Егоров, Анатолий Григорьевич

Анатолий Григорьевич Егоров
Дата рождения:	25 октября 1920(1920-10-25)
Место рождения:	Скопин, Рязанская губерния, РСФСР
Дата смерти:	15 февраля 1997(1997-02-15) (76 лет)
Место смерти:	Москва, Российская Федерация
Учёная степень:	доктор философских наук
Учёное звание:	профессор; академик АН СССР; академик РАН
Альма-матер:	МГПИ им. Либкнехта
Язык(и) произведений:	русский
Школа/традиция:	Марксизм
Направление:	Европейская философия
Период:	Философия XX века
Основные интересы:	эстетика
Премии:
Награды:

Анато́лий Григо́рьевич Его́ров (25 октября 1920, Скопин Рязанской губернии — 15 февраля 1997, Москва) — советский и российский учёный-философ, специалист по эстетике.

Доктор философских наук (1959), профессор. Действительный член АН СССР (26.11.1974, член-корреспондент c 29.06.1962). Иностранный член Чехословацкой АН (1982).

Член КПСС с 1944 года, член ЦРК (1961—1966), член ЦК (1976—1989; кандидат с 1966). Депутат Совета Национальностей Верховного Совета СССР 9, 10, 11 созывов (1974—1989) от Чувашской АССР.

Лауреат Ленинской премии (1982).

Биография

Родился в семье служащих. Окончил с отличием среднюю школу № 3 г. Рязани (1937).

Окончил с отличием факультет языка и литературы МГПИ им. Либкнехта, где учился в 1938—1941 годах, преподаватель русского языка и литературы.

В 1942—1946 годах служил в рядах РККА, участник Великой Отечественной войны.

В 1956—1961 годах главный редактор журнала «Политическое самообразование».

В 1961—1965 годах заместитель заведующего Отделом агитации и пропаганды ЦК КПСС. В 1965—1974 годах главный редактор журнала «Коммунист». В 1974—1987 годах директор Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. В 1988—1991 годах советник Президиума АН СССР.

Президент Советской эстетической ассоциации.

Похоронен на Кунцевском кладбище.

Награды

Был награждён орденами Ленина, Октябрьской Революции, двумя орденами Отечественной войны I степени, орденом Отечественной войны II степени, двумя орденами Трудового Красного Знамени (19??, 1970) и медалями «За победу над Германией», «За победу над Японией».

Основные работы

• «Искусство и общественная жизнь» (1959) — монография по докторской диссертации, защищённой в ИФАН
• «Содержание и форма в искусстве» // «Основы марксистско-ленинской эстетики» (1960)
• «О реакционной сущности современной буржуазной эстетики» (1961)
• «Производство, научно-техническое творчество и эстетика» // «Вопросы технической эстетики. Вып. 1» (1968)
• «Проблемы эстетики» (1973, 2-е изд. 1977)

Отзывы

Академик РАН Т. И. Ойзерман вспоминал:

Скажем, А. Г. Егоров — приятный хороший парень, а как философ ничем не выделялся. Образование — Московский педагогический институт, затем работал в ЦК, потом в журнале «Коммунист». Очень благожелательный человек, с удовольствием печатал мои статьи и работы других молодых авторов. [...] И действительно, в 1974 г. на выборах в нашем отделении была одна вакансия, на которую подали заявления члены-коррес­понденты А. Г. Егоров и я. Егоров очень боялся, что я стану тайно агитировать против него. А я ему сказал: «Я же понимаю, ты — директор Института марксизма-ленинизма». И действительно, он получил все шесть голосов. Там шесть академиков было. А я получил на один голос меньше: пять. И мне Федосеев сказал: «Я голосовал против Вас, потому что так надо». А Егоров мне говорит: «Ты хорошо поступил, ты никого не подначивал против меня. Я, конечно, понимаю, что ты в философии больше значишь. И я кое-что сделаю, всё-таки М. А. Суслов-то мне родственник». Они были женаты на сестрах. И он, действительно, начал что-то там делать, старался. Однако потом приглашает меня к себе, не хотел по телефону это обсуждать. И говорит: «Я советовался в ЦК, а они говорят, что он к Косыгину ходит и именно к нему, и в чем дело тут?»

Литература

• Козырев А. П. [www.runivers.ru/philosophy/chronograph/361955/ Т. И. Ойзерман. Марксизм не родился как Венера из головы Юпитера] // Вестник Московского университета. Сер. 7. Философия. — 2004. — № 6. — С. 40–61.
• Егоров Анатолий Григорьевич // Евклид — Ибсен. — М. : Советская энциклопедия, 1972. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 9).</span>

Ссылки

• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-50423.ln-ru Профиль Анатолия Григорьевича Егорова] на официальном сайте РАН
• [www.knowbysight.info/YeYY/00818.asp Биография] в Справочнике по истории КПСС
• [www.biografija.ru/biography/egorov-anatolij-grigorevich.htm Статья] на сайте «Биография.ру»
• [isaran.ru/?q=ru/person&guid=BF192685-9D7D-5EAE-A0E2-4183CB8D6644 Историческая справка] на сайте Архива РАН

Отрывок, характеризующий Егоров, Анатолий Григорьевич

Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.