Киндяков, Михаил Львович

Михаил Львович Киндяков
Дата рождения:	29 сентября 1877(1877-09-29)
Дата смерти:	9 апреля 1935(1935-04-09) (57 лет)
Место смерти:	Курбевуа, Франция
Гражданство:	Российская империя Российская империя
Образование:	Санкт-Петербургский университет
Партия:	Союз 17 октября
Род деятельности:	член Государственной думы IV созыва от Саратовской губернии

Михаи́л Льво́вич Киндяков (1877—1935) — русский общественный деятель и политик, член IV Государственной думы от Саратовской губернии.

Биография

Православный. Из потомственных дворян Саратовской губернии. Землевладелец Саратовского и Вольского уездов (2350 десятин).

По окончании Санкт-Петербургского университета по юридическому факультету в 1901 году, поступил на службу в 1-й департамент Сената, где занимал должности помощника обер-секретаря (1906—1908) и исполняющего обязанности обер-секретаря (1908—1912). В апреле 1912 года был назначен состоящим за обер-прокурорским столом в 1-м департаменте. Дослужился до чина надворного советника.

Одновременно со службой вел крупное товарное хозяйство в своих имениях и занимался общественной деятельностью. Избирался депутатом дворянства Вольского уезда (с 1902), гласным Саратовского уездного (с 1903), Вольского уездного и Саратовского губернского земских собраний (с 1906). С 1903 года состоял почетным мировым судьей Саратовского и Вольского уездов. Кроме того, состоял почетным попечителем Вольского сельско-хозяйственного училища (с 1906) и действительным членом Саратовской ученой архивной комиссии. Входил в Совет и правление Всероссийской сельско-хозяйственной палаты, представлял Саратовское губернское земство в Российской экспортной палате. Был членом Союза 17 октября.

В 1912 году был избран членом Государственной думы от Саратовской губернии. Входил во фракцию октябристов, после её раскола — в группу земцев-октябристов. Состоял секретарем сельскохозяйственной и продовольственной (со 2 декабря 1916) комиссий. Был членом Прогрессивного блока.

В годы Первой мировой войны занимался проведением мобилизации в 26-м участке Саратовского уезда в качестве заведующего военно-конской повинностью. Кроме того, состоял уполномоченным Общества Красного Креста и помощником управляющего полевыми складами Красного Креста на Юго-Западном фронте. С 24 февраля по 7 июля 1915 года находился в Галиции по делам РОКК.

Во время Февральской революции был назначен комиссаром Временного комитета Государственной думы в Государственную типографию. Затем был комиссаром ВКГД и Временного правительства в Комитете военно-санитарных организаций великих княгинь Марии Павловны и Виктории Федоровны, входил в Главное управление РОКК. С 16 июня 1917 года был избран членом-заместителем в Общегосударственный продовольственный комитет и членом ВКГД.

Весной и летом 1917 года саратовские имения Киндякова были разграблены: в Саратовском уезде крестьяне отобрали 180 десятин земли, а в деревне Садовке Вольского уезда крестьяне вырубили часть леса и конфисковали пашни и покосы. После Октябрьской революции выбрался в Сибирь. В 1918 году состоял уполномоченным РОКК при верховном правителе адмирале Колчаке, а в 1919 году был назначен товарищем министра земледелия в Омском правительстве Колчака.

С 1920 года в эмиграции в Харбине, затем в Париже. Был председателем ревизионной комиссии и членом особой комиссии (1921—1932) в Главном управлении РОКК за границей. Входил в правление Русского эмигрантского комитета, возглавляемого В. А. Маклаковым (1924), был генеральным секретарем Комитета объединенных организаций, возглавляемого В. Н. Коковцовым (1926—1933), а также членом ЦК Народно-монархического союза (1929). В 1926 году был делегатом Российского Зарубежного съезда в Париже. Участвовал в собраниях Российского торгово-промышленного и финансового союза (1929). Входил в редакцию газеты «Россия и славянство» (1931), был членом кружка «К познанию России» (1933).

Умер в 1935 году от сердечной болезни. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Источники

• 4-й созыв Государственной думы: Художественный фототип. альбом с портретами и биографиями. — Санкт-Петербург: издание Н. Н. Ольшанского, 1913.
• [www.tez-rus.net/ViewGood30723.html Государственная дума Российской империи: 1906—1917.] — Москва: РОССПЭН, 2008.
• [www.tez-rus.net/ViewGood31829.html Российское зарубежье во Франции 1919—2000. Л. Мнухин, М. Авриль, В. Лосская.] — Москва, 2008.

Отрывок, характеризующий Киндяков, Михаил Львович

– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.