Евгений Максимилианович, 5-й герцог Лейхтенбергский

князь Евгений Максимилианович Романовский
Его Императорское Высочество, 5-й герцог Лейхтенбергский
Дата рождения	27 января (8 февраля) 1847(1847-02-08)
Место рождения	Санкт-Петербург
Дата смерти	18 (31) августа 1901(1901-08-31) (54 года)
Место смерти	Санкт-Петербург
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал от инфантерии
Сражения/войны	Хивинский поход (1873) Русско-турецкая война (1877—1878)
Награды и премии
Связи	отец: герцог Максимилиан Лейхтенбергский мать: великая княгиня Мария Николаевна дед: император Николай I

Светлейший князь Евге́ний Максимилиа́нович Рома́новский, 5-й герцог Лейхтенбергский (27 января [8 февраля] 1847, Санкт-Петербург — 18 [31]  августа 1901, Санкт-Петербург) — член Российского Императорского Дома (с 1852 года титуловался «Ваше Императорское Высочество»). Генерал от инфантерии (с 1898), генерал-адъютант.

Биография

Евгений Максимилианович родился 27 января (8 февраля) 1847 года и был пятым ребёнком и вторым сыном в семье великой княгини Марии Николаевны и герцога Максимилиана Лейхтенбергского. Внук императора Николая I и правнук Жозефины Богарнэ. Назван в честь деда Эжена Богарнэ. В декабре 1852 года указом императора Николая I получил титул Императорского Высочества и князя Рома́новского.

С рождения зачислен в списки лейб-гвардии Преображенский и лейб-гвардии Уланский полков, в 1855 году — в стрелковый Императорской Фамилии батальон. Получил военное образование.

В 1867 году произведён в корнеты лейб-гвардии Уланского полка. В 1872 году участвовал в походе на Хиву и за отличие был награждён орденом Святого Георгия IV степени «…за отличное мужество и храбрость, оказанные в делах против хивинцев, 13, 15 и 17 июля 1873 года». Также ему была вручена золотая сабля, он был пожалован флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству и зачислен в Оренбургское казачье войско.

В 1874 году Евгений Максимилианович произведён в полковники и стал командовать 5-м гусарским Александрийским полком (до 1877 года). Участвовал в русско-турецкой войне. В 1877 году в распоряжении главнокомандующего Дунайской армией, затем в составе войск под командованием И. В. Гурко.

За отличие был произведён в генерал-майоры с назначением в свиту и пожалован орденом Святого Владимира III степени с мечами, зачислен в Астраханский полк. По окончании боевых действий командовал 2-й, затем 1-й бригадами 2-й кавалерийской дивизии. С 1886 года — генерал-лейтенант. В 1888—93 годах начальник 37-й пехотной дивизии. Затем состоял в распоряжении главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа. Владелец Мариинского дворца в Санкт-Петербурге, Румянцевского дворца, Дворца Лейхтенбергских в Сергиевке.

Скончался 18 (31) августа 1901 года и похоронен в Исидоровской церкви Александро-Невской лавры. По отзыву А. А. Половцова, герцог Лейхтенбергский был лишенным всякого нравственного чувства негодяем, промышлявшем тем, что великий князь Алексей Александрович был без памяти влюблен в его вторую жену герцогиню Богарне, которая вместе с мужем вытягивала из великого князя как можно больше денег.

Брак и дети

Первый раз 9 января 1869 года в Флоренции Евгений Максимилианович женился морганатическим браком на Дарье Константиновне Опочининой (7 марта 1844 — 7 марта 1870) (правнучке М. И. Кутузова), которая получила титул графини Богарнэ. Давая разрешение на этот брак, император Александр II сказал цесаревичу Александру: «Я дал согласие на брак Евгения, поскольку не вижу никакого реального препятствия. Лейхтенберги не великие князья, и мы можем не беспокоиться об упадке их рода, который ничуть не задевает нашей страны». Брак был недолгим, в 1870 году Дарья Константиновна скончалась при родах, оставив дочь Дарью.

Вторым браком в 1878 году в Петергофе Евгений Максимилианович женился на двоюродной сестре первой супруги — Зинаиде Дмитриевне Скобелевой (1856—1899), сестре генерала Михаила Скобелева. Зинаида Дмитриевна получила титул графини Богарнэ (1878) и герцогини Лейхтенбергской с титулом светлости (с 1889). Этот брак был бездетным.

Военные чины и свитские звания

• В службу вступил (27.01.1847)
• Корнет (27.01.1867)
• Поручик (30.08.1867)
• Штабс-ротмистр (30.08.1869)
• Ротмистр (21.05.1870)
• Флигель-адъютант (1873)
• Полковник (19.02.1874)
• Генерал-майор Свиты (03.07.1877) за боевое отличие
• Генерал-лейтенант (30.08.1886)
• Генерал-адъютант (1897)
• Генерал от инфантерии (29.05.1898)

Награды

российские:

• Орден Святого Андрея Первозванного (1847)
• Орден Святого Александра Невского (1847)
• Орден Белого Орла (1847)
• Орден Святой Анны 1 ст. (1847)
• Орден Святого Станислава 1 ст. (1865)
• Орден Святого Владимира 4 ст. (1871)
• Орден Святого Георгия 4 ст. (1873)
• Золотая сабля «За храбрость» (1873)
• Орден Святого Владимира 3 ст. (1877)
• Орден Святого Владимира 2 ст. (1880)

иностранные:

• Итальянский Орден Святых Маврикия и Лазаря 1 ст. (1874)
• Австрийский Военный орден Марии Терезии (1874)
• Турецкий Орден Османие 1 ст. (1879)
• Румынский Железный Крест (1879)
• Сербский Орден Таковского креста 1 ст. (1879)
• Черногорский Орден за храбрость (1879)
• Прусский Орден Красного Орла 1 ст. (1890)

Литература

• [vivaldi.nlr.ru/bx000010403/view#page=116 Е. И. В. Кн. Романовский Герц. Лейхтенбергский Евгений Максимилианович] // Список генералам по старшинству. Составлен по 1-е мая 1901 года. — СПб.: Военная типография, 1901. — С. 88.
• Лейхтенбергские // БРЭ / С. Л. Кравец. — М: БРЭ, 2011. — Т. 17. — С. 190. — 783 с. — 60 000 экз. — ISBN 978-5-85270-350-7.
• Григорян В. Г. Романовы. Биографический справочник. — М.: АСТ, 2007.
• Пчелов Е. В. Романовы. История династии. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.

Ссылки

• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=39248 о Е. М. Лейхтенбергском]

Отрывок, характеризующий Евгений Максимилианович, 5-й герцог Лейхтенбергский

– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.