святой Анны 2-й ст. (1813), Кульмский крест (1813), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1814), Орден Святой Анны 1-й ст. (1829), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1836), Орден Белого орла (1839), Орден Святого Александра Невского (1841).

Пётр Николаевич Дьяков (1788—1860) — генерал-адъютант, генерал от кавалерии, сенатор, белорусский генерал-губернатор.

Биография

Родился в 1788 году, происходил из дворян Псковской губернии. Сын Николая Алексеевича Дьякова (1757—1831), племянник М. А. Львовой и Д. А. Державиной.

В 1802 году поступил в Пажеский корпус, откуда в 1806 году выпущен корнетом в лейб-гвардии Гусарский полк. В том же и следующем году принял участие в кампании в Восточной Пруссии против французов, причём за отличие, оказанное в сражении под Фридландом был награждён орденом св. Анны 3-й степени. В 1808 году Дьяков был произведён в поручики, а в 1810 году — в штабс-ротмистры.

В кампанию 1812 года, в сражении под Бородином, он был контужен неприятельским ядром в левую ногу и за это сражение награждён орденом св. Владимира 4-й степени с бантом (по данным О. Р. Фреймана Дьяков получил этот орден за сражение под Красным). Вскоре, оправившись от контузии, Дьяков вновь был под огнём, сначала в деле у Вороновой деревни, а затем в сражении при Тарутине (за которое 25 февраля 1813 года награждён золотой саблей с надписью «За храбрость»), при Малоярославце и под Красным, во время преследования отступавшей французской армии.

В начале 1813 года Дьяков был произведён в ротмистры, а в октябре назначен адъютантом к великому князю Константину Павловичу. В кампанию того же года Дьякову пришлось участвовать в сражениях при Люцене, Бауцене, Кульме и Лейпциге. Под Кульмом он был ранен в левое плечо и за оказанное в этом сражении мужество награждён орденом св. Анны 2-й степени с алмазными знаками и особым знаком отличия прусского Железного Креста. За отличие, оказанное в сражении под Лейпцигом 6 октября 1813 года, Дьяков получил в 1814 году чин полковника, с оставлением в прежней должности.

В кампанию 1814 года Дьяков был под огнём противника в деле при Бриене и в сражениях при Бар-Сюр-Об, под Фер-Шампенуазом и при взятии Парижа. За подвиги в последних двух делах Дьяков награждён был орденами св. Георгия 4-й степени (21 сентября 1814 года, № 2978 по кавалерскому списку Григоровича — Степанова), австрийским — Леопольда, баварским — Максимилиана и прусским — «Pour le Mérite».

4 октября 1819 года Дьяков был произведён в генерал-майоры с назначением состоять при цесаревиче Константине Павловиче генерал-адъютантом, а в 1829 году получил орден св. Анны 1-й степени и 22 сентября чин генерал-лейтенанта с оставлением в прежней должности.

В сентябре 1830 года Дьяков был назначен командовать, в качестве бригадного командира, четырьмя казачьими полками, расположенными на границе Царства Польского, с оставлением состоять при цесаревиче. В ноябре 1830 года вспыхнуло польское восстание; в день возникновения мятежа Дьяков был при Константине Павловиче, который неоднократно посылал его с разными приказаниями.

25 июня 1831 года Дьяков назначен был генерал-адъютантом к императору Николаю I, а в 1833 году назначен членом комитета о раненных. В 1836 году Дьяков, с оставлением в звании генерал-адъютанта, сделан был сначала исполняющим должность генерал-губернатора, а потом и генерал-губернатором Смоленским, Витебским и Могилевским. В том же году награждён орденом св. Владимира 2-й степени, в 1839 году — орденом Белого орла и в 1841 году — орденом св. Александра Невского (алмазные знаки к этому ордену пожалованы в 1852 году). 10 октября 1843 года произведён в генералы от кавалерии; в 1846 году назначен присутствующим в департаментах Варшавского Правительствующего сената.

С датой смерти Дьякова имеются разночтения: по данным «Военной энциклопедии» Сытина и «Русского биографического словаря» он умер в 1847 году, князь Долгоруков в 4-й части «Российской родословной книги» (вышедшей в 1857 году) указывает что Дьяков на момент печатания книги был ещё жив, по данным Милорадовича, Фреймана и Волкова Дьяков числился на службе до мая 1860 года; последнюю дату следует считать верной, как основанную на официальном послужном списке. В «Истории Правительствующего Сената» названа дата 1 мая 1860 года. Такая же дата названа в газете «Kurjer Warszawski» № 126 и 127 за 1860 г.

Его братья Александр (полковник в отставке) и Павел (генерал-майор).

Был женат на Екатерине Андреевне Вейс, дочери виленского начальника полиции, сестре княгини Софьи Андреевны Трубецкой.

Источники

• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.
• Волков С. В. Генералитет Российской империи. Энциклопедический словарь генералов и адмиралов от Петра I до Николая II. Том I. А—К. М., 2009
• Долгоруков П. Российская родословная книга. Ч. 4. СПб., 1857
• Исмаилов Э. Э. Золотое оружие с надписью «За храбрость». Списки кавалеров 1788—1913. М., 2007
• [dlib.rsl.ru/viewer/01004005017#page137 История Правительствующего Сената за двести лет. Том пятый (дополнительный). — СПб., 1911. — С. 125.]
• Русский биографический словарь: В 25 т. / под наблюдением А. А. Половцова. 1896—1918.
• Степанов В. С., Григорович П. И. В память столетнего юбилея императорского Военного ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. (1769—1869). СПб., 1869
• Фрейман О. Р. Пажи за 183 года (1711—1984). Биографии бывших пажей с портретами. Фридрихсгамн, 1894

Отрывок, характеризующий Дьяков, Пётр Николаевич

В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.