Заратустра

К:Википедия:Страницы на КПМ (тип: не указан)

Заратустра Заратуштра Спитама
Zaraθuštra
Отец:	Порушаспа Спитама (традиционно)
Мать:	Дугдова (традиционно)
Супруга:	Хвови (традиционно)
Дети:	Френи, Поручиста, Трити; Исад-вастра, Урватат-нара, Хвара-читра (традиционно)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Зарату́стра (также Заратуштра от авест. Zaraθuštra, тадж. Зардушт, курд. Zerdeşt и перс. زرتشت‎ — Zartošt; Зороа́стр от греч. Ζωροάστρης) — основатель зороастризма (маздеизма), жрец и пророк, которому, по его утверждению, было дано Откровение Ахура-Мазды в виде Авесты — священного писания зороастризма.

Биография

Биографические сведения о Заратустре недостоверны и считаются согласно зороастрийской традиции. По одной из версий, он родился на территории исторической области Бактрия, в окрестностях города Балха (современный Афганистан). По другой версии — в Радесе, сейчас пригород Тегерана Рай (Rayy), и жил на востоке Большого Ирана ориентировочно между VI и первой половиной V века до н. э. (возможно, в 628—551 годах до н. э.). По традиционной пехлевийской хронологии, он жил «за 258 лет до Искандара» (Александра Македонского). Лингвистический анализ «Гат» — самой священной части «Авесты» позволяет отнести эпоху деятельности Зороастра к XII—X вв. до н. э.. Античные авторы временем жизни Зороастра называют период царствования Гистаспа (отец Дария I), эпоху Моисея или Камбиза; а самого его называют персом, индийцем, персомидийцем, эллином, бактрийцем, жителем континента, «расположенного над Великим Морем», ассирийцем, халдеем, пэмфилийцем, жителем Иранского Адрбейджана, а также евреем из рода жрецов, жившим в Самарии.

Некоторые средневековые мусульманские историки (Аль-Бируни, Аль-Балазури, Аль-Казвини, Аль-Хамави и др.), цитируя поздние зороастрийские источники, указывали, что Зороастр родился в Атропатене, на территории нынешнего Иранского Азербайджана. Другие, как Мэри Бойс или Бал Гангадхар Тилак, утверждают, что Заратустра родился на территории нынешней России (В качестве примера Бойс упоминает городище Синташта на территории Челябинской области). В Гатах же сказано, что Заратустра родился на территории туранских племён, откуда бежал, не будучи принятым соотечественниками, на территорию нынешнего Ирана к вождю (кави) Виштаспе, который стал его верным последователем.

Семья

Заратустра родился в семье Спитама — это имя древнего священнического рода часто появляется в Гатах. Имя отца Заратустры — Порушаспа, имя его матери — Дугдова. Согласно зороастрийской традиции он является сыном Оромазда, верховного бога зороастрийцев. Имена братьев его: старших — Ратуштар и Рангуштар, младших — Нотарига и Ниветиш. При рождении младенец Заратустра не заплакал, как все новорожденные, а засмеялся, а смех его убил более 2 000 демонов. По полагавшемуся обычаю, младенца омыли коровьей мочой и завернули в овечью шкуру. Когда Заратустра был ребёнком, совершалось много чудес, что вызывало зависть у тёмных сил. Много раз они посягали на жизнь Заратустры, но безуспешно — Заратустра был защищён Божественной силой.

Имя жены Заратустры — Хвови. Он был женат трижды. Один раз на вдове, два других раза на девственницах. Вдова родила Заратустре двух сыновей. Их звали Урватат-нара и Хвара-читра. Возмужав, они избрали для себя разные занятия: первый стал скотоводом и земледельцем, второй — воином. От других жён у Заратустры было четверо детей: сын Исад-вастра, который стал впоследствии верховным жрецом зороастрийской религии и три дочери: Френи, Трити и самая младшая, Поручиста.

Проповедник

Гаты («Песнопения», часть Авесты) рисуют нам Заратустру как историческую личность, наделённую всеми человеческими страстями. В этих проповедях-песнях он громогласно бичует своих противников, сторонников старой арийской религии, обожествлявшей силы природы, называя их поимённо; выступает против кровавых жертвоприношений и оргиастического культа хаомы. В своей проповеди Заратустра отделил добро и зло как две изначально существующие в мире природы, не имеющие между собой ничего общего. Призвал следовать добру и отвергать зло.

Лишь чужие (греческие) и свои позднейшие (поздне-авестские и пехлевийские) источники окутали эту живую личность нимбом легенд, отчасти уподобив его своим древним мудрецам или наделив его и его потомство сверхъестественными эсхатологическими атрибутами и заданиями.

Реформатор

Реформаторская деятельность Заратустры отразилась в придании иранской религии того абстрактного характера, который поражал ещё классических писателей. Главные божества зороастрийского пантеона представляют собой олицетворение абстрактных идей, лишённых плоти: Ахура-Мазда (мудрый господин), Хшатра Вария (лучшее царство), Хоурватат (целость), Амертат (бессмертие), Воху Мана (добрая мысль), Аша Вахишта (лучшая праведность), Спэнта Армати (святое смирение), Сраоша (послушание). Некоторые представители старого арийского пантеона, с которыми боролся Заратустра, поблекли и отнесены к демонам, к миру зла и мрака, с которыми дуалистическая зороастрийская религия предписывает упорную борьбу.

В культуре

В опере Моцарта «Волшебная флейта» (1791) образ Зарастро, символизирующий собой свет и мудрость, является отсылкой к почитанию Заратустры масонами.

У немецкого писателя-философа Фридриха Ницше есть произведение «Так говорил Заратустра».

В 1896 году, под впечатлением от книги Фридриха Ницше «Так говорил Заратустра», немецкий композитор Рихард Штраус написал симфоническую поэму «Так говорил Заратустра». Произведение программное, состоит из девяти фрагментов, исполняемых без пауз. Названия фрагментов повторяют названия некоторых глав литературного первоисточника. Средняя продолжительность исполнения — около тридцати минут. Симфоническая поэма написана для четверного оркестра. В партитуре используются также орган и колокол.

У группы «Пикник» есть песня, которая названа именем пророка, «Заратустра».

В экранизации романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «12 стульев» (режиссёр Леонид Гайдай), Остап Бендер, один из главных героев, представившись пожарным инспектором, сказал Паше, который продал стул: — «эх, набил бы я тебе рыло, да только Заратустра не позволяет».

См. также

• Виштаспа
• Кааба Зороастра

Ссылки

• [slovari.yandex.ru/dict/religion/article/rel/rel-0737.htm?text=Заратустра Заратустра](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2873 дня)) / Энциклопедия «Религия»

Отрывок, характеризующий Заратустра

– Mais non, il est a l'agonie… [Да нет же, он умирает…] – начал было Пьер.
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.