Княжнин, Борис Яковлевич

Борис Яковлевич Княжнин
Портрет Б.Я.Княжнина мастерской Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения	21 августа 1777(1777-08-21)
Дата смерти	29 марта 1854(1854-03-29) (76 лет)
Место смерти	Петербург
Принадлежность	Россия Россия
Годы службы	1793 — 1854
Звание	генерал от инфантерии
Командовал	Мушкетерский Графа Аракчеева п. (1809-14)
Награды и премии	орден Владимира 1-й ст., Александра Невского с алмазами, Св.Анны 1-й ст. с алмазами, Георгия 4-го кл.; прусские Пур ле Мерит и Красного Орла 2-й ст.; знак отличия «за XLV лет беспорочной службы», золотая шпага «за храбрость»
Связи	Брат А.Я.Княжнина

Борис Яковлевич Княжнин (1777—1854) — российский командир эпохи наполеоновских войн, генерал от инфантерии Русской императорской армии.

Биография

Сын знаменитого драматурга Якова Борисовича Княжнина (1742—1791) от его брака с «первой русской писательницей», Екатериной Александровной Сумароковой (1746—1797). Внук по матери поэта А. П. Сумарокова. Младший брат А. Я. Княжнина.

Воспитываясь дома, он девяти лет от роду был зачислен в Измайловский полк фурьером; на действительную же службу явился в 1793 году. В 1796 году был выпущен из гвардии в армию капитаном и зачислен в Санкт-Петербургский гренадерский полк, а через два года переведен в Ярославль, во вновь формировавшийся тогда мушкетерский генерал-майора Лейтнера полк, где и оставался до 1804 года, когда вышел в отставку. В исходе 1806 года, при начале второй войны с Наполеоном, он был вновь принят на службу майором. участвовал в кампании 1807 года и был 20 мая 1808 года награждён орденом Святого Георгия 4-го кл.

в воздаяние отличного мужества и храбрости, оказанных в сражениях 29 мая при Гейльсберге и 2 июня при Фридланде против французских войск, в коих, поступая неустрашимо, поощрял подчиненных к поражению неприятеля.

В 1809 году был произведен в подполковники и назначен командиром мушкетерского графа Аракчеева полка, в полковники произведён 7 ноября 1811 года.

После вторжения армии Наполеона в пределы Российской империи, со своим полком, который входил в состав 1-й бригады 1-й гренадерской дивизии 3-го пехотного корпуса 1-й Западной армии, принимал участие в ряде битв Отечественной войны 1812 года.

После изгнания неприятеля из России, принял участие в заграничном походе русской армии; был ранен.

15 сентября 1813 года удостоен чина генерал-майора.

По окончании войны занимался устройством военных поселений в Новгородской губернии. Современник и очевидец его расправ с поселенцами так писал о Княжнине:

В своей жизни от побоев он отправил в Елисейские поля множество терпеливых, молчаливых, глупых солдат: с младшими в своём месте дерзок, варвар и грубиян; с старшими представляет доброго; иногда в маске филантропа, в сражении, сберегая себя, для будущности, любит стоять вне пушечного выстрела, в тихих зеленеющихся кустарниках, или в густом бору...

22 августа 1826 года произведён в чин генерал-лейтенанта. В 1826 году был назначен с.-петербургским обер-полицмейстером, а через два года сенатором.

С 1829 по 1832 год состоял военным губернатором в Киеве, а затем первоприсутствующим в 1 отделении 5-го департамента Сената; 6-го июня 1832 года назначен членом учрежденного 1-го мая того же года генерал-аудиториата военного министерства.

В 1835 году Княжнин командирован, вместе с сенатором В. И. Болгарским, в Новочеркасск для приведения там в действие Высочайше утверждённого 26 мая 1835 года Положения об управлений Донским войском.

В 1837 году Княжнину повелено, до окончательного устройства управления государственными имуществами, присутствовать в учрежденном для того временном совете, а с упразднением последнего — в совете вновь учрежденного министерства государственных имуществ.

С 1838 г. он находился в командировке для обревизования Новгородской губернии до 1840 г., когда был уволен от присутствования в совете министерства государственных имуществ; через три года произведен в генерал от инфантерии, а в 1846 г. оставлен сенатором неприсутствующим.

10 октября 1843 произведён в генералы от инфантерии. Похоронен на Смоленском православном кладбище в Петербурге.

Литературная деятельность

Будучи любимцем Аракчеева, Княжнин написал книгу: «Биографии штаб и обер-офицеров гренадерского графа Аракчеева полка, положивших жизнь свою, защищая государя и отечество в сражениях 1812, 1813 и 1814 годов», 1816 год. Книга эта, состоящая из 108 страниц, содержала в себе 13 биографий и краткую историю полка Аракчеева, с 1808 по 1815 года. Княжнин писал также стихи, из которых была напечатана только ода его Александру I в 1815 году. Находился в приятельских отношениях с Батюшковым, Гнедичем и некоторыми другими писателями. Был знаком с В. И. Панаевым, который в своих «Воспоминаниях» дал Княжнину следующий отзыв:

Княжнин был очень умный, образованный человек, отличавшийся вежливостью прежних времен. Говорили, что он слишком строг по службе и даже зол, но из обращения его ничего подобного заключить было нельзя.

Ссылки

• [www.museum.ru/museum/1812/Persons/slovar/sl_k26.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 425-426.
• Княжнин, Борис Яковлевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• [www.brdn.ru/person/250.html Княжнин, Борис Яковлевич]

Отрывок, характеризующий Княжнин, Борис Яковлевич

Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.