Земельный вопрос в России в 1917 году

Земельный вопрос в России в 1917 году — комплекс отношений в российской деревне, сложившийся в 1917 году. Бурный рост населения в царствование Николая II увеличил излишек рабочей силы в деревне («земельный вопрос»). Февральская революция приводит к тому, что крестьяне начинают массовые самозахваты земель по образцу революции 1905 года.

Революция 1917 года в России
Общественные процессы
До февраля 1917 года: Предпосылки революции Февраль — октябрь 1917 года: Демократизация армии Земельный вопрос После октября 1917 года: Бойкот правительства госслужащими Продразвёрстка Дипломатическая изоляция Советского правительства Гражданская война в России Распад Российской империи и образование СССР Военный коммунизм
Учреждения и организации
Политические партии России в 1917 году Советы (Съезды Советов, Совдеп) Петросовет Госдума IV созыва Временный комитет Государственной думы Временное правительство России Предпарламент Петроградский ВРК Центрофлот, Центробалт Викжель (Викжедор) Совнарком Союз коммун Северной области Комбеды
Вооружённые формирования
Красная гвардия Ударные части Русской армии
События
Февраль — октябрь 1917 года: Февральская революция Отречение Николая II Борьба вокруг «Апрельских тезисов» Ленина Лев Троцкий в 1917 году Июньское наступление Конфликт из-за дачи Дурново Июльские дни Корниловское выступление Большевизация Советов Октябрьская революция После октября 1917 года: II Съезд Советов Октябрьское восстание в Москве Поход Керенского — Краснова на Петроград Занятие большевиками Ставки Верховного Главнокомандующего Однородное социалистическое правительство Всероссийское учредительное собрание Брестский мир Перенос столицы России из Петрограда в Москву Перемещение отрекшегося Николая II из Тобольска в Екатеринбург Движение фабричных уполномоченных Восстание Чехословацкого корпуса Восстание левых эсеров Расстрел царской семьи
Персоналии
Великий князь Михаил Александрович Князь Львов Г. Е. Кирпичников Т. И. Керенский А. Ф. Чернов В. М. Чхеидзе Н. С. Ленин В. И. Троцкий Л. Д. Зиновьев Г. Е. Савинков Б. В. Суханов Н. Н. Джон Рид
Родственные статьи
Троцкий и Ленин Покушения на Ленина Левые коммунисты Военная оппозиция Партийная мобилизация Трудовые армии Мировая революция Культ личности Ленина

«Чёрный передел». Предыстория

Российское крестьянство начинает ожидать массового «чёрного передела» всей земли начиная, по крайней мере, с отмены крепостного права в 1861 году. Резкий демографический рост, произошедший в России в царствование Николая II, заметно обостряет «земельный вопрос». Содержание требований крестьян наглядно видно из наказов местных отделений Всероссийского крестьянского союза 1905 года. 100 % всех этих наказов требовали передачи всей земли в собственность крестьянских общин.

Ожидания крестьян на получение таким образов «прирезков» земли были сильно преувеличены: предполагалось получение «прирезков» в 5, 10 или даже 40 гектаров, тогда как на самом деле, по расчётам ещё царского министра земледелия Ермолова А. С., прирезки должны были составить всего 0,8 гектара. Распространённое представление о том, что в предреволюционной Российской империи большинство земли находилось в собственности помещиков, сильно преувеличено. В XVIII веке законодательство действительно разрешало владеть землёй только дворянам, однако после отмены крепостного права в 1861 году дворяне начали постепенно терять собственность на землю. Земля переходит главным образом, в собственность крестьянских общин, также — в собственность богатых купцов и крестьян-единоличников. На 1905 год в собственности крестьян (общинной или единоличной) находится 61,8 % частновладельческой земли, к концу 1916 года — уже до 90 %.

Исследователь Владимир Кабанов подвергает сомнению приводимую в советской историографии цифру в 150 млн десятин земли, перешедшей к крестьянам; по данным учёта на 1919 год в Европейской части России, подконтрольной большевикам, это число оценивается им в 17,2 млн, на 1920 год в 23,3 млн.; по данным Наркомзема, 15 % помещичьей земли уже было захвачено крестьянами до октября 1917 года, на февраль 1918 года — до 60 %.

Представление о «чёрном переделе» уходило своими корнями в традиционные для России обычаи крестьянских общин, с их регулярными, раз в несколько лет, «равнениями» (переделами) общинной земли между отдельными хозяйствами в соответствии с изменившимся за это время количеством едоков. Среди крестьян начинают распространяться слухи о грядущем «равнении всей земли», независимо от того, в чьей собственности эта земля формально находится. Ричард Пайпс в своей работе «Три 'почему' Русской революции» отмечает «нежелание со стороны русского мужика признать право частной собственности на землю»:

Еще на рубеже двадцатого века большинство русских людей, как малограмотных, так и образованных, было убеждено в том, что, стоит отменить право частной собственности на землю, — и пригодной для обработки почвы с лихвой хватит каждому. Фактически же земли не хватало. Народонаселение увеличивалось с поразительной стремительностью: ежегодный прирост составлял от пятнадцати до восемнадцати человек на тысячу жителей. Премьер-министр Петр Столыпин произвел расчеты необходимой площади пахотных земель, которая могла бы прокормить ежегодный прирост населения, и пришел к выводу, что такого количества земли в стране просто нет, даже если встать на путь тотальной конфискации помещичьей. Единственным способом разрешить проблему перенаселения в сельской местности было повышение урожайности и индустриализация страны.

Одним из способов решения «земельного вопроса» могло стать массовое переселение избыточной рабочей силы на восток от Урала, где земли было в избытке, в отличие от Европейской части России. В ходе столыпинской реформы 1906—1917 годов царское правительство пытается решить этот вопрос, однако масштабы переселения оказываются недостаточными. По оценкам, для окончательного решения «земельного вопроса» требовалось переселить «за Урал» до 25 млн чел., что оказалось слишком сложной задачей. В рамках реформы к 1917 году переселилось всего около 3,1 млн чел., причём 344 тыс. из них вернулись обратно. Такое переселение не поглотило даже естественного прироста населения, произошедшего за это время. Индустриализация России, фактически начавшаяся уже в 1880-е годы, также не решает эту проблему: медленно растущие города оказываются неспособны поглотить весь естественный прирост населения в деревнях.

Одной из ошибок царского правительства являлось представление о традиционных монархических настроениях крестьян, в первую очередь — русских («великороссов») центральных областей Европейской части России. Однако правомонархические черносотенные движения отказались поддерживать требование «чёрного передела», что стало одной из причин постепенной потери ими популярности. Симпатии крестьян всё больше поворачиваются в сторону эсеров с их программой «социализации земли». Выборы в Учредительное собрание уже наглядно показывают, что крестьянство голосует в основном за эсеров.

Дополнительным поводом для недовольства царским правительством для крестьян стала неравномерность мобилизаций на фронт в 1914—1917 годах. Она легла основной своей тяжестью на крестьянство; городское население (например, квалифицированные рабочие) могло пользоваться системой льгот и изъятий, на деревни не распространявшейся. Результатом стала массовая нехватка рабочих рук на селе. Кроме того, негативно были встречены и первые попытки ввести в конце 1916 года «твёрдые цены» на продовольствие, которые деревня сочла заниженными.

Начало массовых самозахватов земли

К апрелю 1917 года известие о произошедшей Февральском революции окончательно доходит до самых отдалённых уголков страны. Крестьянство реагирует на него возобновлением массовых самозахватов земли в ожидании «чёрного передела». В апреле министерство земледелия зафиксировало 205 «аграрных беспорядков», охвативших 42 из 49 губерний Европейской части России.

В мае зафиксировано «аграрных беспорядков» 558, в июне 1122. В июле-августе количество беспорядков снижается из-за необходимости вести активные полевые работы, однако осенью 1917 происходит взрыв. Уже во время небольшой паузы между полевыми работами в июле официально зарегистрировано 2 тыс. беспорядков, с 1 сентября по 20 октября — более 5 тыс. 3 сентября 1917 года власть в Тамбовской губернии захватил крестьянский Совет, своим «распоряжением № 3» от 11 сентября передавший в собственность крестьянских общин всю помещичью землю вместе со всем хозяйственным имуществом. По воспоминаниям Суханова Н. Н., «Мужички же, окончательно потерявшие терпение, начали вплотную решать аграрный вопрос — своими силами и своими методами. Им нельзя было не давать земли; их нельзя было больше мучить неизвестностью. К ним нельзя было обращаться с речами об „упорядочении земельных отношений без нарушения существующих форм землевладения“… И мужик начал действовать сам. Делят и запахивают земли, режут и угоняют скот, громят и жгут усадьбы, ломают и захватывают орудия, расхищают и уничтожают запасы, рубят леса и сады, чинят убийства и насилия. Это уже не „эксцессы“, как было в мае и в июне. Это — массовое явление, это — волны, которые вздымаются и растекаются по всей стране. И опять случайные известия за эти недели: Кишинев, Тамбов, Таганрог, Саратов, Одесса, Житомир, Киев, Воронеж, Самара, Чернигов, Пенза, Нижний Новгород… „Сожжено до 25 имений“, „прибыл для подавления из Москвы отряд“, „уничтожаются леса и посевы“, „для успокоения посланы войска“, „уничтожена старинная мебель“, „убытки исчисляются миллионами“, „идет поголовное истребление“, „сожжена ценная библиотека“, „погромное движение разрастается, перекидываясь в другие уезды“… и так далее без конца».

По данным исследователя Иллерицкой И. В., на момент 25 октября 1917 года «аграрным движением» было охвачено, 91,2 % уездов.

Самозахваты далеко не ограничивались только помещичьими землями; зачастую их жертвой становились «отрубники», вышедшие из крестьянских общин во время столыпинской аграрной реформы. Имели место и случаи столкновений между различными деревнями.

Так как Временное правительство не собирается одобрять «аграрные беспорядки», крестьянство всё сильнее начинает склоняться к поддержке партии эсеров с её доктриной «социализации земли». С июля 1917 года эсеры сами призывают деревни «брать землю». Начиная с апреля, в деревнях начинают появляться и дезертиры с фронта, зачастую вооружённые. На первом этапе именно они первыми начинают нападать на помещичьи и монастырские земли.

Сильное недовольство крестьян вызывает земельная программа первого министра земледелия Временного правительства, кадета Шингарёва А. С., активного противника «чёрного передела». Следующий министр земледелия, эсер Чернов В. М., уже склонялся к принятию крестьянских требований.

Писатель Михаил Булгаков в своём романе «Белая гвардия» (1924) юмористически описывает крестьянские требования так:

— Вся земля мужикам. — Каждому по сто десятин. — Чтобы никаких помещиков и духу не было. — И чтобы на каждые эти сто десятин верная гербовая бумага с печатью — во владение вечное, наследственное, от деда к отцу, от отца к сыну, к внуку и так далее. — Чтобы никакая шпана из Города не приезжала требовать хлеб. Хлеб наш мужицкий, никому его не дадим, что сами не съедим, закопаем в землю. — Чтобы из Города привозили керосин.

В мае—июне проходит I Съезд крестьянских депутатов (произошедший независимо от I Съезда рабочих и солдатских депутатов). На Съезде крестьяне согласились с Временным правительством, что «окончательное решение земельного вопроса должно дать Учредительное собрание», однако в специальной резолюции потребовали будущей передачи всей земли крестьянам без выкупа.

В ноябре 1917 года большевики фактически «перехватывают» эсеровский лозунг «социализации земли», своим Декретом о земле раздав землю крестьянам. После этого российское крестьянство вплоть до весны — лета 1918 года погружается в «чёрный передел», устранившись из активной политической жизни.

Уже в начале 1918 года становится ясно, что надежды на получение значительных «прирезков» были сильно преувеличены, к дальнейшему усугублению хаоса приводит массовое прибытие в деревни дезертиров с фронта, резко возросшее с ноября 1917 года. Однако эти дезертиры, в основной массе, уже опоздали к разделу земли. В ходе «чёрного передела» было уничтожены немногие наиболее эффективные имения, в которых помещики или богатые купцы вели хозяйство по передовым европейским методикам, причём урожайность в таких имениях могла превосходить урожайность на крестьянских землях до 50 %.

Реакция деревни на попытки Временного правительства ввести продразвёрстку

Вскоре после своего прихода к власти Временное правительство России пытается продолжить политику продразвёрстки, впервые инициированную ещё царским правительством в конце 1916 года. 25 марта (7 апреля) 1917 года принимается закон о государственной монополии на хлеб. В соответствии этим законом, свободный рынок хлеба упразднялся, излишки хлеба сверх установленных норм подлежали изъятию по твёрдым ценам (а в случае обнаружения укрываемых запасов — по половине от твёрдой цены). Для потребителей хлеба устанавливалось нормированное распределение.

Попытка ввести хлебную монополию на практике столкнулась с ожесточённым сопротивлением деревни, в первую очередь — крестьянских общин. Хлебозаготовки составили в процентах от плана: в апреле 1917 г. — 27 %, в мае — 70 %, сентябре — 30 %, в октябре — 19 %. Фактически, Временное правительство не смогло даже наладить учёт хлеба из-за сопротивления сельского населения. 20 августа 1917 года министр продовольствия приказал «взять в деревне хлеб» вплоть до применения оружия. Распоряжение распространялось только на «крупных владельцев, а также производителей ближайших к станциям селений» в связи с явной невозможностью изъятия хлеба у основной массы сельских жителей.

Начиная с июня 1917 года, хлебные пайки в городах несколько раз сокращаются, в августе нормы в Москве и Петрограде доходят до полфунта (200 г) в день на человека. Развал продовольственного снабжения подталкивает рабочих к массовым забастовкам.

Отрывок, характеризующий Земельный вопрос в России в 1917 году

Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.