Лабынцев, Иван Михайлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Иван Михайлович Лабынцев
Дата рождения

1802(1802)

Дата смерти

7 сентября 1883(1883-09-07)

Место смерти

Вильна

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

пехота

Звание

генерал от инфантерии

Командовал

Кабардинский пехотный полк, 2-я бригада 20-й пехотной дивизии, 1-я бригада 19-й пехотной дивизии, 14-я пехотная дивизия, 2-я пехотная дивизия, 5-я пехотная дивизия, 1-я пехотная дивизия, 3-я пехотная дивизия, 1-й армейский корпус

Сражения/войны

Кавказская война, Русско-турецкая война (1828—1829), Венгерский поход (1849)

Награды и премии

Орден Святой Анны 4-й ст. (1827), Орден Святого Георгия 4-й ст. (1828), Орден Святой Анны 2-й ст. (1835), Орден Святого Владимира 3-й ст. (1839), Золотое оружие «За храбрость» (1839), Орден Святого Станислава 1-й ст. (1840), Орден Святой Анны 1-й ст. (1841), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1845), Орден Белого Орла (1847), Орден Святого Александра Невского (1849)

Иван Михайлович Лабынцев (Лабынцов, Лабинцев, Лабинцов) (1802—1883) — генерал от инфантерии, герой Кавказской войны.





Биография

Родился в 1802 году, происходил из дворян Тульской губернии, образование получил в Дворянском полку, откуда 15 апреля 1819 года выпущен прапорщиком в 39-й егерский полк, находившийся на Кавказе. С самого начала своей службы ему пришлось постоянно участвовать в походах против горцев. В 1823 году получил чин поручика.

Во время русско-турецкой войны 1828—1829 годов Лабынцев состоял адъютантом в командира 3-й бригады 20-й пехотной дивизии генерал-майора Бергмана и отличился при штурме Карса 21 июня 1828 года. 16 ноября 1828 года он был награждён орденом св. Георгия 4-й степени

В день приступа, под начальством подполковника Миклашевского, со вверенною ему ротою бросился с примерной отважностью в штыки на неприятельские шанцы на коих взято с боя, совместно с ротой 42-го Егерского полка, два орудия; потом занял часть предместья, причём взято четыре знамя.

В 1832 году за отличия против горцев Лабынцев был произведён в штабс-капитаны и вскоре назначен старшим адъютантом 20-й пехотной дивизии, в 1834 году зачислен в лейб-гвардии Волынский полк, в 1836 году произведён в капитаны.

Лабынцев в 1838 году был произведён в полковники с переводом в Кабардинский пехотный полк и командирован в Санкт-Петербург в Образовый пехотный полк. Однако на полпути его застал высочайший приказ (от 22 декабря того же года) о назначении командиром Кабардинского пехотного полка и Лабынцев вернулся на Кавказ; 15 марта 1839 года он принял полк в командование.

В 1839 году состоял в отряде графа Граббе, отличился во время действий против сильно укреплённого аула Ахульго и 25 июня 1839 года произведён в генерал-майоры, а вскоре получил и золотую шпагу с надписью «За храбрость» и алмазными украшениями.

В 1840 году, начальствуя самостоятельным отрядом, производил экспедиции по рекам Ассе и Ургуну; следующие два года провел в Чечне и Дагестане, в почти ежедневных стычках с врагом. Принимал участие в знаменитой ичкеринской экспедиции графа Граббе и взятии Дарго. Кабардинским полком Лабынцев командовал до 21 февраля 1842 года, затем был назначен командиром 2-й бригады 20-й пехотной дивизии, в 1844 году получил под начало 1-ю бригаду 19-й пехотной дивизии.

Большие услуги оказал он во время Даргинской экспедиции 1845 года; князь Дондуков-Корсаков в значительной степени ему приписывает спасение всего отряда и сообщает много любопытного о его личной храбрости, превосходном уменьи влиять на солдат и об его отличном понимании условий войны на Кавказе.

В начале 1845 года Лабынцев был назначен командующим 14-й пехотной дивизией и 31 июля 1845 года был произведён в генерал-лейтенанты, однако вскоре был переведён на должность начальника 19-й пехотной дивизии.

С 1848 года состоял при Главнокомандующем армией, затем был начальником 2-й пехотной дивизии, а в 1849 году получил в командование 5-ю пехотную дивизию, во главе которой выступил в поход в Венгрию.

В 1855 году назначен командующим сначала 1-й, а затем 3-й пехотной дивизии. В 1856 году назначен командующим 1-м армейским корпусом, 8 сентября 1859 года произведён в генералы от инфантерии.

Умер 7 сентября 1883 года в Вильне.

Награды

Среди прочих наград Лабынцев имел ордена:

Отзывы современников

Лабынцев пользовался на Кавказе репутацией «храбрейшего из храбрых», а граф Граббе писал, что с ним «все предприятия удаются».

Яркую характеристику Лабынцева оставил генерал М. Я. Ольшевский:

«Вот этот среднего роста, крепкого сложения с толстою шеей, с простоватым, ничего не выражающим лицом, идущий на маленькой довольно плохой лошадке, в засаленном сюртуке, ситцевой рубашке и курящий отвратительную сигару, которая вас одуряет, — это герой Кавказа, генерал Лабынцев. Он очень скуп, а потому у него и лошадь плохая, и засаленный сюртук, и ситцевая грязная рубашка, и курит он одуряющую сигару. Генерал Лабынцев — грубый брюзга, всегда угрюмый, недовольный, насупившийся, вечно ругающийся. Но если он не любим посторонними и подчинёнными, то уважаем ими за мужественную храбрость и неустрашимость. Солдаты его боятся и недолюбливают, но охотно идут с ним в бой, потому что знают, что с ним не попадут в беду; а если случится беда, то знают, что Иван Михайлович постоит и за себя и за них. И действительно много опасностей пережил генерал Лабынцев во время продолжительной своей службы на Кавказе, но, кроме контузии камнем при штурме Сурхаевой башни под Ахульго, не был ни разу ранен. Недаром солдаты считали его заговоренным от пуль и ядер».

Историк Кабардинского полка А. Л. Зиссерман следующими словами описывал Лабынцева:

Небольшого роста, плотный, лысый, с непривлекательным, но очень выразительным лицом, Иван Михайлович обладал замечательным природным умом, и это затушёвывало недостаток образования научного. При этом — редкая твёрдость и изумительная энергия. … До крайности расчётливый, даже просто скупой, иногда до мелочности, он был однако чужд корыстолюбия и также строго берёг казённые деньги, как и свои собственные. … Суровый, строгий начальник, грубый в обращении, он умел однако приобрести в полку среди офицеров горячих приверженцев, а солдаты боготворили его и готовы были за ним в огонь и в воду. … Впоследствии, командуя дивизией, он заставлял бояться полковых командиров его инспекторских смотров пуще всякой беды.

Источники

Напишите отзыв о статье "Лабынцев, Иван Михайлович"

Отрывок, характеризующий Лабынцев, Иван Михайлович

– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.