Камбоджийская кампания

Камбоджийская кампания (англ. Cambodian Campaign) — общее название серии военных операций, проведённых американской и южновьетнамской армиями весной—летом 1970 года, одно из крупнейших событий Вьетнамской войны. В ходе боевых действий в Камбодже силы союзников добились определённых успехов, значение которых, однако, остаётся дискуссионным. В то же время в США операция была воспринята крайне неоднозначно и вызвала массовые студенческие протесты.

Предыстория

Согласно Женевским соглашениям 1954 года, Камбоджа являлась нейтральным государством. Однако в ходе войны во Вьетнаме, развернувшейся в конце 1950-х годов, правитель страны принц Нородом Сианук обнаружил, что из-за своего географического положения Камбоджа неизбежно окажется втянутой в этот вооружённый конфликт. В 1965 году Сианук разорвал дипломатические отношения с США, а вскоре подписал соглашение с Северным Вьетнамом, по которому северовьетнамская армия, тайно участвовавшая в боевых действиях в Южном Вьетнаме, получала право на использование восточных районов Камбоджи в своих целях, что противоречило нейтральному статусу страны. К этому времени южновьетнамские партизаны уже располагали здесь базовыми лагерями. Поскольку формально Камбоджа сохраняла нейтралитет, президент США Линдон Джонсон запретил американской армии проводить какие-либо боевые операции на её территории. Пользуясь этим, подразделения НФОЮВ и северовьетнамской армии пересекали границу, выполняли поставленные перед ними боевые задачи в Южном Вьетнаме, а затем отступали обратно для восполнения потерь и отдыха, зная, что противник не будет их преследовать.

К 1970 году в Камбодже шла гражданская война. Партизаны местного коммунистического движения, известные как «красные кхмеры», вели борьбу против центрального правительства. Это вынудило принца Сианука пойти на сближение с США и дать молчаливое согласие на проведение тайных авиационных бомбардировок восточных районов страны (операция «Меню»). В марте 1970 года, когда Сианук находился на отдыхе во Франции, в Камбодже произошёл военный переворот, в результате которого к власти пришёл проамерикански настроенный премьер-министр (и по совместительству министр обороны) генерал Лон Нол. Практически сразу после прихода к власти Лон Нол запретил партизанам НФОЮВ использовать морской порт Сиануквиль для транспортировки оружия и припасов, а от северовьетнамской армии потребовал покинуть страну. В ответ на это северовьетнамцы развернули крупное наступление против правительственных сил. К середине апреля камбоджийская армия находилась в тяжёлом положении, и речь шла о жизни или смерти правительства Лон Нола.

Тем временем в администрации США развернулась дискуссия, следует ли оказать военную помощь Лон Нолу, и если да, то в какой форме. Доминирующей была идея наземного вторжения. Не все члены администрации поддерживали её (в частности, против выступал министр обороны Мелвин Лэйрд), однако президент Ричард Никсон 26 апреля одобрил операцию.

Вторжение в Камбоджу преследовало ряд целей, в том числе:

• Оказать поддержку правительственным войскам Лон Нола;
• уничтожить базовые лагеря НФОЮВ и северовьетнамской армии в восточной части страны;
• продемонстрировать Северному Вьетнаму, что администрация США, продолжая мирные переговоры в Париже, готова при необходимости предпринять решительные действия на поле боя;
• проверить, насколько улучшилась боеспособность южновьетнамской армии в результате проведения программы «вьетнамизации»;
• найти и уничтожить Центральное управление Южного Вьетнама, главный штаб коммунистических сил на Юге (эта цель была формально провозглашена Никсоном среди основных, фактически же являлась второстепенной).

Вторжение

Вторжение в Камбоджу проводилось силами американской и южновьетнамской армии и представляло собой серию из 13 отдельных операций, в которых принимали участие в общей сложности от 80 до 100 тысяч военнослужащих. Южновьетнамская армия уже совершила несколько разведывательных вылазок в Камбоджу на протяжении марта—апреля. Она начала основную часть вторжения 30 апреля в районе «Клюв попугая» западнее Сайгона. На следующий день объединённые американо-вьетнамские силы развернули наступление в районе «Рыболовный крючок». О размахе операции говорит тот факт, что с американской стороны в ней были задействованы части и подразделения пяти дивизий. Вопреки ожиданиям, наступавшие не встретили серьёзного сопротивления. Основная часть северовьетнамских войск в это время сражалась на западном фронте против правительственной армии Камбоджи, а подразделения, охранявшие базовые лагеря, вели против сил вторжения лишь отвлекающие действия. К примеру, две бригады американской 4-й пехотной дивизии встретили сильное противодействие противника во время высадки с вертолётов, но в следующие десять дней пребывания в Камбодже имели лишь один серьёзный огневой контакт.

Продолжая углубляться на территорию Камбоджи, американские и южновьетнамские войска находили огромные склады оружия, припасов и базовые лагеря противника. Так, лагерь, получивший название «Город» (The City), состоял из 400 жилых построек, имел авторемонтную мастерскую, госпиталь, 18 столовых и даже плавательный бассейн. Захваченные в ходе операции трофеи были самыми крупными за всю войну.

Реакция

Вторжение в Камбоджу вызвало в США самые бурные студенческие протесты за весь период войны во Вьетнаме. Многие считали, что Никсон, победивший на президентских выборах с обещаниями о достижении «почётного мира» в Индокитае, вовлёк страну в новую войну в регионе. По всей стране демонстрантами было сожжено 30 зданий Службы подготовки офицеров запаса. В 16 штатах для сохранения общественного порядка местные власти вызывали Национальную гвардию. Напряжённая обстановка привела к трагедиям: 4 мая в Кентском университете солдаты Национальной гвардии по неизвестной причине открыли огонь по толпе, убив четырёх человек. Это событие получило огромный резонанс. В Джексоновском университете погибли два человека. Однако если со стороны студенчества вторжение вызвало единогласный протест, то американское общество в целом восприняло операцию в Камбодже не так однозначно. Опросы показывали, что 50 % американцев поддерживают действия Никсона. В Нью-Йорке прошла 100-тысячная демонстрация в поддержку операции в Камбодже.

Перед лицом массовых протестов Никсон установил границу продвижения американских подразделений вглубь территории Камбоджи и объявил, что войска США покинут территорию страны 30 июня, что и было осуществлено. Южновьетнамская армия, не связанная каким-либо политическими ограничениями, оставалась в Камбодже ещё некоторое время и оказала прямую поддержку войскам Лон Нола.

Итоги

Результаты камбоджийской кампании продолжают оставаться дискуссионными. В ходе вторжения погибло более 400 американских и около 800 южновьетнамских солдат. Потери северовьетнамцев оцениваются в 13 тысяч человек убитыми и пленными. Считается, что операция значительно отсрочила ближайшее крупное наступление северовьетнамских войск в Южном Вьетнаме, предоставив США дополнительное время на проведение программ «вьетнамизации» умиротворения сельских районов. Захваченные трофеи были значительными (одних только боеприпасов 1800 тонн).

Вопреки некоторым утверждениям, вторжение 1970 года не является началом гражданской войны в Камбодже. Боевые действия в стране шли с 1967—1968 годов, а значительная эскалация произошла в марте 1970 года, то есть ещё до вторжения. С этого момента, однако, США начали оказывать активную военную и финансовую помощь режиму Лон Нола. Американская авиация оказывала поддержку камбоджийской армии, а южновьетнамские войска ещё несколько раз вторгались в приграничные районы.

Относительно успешные действия южновьетнамской армии в Камбодже были восприняты американской администрацией как большое достижение «вьетнамизации». Это сыграло свою роль в принятии решения о вторжении в Лаос в 1971 году. Однако не был учтён тот факт, что в Камбодже южновьетнамская армия взаимодействовала с американскими наземными войсками, а сопротивление противника было относительно слабым. На лаосском фронте, в совершенно иных условиях, южновьетнамцы потерпели поражение.

Литература

• Дэвидсон Ф. Б. Война во Вьетнаме (1946—1975) = Vietnam at War: The History 1946-1975. — М.: Изографус, Эксмо, 2002. — С. 816.
• Гордиенко А. Н.Войны второй половины ХХ века. Мн., 1998. ISBN 985-437-507-2

Ссылки

• [www.militaryhistoryonline.com/vietnam/articles/cambodianincursion.aspx Jeremiah S. Boenisch. The Cambodian Incursion: A Hard Line for Change]  (англ.)

Военная история   Вьетнам   США

Отрывок, характеризующий Камбоджийская кампания

– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.

Была одна из тех мартовских ночей, когда зима как будто хочет взять свое и высыпает с отчаянной злобой свои последние снега и бураны. Навстречу немца доктора из Москвы, которого ждали каждую минуту и за которым была выслана подстава на большую дорогу, к повороту на проселок, были высланы верховые с фонарями, чтобы проводить его по ухабам и зажорам.
Княжна Марья уже давно оставила книгу: она сидела молча, устремив лучистые глаза на сморщенное, до малейших подробностей знакомое, лицо няни: на прядку седых волос, выбившуюся из под платка, на висящий мешочек кожи под подбородком.
Няня Савишна, с чулком в руках, тихим голосом рассказывала, сама не слыша и не понимая своих слов, сотни раз рассказанное о том, как покойница княгиня в Кишиневе рожала княжну Марью, с крестьянской бабой молдаванкой, вместо бабушки.
– Бог помилует, никогда дохтура не нужны, – говорила она. Вдруг порыв ветра налег на одну из выставленных рам комнаты (по воле князя всегда с жаворонками выставлялось по одной раме в каждой комнате) и, отбив плохо задвинутую задвижку, затрепал штофной гардиной, и пахнув холодом, снегом, задул свечу. Княжна Марья вздрогнула; няня, положив чулок, подошла к окну и высунувшись стала ловить откинутую раму. Холодный ветер трепал концами ее платка и седыми, выбившимися прядями волос.
– Княжна, матушка, едут по прешпекту кто то! – сказала она, держа раму и не затворяя ее. – С фонарями, должно, дохтур…
– Ах Боже мой! Слава Богу! – сказала княжна Марья, – надо пойти встретить его: он не знает по русски.
Княжна Марья накинула шаль и побежала навстречу ехавшим. Когда она проходила переднюю, она в окно видела, что какой то экипаж и фонари стояли у подъезда. Она вышла на лестницу. На столбике перил стояла сальная свеча и текла от ветра. Официант Филипп, с испуганным лицом и с другой свечей в руке, стоял ниже, на первой площадке лестницы. Еще пониже, за поворотом, по лестнице, слышны были подвигавшиеся шаги в теплых сапогах. И какой то знакомый, как показалось княжне Марье, голос, говорил что то.
– Слава Богу! – сказал голос. – А батюшка?
– Почивать легли, – отвечал голос дворецкого Демьяна, бывшего уже внизу.
Потом еще что то сказал голос, что то ответил Демьян, и шаги в теплых сапогах стали быстрее приближаться по невидному повороту лестницы. «Это Андрей! – подумала княжна Марья. Нет, это не может быть, это было бы слишком необыкновенно», подумала она, и в ту же минуту, как она думала это, на площадке, на которой стоял официант со свечой, показались лицо и фигура князя Андрея в шубе с воротником, обсыпанным снегом. Да, это был он, но бледный и худой, и с измененным, странно смягченным, но тревожным выражением лица. Он вошел на лестницу и обнял сестру.
– Вы не получили моего письма? – спросил он, и не дожидаясь ответа, которого бы он и не получил, потому что княжна не могла говорить, он вернулся, и с акушером, который вошел вслед за ним (он съехался с ним на последней станции), быстрыми шагами опять вошел на лестницу и опять обнял сестру. – Какая судьба! – проговорил он, – Маша милая – и, скинув шубу и сапоги, пошел на половину княгини.


Маленькая княгиня лежала на подушках, в белом чепчике. (Страдания только что отпустили ее.) Черные волосы прядями вились у ее воспаленных, вспотевших щек; румяный, прелестный ротик с губкой, покрытой черными волосиками, был раскрыт, и она радостно улыбалась. Князь Андрей вошел в комнату и остановился перед ней, у изножья дивана, на котором она лежала. Блестящие глаза, смотревшие детски, испуганно и взволнованно, остановились на нем, не изменяя выражения. «Я вас всех люблю, я никому зла не делала, за что я страдаю? помогите мне», говорило ее выражение. Она видела мужа, но не понимала значения его появления теперь перед нею. Князь Андрей обошел диван и в лоб поцеловал ее.
– Душенька моя, – сказал он: слово, которое никогда не говорил ей. – Бог милостив. – Она вопросительно, детски укоризненно посмотрела на него.
– Я от тебя ждала помощи, и ничего, ничего, и ты тоже! – сказали ее глаза. Она не удивилась, что он приехал; она не поняла того, что он приехал. Его приезд не имел никакого отношения до ее страданий и облегчения их. Муки вновь начались, и Марья Богдановна посоветовала князю Андрею выйти из комнаты.