Катастрофа Ту-134 в Сургуте

Рейс 7867 Аэрофлота
Ту-134А компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	27 февраля 1988 года
Время	06:07 (04:07 МСК)
Характер	Жёсткая посадка на ГВПП
Причина	Ошибки экипажа и служб УВД
Место	аэропорт Сургута (РСФСР, СССР)
Координаты	61°20′41″ с. ш. 73°23′21″ в. д.61.344861° с. ш. 73.389333° в. д. / 61.344861; 73.389333
Воздушное судно
Модель	Ту-134АК
Авиакомпания	Аэрофлот (Белорусское УГА, 2-й Минский ОАО)
Пункт вылета	Минск
Остановки в пути	Курумоч, Куйбышев Рощино, Тюмень
Пункт назначения	Сургут
Рейс	7867
Бортовой номер	CCCP-65675
Дата выпуска	28 декабря 1972 года
Пассажиры	45
Экипаж	6
Погибшие	20
Выживших	31

В субботу 27 февраля 1988 года при заходе на посадку в аэропорт Сургута потерпел катастрофу Ту-134АК компании Аэрофлот, в результате чего погибли 20 человек.

Самолёт

Ту-134АК с бортовым номером 65675 (заводской — 2351705, серийный — 17-05) был выпущен Харьковским авиазаводом 28 декабря 1972 года и к 29 декабря передан Министерству гражданской авиации, которое направило его в 235-й отдельный правительственный авиаотряд. К 1 января 1979 года авиалайнер был переведён в Минский авиаотряд Белорусского управления гражданской авиации. На момент катастрофы борт 65675 имел в общей сложности 18 900 часов налёта и 12 656 посадок.

Предшествующие обстоятельства

Самолёт выполнял рейс 7867 по маршруту Минск — Куйбышев — Тюмень — Сургут. Пилотировал его экипаж, состоявший из командира (КВС) А. М. Шавровича, второго пилота В. В. Шунейко, штурмана В. Г. Зехова и бортинженера В. В. Ярошевича. В салоне работали две стюардессы — Валентина Малахова и Алла Черняк. В 03:03 (здесь и далее время МСК) авиалайнер вылетел из тюменского аэропорта Рощино и после набора высоты занял эшелон 9100 метров. На его борту находились 45 пассажиров: 43 взрослых и 2 ребёнка.

В 03:35, спустя полчаса после вылета, экипаж получил сведения о погоде в Сургуте за 03:20 — тихо, видимость 8 километров. Плановый посадочный магнитный курс был 251° (с востока), но чтобы сэкономить время и топливо, экипаж запросил разрешить им выполнить по кратчайшему пути — по магнитному курсу 71° (с запада). Руководитель полётов (РП) удовлетворил их просьбу, но не стал организовывать метеорологические наблюдения и не включил курсо-глиссадную систему СП-75 и систему ОСП на данном курсе посадки. Фактически использовалась только радиолокационная система посадки (РСП). Командир корабля провёл предпосадочную подготовку, в процессе которой определил, что основной системой захода на посадку будет являться курсо-глиссадная, а резервной — радиолокационная, режим — директорный. При этом он не сообщил экипажу о метеорологических минимумах для этих систем и не определил высоту принятия решения (ВПР). В свою очередь штурман сообщил экипажу о работе ДПРМ и БПРМ по курсу посадки 71°, но при этом не прослушал их позывных.

Заход на посадку

В 03:47 Ту-134 начал снижаться с эшелона полёта. В процессе снижения штурман обнаружил, что привода по курсу посадки не работают, в связи с чем запросил у диспетчера подхода возможности их включить. Но диспетчер ответил, что заход на посадку будет осуществляться по посадочному радиолокатору, с чем штурман согласился. Далее экипаж перешёл на связь с диспетчером круга и получил от него разрешение выполнять заход по РСП и снижаться до 400 метров к четвёртому развороту. В 04:02:45, когда авиалайнер находился в 17 километрах от торца ВПП и в 3200 метрах правее линии курса, экипаж перешёл на связь с диспетчером посадки, который разрешил выполнять четвёртый разворот. Далее экипаж вошёл в глиссаду и доложил о готовности к посадке, на что получил от диспетчера разрешение. Вплоть до расстояния 4 километра от торца ВПП самолёт выполнял полёт по глиссаде без существенных отклонений.

В 04:06:11, когда до торца ВПП оставалось 3 километра, диспетчер предупредил экипаж, что они находятся в 20 метрах левее глиссады и в 10 метрах выше её, поэтому дал указание довернуть на курс 74°. Однако в этот момент командир, вероятно, отвлёкся от приборов и посмотрел внутрь кабины. Это во многом было вызвано тем, что авиалайнер подходил к высоте 130 метров, но штурман, в нарушение правил, не дал команду «Оценка». В результате из-за отвлечения командира вертикальная скорость снижения уменьшилась с 4,6 до 3 м/с. На высоте 100—110 метров экипаж включил было фары, но из-за неожиданного попадания в непрогнозируемую дымку, возник световой экран, поэтому фары пришлось выключить. В 04:06:37 диспетчер передал экипажу: «удаление 2 [километра], на курсе, выше 10 [метров], выше 15 [метров]». Через несколько секунд Ту-134 прошёл высоту принятия решения — 100 метров, но штурман вновь в нарушение инструкций не сообщил об этом. Сам командир на данной высоте не давал команд ни на посадку, ни на уход на второй круг. В данной ситуации второй пилот, не услышав решения командира на ВПР, был обязан начать выполнять уход на второй круг. Однако он этого не сделал и экипаж продолжал снижаться.

Катастрофа

В 04:07:01 экипажу поступило указание от диспетчера: «ближний, курс 70, выше 15». БПРМ самолёт прошёл на высоте 86 метров, вместо положенных 70 метров, и в 18 метрах правее линии посадки. Через несколько секунд (04:07:07) сработал сигнал «Опасная высота», поэтому командир на три секунды потянул штурвал на себя, чем снизил вертикальную скорость с 5,7 до 1 м/с, высота за этот промежуток успела уменьшиться с 60 до 43 метров. Далее самолёт с курса 71° повернул на курс 64,5°, после чего в 700 метрах от торца ВПП пересёк линию посадки и стал уклоняться влево (к северу). Но пилоты этого не заметили, так как командир перевёл взгляд от приборов и попытался увидеть огни приближения искусственной ВПП (ИВПП, с асфальтобетонным покрытием), но увидел лишь отдельные огоньки, а второй пилот за приборами не следил. Далее в 04:07:10 штурман доложил: «Полоса по курсу», а через секунду диспетчер передал экипажу: «удаление 500, полоса перед вами», но тут доклад штурмана наложился на начало доклада диспетчера, в результате чего экипаж услышал: «… Полоса перед вами». Самолёт в этот момент был в 40 метрах над землёй.

Неправильно восприняв полученную от диспетчера команду, командир, намереваясь всё же произвести посадку, в 04:07:15 увеличил вертикальную скорость снижения с 1 до 5,5 м/с, хотя не видел ясных наземных ориентиров, а сама посадка осуществлялась с выключенными фарами. Ту-134 на высоте 38 метров и при скорости 286 км/ч пролетел торец ИВПП, находясь при этом в 50 метрах левее посадочного курса. Пытаясь определить, где они находятся, командир фактически потерял контроль за своими действиями, а второй пилот не предпринимал никаких активных действий по пилотированию. Командир начал двигать штурвал, создавая крен, однако определить пространственное положение не смог, так как уклонившись влево самолёт теперь летел над покрытой снегом землёй и приближался к грунтовой ВПП (ГВПП), идущей параллельно ИВПП в сотне метров северней. Определение высоты также было затруднено, так как бортинженер докладывал только прохождение высот 40, 25 и 20 метров, после чего перестал передавать данные. Диспетчеры Сургутского аэропорта из-за нестандартного расположения стартовых диспетчерских пунктов не видели со своих рабочих мест самолёт, а потому не могли предупредить экипаж о его непосадочном положении.

В 04:07:24 диспетчер посадки увидел по посадочному радиолокатору, что самолёт начал отклоняться влево и начал набор высоты, поэтому дал команду: «по прямой 200». Через секунды командир экипажа принял решение всё же уходить на второй круг и в 04:07:29 взял штурвал на себя, при этом уменьшив крен с 7,2 до 6°, а также почти сразу увеличил режим двигателей. Однако нехватка времени и высоты не позволили избежать катастрофы.

Всего через секунду в 04:07:30 МСК (06:07:30 местного времени) снижающийся по курсу 66° Ту-134 с высокой вертикальной скоростью ударился стойками шасси о заснеженную ГВПП в 714 метрах от торца ИВПП и в 113 метрах левее её оси. Авиалайнер испытал почти пятикратную перегрузку (4,6—4,8g), в результате чего разрушилась и отделилась правая плоскость крыла, а фюзеляж перевернулся на спину, при этом оторвало правый двигатель. Самолёт промчался, разрушаясь, около трёх сотен метров, при этом вытекшее топливо воспламенилось, вызвав пожар, который распространился на высокотоксичную отделку пассажирского салона. В катастрофе погибли 20 человек: второй пилот, две стюардессы и 17 пассажиров. При этом из них лишь второй пилот погиб от травм, тогда как остальные погибли из-за отравления токсичными продуктами горения.

Причины катастрофы

По результатам расследования комиссия сделала следующие выводы:

1. В процессе захода на посадку экипаж допустил грубые нарушения требований НПП ГА-85 и технологии работы:
   1. КВС продолжал снижение после пролёта ВПР при отсутствии визуального контакта с наземными ориентирами и огнями приближения и ИВПП, не выдерживая заданных диспетчером параметров полёта на снижении, что привело к созданию непосадочного положения самолёта, его грубому приземлению в стороне от ИВПП ночью, с выключенными фарами, с вертикальной перегрузкой, превышающей допустимые значения;
   2. второй пилот в нарушение НПП ГА-85 при отсутствии на ВПР решения КВС уход на второй круг не выполнил, при дальнейшем снижении самолёта активного пилотирования по приборам не осуществлял;
   3. штурман не выдал информацию о высоте начала визуальной оценки и высоте принятия решения, что не нацелило КВС и второго пилота на прекращение снижения и выполнение ухода на второй круг;
   4. бортинженер не выдавал экипажу непрерывной информации о высоте полёта на предпосадочной прямой с высоты 70 метров и до приземления, что лишило экипаж возможности объективно оценивать высоту полёта перед приземлением.
2. Руководитель полётов нарушил требования НПП ГА-85 и НСД ГА-81 в части организации метеорологического и радиотехнического обеспечения полёта, что лишило экипаж возможности контролировать положение самолёта относительно ИВПП на предпосадочной прямой и, после пролёта БПРМ, по показаниям приборов курсо-глиссадной системы, а также не информировал работников АМСГ о принятом решении о посадке самолета с курсом 71°, что не позволило им приступить к наблюдением за фактической погодой в районе захода на посадку с данным курсом, а экипажу и диспетчерам — иметь информацию о фактической погоде.
3. Анализ синоптической обстановки и местных микроклиматических особенностей, прогнозирование ухудшения видимости до 800 метров в период с 04:00 до 07:00 и анализ действий экипажа позволяют утверждать, что в районе захода на посадку с МК=71° в приземном инверсионном слое при слабом ветре образовалась непрогнозируемая дымка индустриального происхождения, ухудшившая полётную видимость и связанная с наличием в 4—5 километрах от аэропорта большого теплого водохранилища ГРЭС со значительным выбросом водяного пара, а также с присутствием в районе других промышленных выбросов. Выдерживание практически постоянного курса на снижении от БПРМ до пролёта торца ИВПП с пересечением линии посадочного курса на удалении 700 метров указывает на несоответствие данных о видимости, выданных экипажу, и реальной видимости на предпосадочном снижении, так как в противном случае экипаж не допустил бы ухода в сторону от ИВПП при пролёте её торца, не принимая мер для исправления бокового уклонения.
4. В Минском лётном отряде не проводилась должная разъяснительная работа среди лётного состава по исправлению ошибок при заходе на посадку методом ухода на второй круг, как единственно правильного решения КВС.
5. В МГА не проводились комплексные научные исследования по определению профессиональной работоспособности членов экипажей воздушных судов старшего возраста, что приводит к допуску к полётам лиц летного состава, теряющих профессиональную работоспособность в условиях воздействия длительного ночного полёта, снижения биологических ритмов, при возникновении усложненных ситуаций.

Заключение

Катастрофа самолёта произошла вследствие невыполнения КВС и вторым пилотом требований НПП ГА-85 по уходу на второй круг с высоты принятия решения до минимально допустимой согласно РЛЭ при попадании в условия ухудшенной видимости и отсутствии надежного визуального контакта с огнями приближения, невыдерживания заданных параметров снижения, что привело к созданию непосадочного положения самолёта при заходе на посадку ночью, с выключенными фарами, в результате чего самолёт грубо приземлился левее посадочной полосы с перегрузкой, превышающей допустимую, разрушился и загорелся.

Катастрофе сопутствовали нарушения требований НПП ГА-85 и НСД ГА-81 руководителем полётов, который не организовал метеорологическое и радиотехническое обеспечение данного полёта при смене рабочего старта, чем лишил экипаж возможности контролировать положение самолёта относительно курса и глиссады по показаниям приборов, а работников АМСГ — осуществлять метеонаблюдения с курсом посадки.

— Выписка из доклада УГА

См. также

• Катастрофа Ту-134 в Куйбышеве

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ту-134 в Сургуте

– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.