Леонтьев, Михаил Иванович

Михаи́л Ива́нович Лео́нтьев (1 (11) сентября 1672 — 12 (23) сентября 1752) — генерал-аншеф русской императорской армии, внучатый брат Петра I, крупный землевладелец. С 1738 губернатор, затем генерал-губернатор Киева. Его усадьба в центре Москвы дала название Леонтьевскому переулку.

Биография

Своей карьерой обязан родству с царской фамилией: его тётка Анна Леонтьевна была матерью царицы Натальи Кирилловны.

Службу Леонтьев начал стольником. В 1700 году был произведён в прапорщики в 1-й драгунский (позднее Киевский) полк и в том же году — в поручики, в следующем году — в капитаны, в 1705 году — в майоры, в 1706 — в подполковники и в 1708 — в полковники. Сражался под Нарвой и 2 раза был ранен: под Гомантовым в 1702 году и под Мур-мызой в 1705 году. Но особенно отличился он под Полтавой, взяв 7 шведских знамён, серебряные литавры и носилки Карла XII; здесь же он получил третью рану.

В 1709 году Леонтьев был переведен в Невский драгунский полк и с этим полком продолжал принимать участие в военных действиях: находился при осаде Риги, Пернова и Ревеля, был в походе в Померанию (1711—1712) и в Голштинию (1713) и в осаде Штетина. В 1715 году Леонтьев совершил походы из-за границы в Малороссию, из Малороссии в Мекленбург и снова в Малороссию. В 1720 году был произведён в бригадиры с оставлением полковником над Невским полком. В 1721—1724 годах он состоял при строительстве Ладожского канала, в 1724 году был назначен членом Военной коллегии, а по переводе коллегии из Москвы в Петербург — главноприсутствующим в Военной конторе.

В 1726 году он был произведён в генерал-майоры и определен к ревизии Московской и Смоленской губернии: в следующем году назначен московским вице-губернатором и в том же году вместе с генералом фон дер Роппом отправлен на помощь германскому императору, но дошел только до Смоленска.

При короновании Петра II (1728) он, в числе 6 генерал-майоров, нес балдахин над императором от Красного крыльца до Успенского собора. После коронации Леонтьев командовал драгунской дивизией на Украине. 25 февраля 1729 года награждён орденом Св. Александра Невского.

В 1730 году в числе трёх депутатов от Верховного Тайного совета ездил к будущей императрице Анне Иоанновне в Митаву.

В 1731 году назначен членом комиссии о новых штатах и в том же году послан в Низовой корпус. В следующем году он был определён к должности воинского инспектора и назначен состоять при главнокомандующем Низового корпуса, с производством в генерал-лейтенанты, а в 1735 году был генерал-инспектором и членом Военной коллегии. В этом же году он принял участие в качестве начальника отряда в походе Миниха в Крым при начале русско-турецкой войны, потеряв при этом 9000 солдат. В следующем году Леонтьев, командуя 4-й колонной армии, участвовал во взятии Перекопа и Кинбурна. В 1737 году, во время военных действий под Очаковым, Леонтьеву был поручен обоз, подвижной магазин и часть тяжёлой артиллерии. В 1738 году он имел главную команду над дивизиями Кейта и князя Трубецкого и над ландмилицкими полками и отражал набеги крымских и ногайских татар.

Современники отзываются о Леонтьеве как об угрюмом и сварливом солдате, который к подчинённым был взыскателен и строг до жестокости, но вместе с тем признают его храбрым и предприимчивым. Миних, которого Леонтьев считал своим врагом, так характеризует его в записке, поданной Анне Иоанновне в 1737 году:

Генерал-лейтенант Леонтьев старый воин, понимает службу и особенно кавалерийскую и мог бы хорошо служить полковником; он здоров и крепкого сложения, но не имеет честолюбия, ни охоты к службе. Он годится быть в Конюшенном департаменте как охотник и знаток в лошадях такой, какому во всей армии нет подобного.

В 1738 году прекратилась военная деятельность Леонтьева: он был отправлен из армии в Киев для управления «губернскими делами». Назначение это состоялось помимо желания Леонтьева, и он объяснил это недоброжелательством Миниха. В 1740 году Леонтьев был назначен сенатором. Меньше года он присутствовал в Сенате, но в это время ему пришлось принять участие в суде над Бироном. В это время, наконец-то, был достроен дом на участке, пожалованном ему ещё в 1722 году; поскольку Михаил Иванович в Петербурге бывал редко, то строительство дома шло медленно — к 1737 году был возведён лишь первый этаж каменного дома; но в 1741 году постройка была закончена и дом по адресу: 1-я линия Васильевского острова, 12 — принял своих жильцов.

В 1741 году он был произведен в генерал-аншефы и назначен киевским генерал-губернатором и оставался в этой должности до самой смерти. В течение первого года также командовал всеми войсками, находившимися на Украине («главный командир Малороссии»). Представленный им на рассмотрение Сената проект упразднения запорожского самоуправления был положен правительством под сукно.

Семья

Дореволюционные источники («Русская родословная книга», «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона» и т. д.) указывают, что в 1717 году Леонтьев женился на Марии Васильевне Эверлаковой (08.01.1687—25.01.1746), дочери думного дьяка. В книге «История губернаторства в Киеве и Украине» (2003) сказано, что под собором Киево-Печерской лавры в одном склепе с генерал-губернатором Леонтьевым покоится его супруга, Мария Васильевна Эварлагова; воспроизведены и надгробные надписи. Дети:

• Анастасия (1712—1775), с 1734 года жена князя Ивана Андреевича Дашкова, мать князя М. И. Дашкова, свекровь Екатерины Воронцовой-Дашковой.
• Анна (1715—1782), жена князя Петра Ивановича Гагарина; их сын Гавриил Петрович стал видным государственным деятелем, одним из крупнейших представителей масонского движения в России.
• Николай (1717—1769), генерал-аншеф; был женат на Екатерине Александровне, сестре П. А. Румянцева-Задунайского.
• Елизавета (1727—1800), с 1754 года — жена генерал-аншефа Петра Дмитриевича Еропкина.
• Мария (1737—1787), с 1758 года — 2-я жена генерал-майора Сергея Михайловича Нарышкина (1706—1765).

Во многих генеалогических компиляциях в качестве жены думного дьяка Эверлакова указана родная сестра князя А. Д. Меншикова. На самом деле на племяннице Меншикова — Анне Яковлевне (или Алексеевне) Головиной — был женат брат Михаила Ивановича Леонтьева по имени Александр (ок.1675-1718), поручик морского флота; 8 декабря 1717 года у них родился сын, восприемником которого стал император Петр I.

Литература

• Леонтьев, Михаил Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Леонтьев, Михаил Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Леонтьев, Михаил Иванович

– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.