Лисовчики

Лисовчики — название формирований польско-литовской иррегулярной лёгкой кавалерии, действовавшей в пределах Речи Посполитой и Венгрии в 1619 году под командованием А. Ю. Лисовского в 1608 — 1616 годов.

В отличие от других подразделений (хоругвей) польской и литовской конницы, были нерегулярными формированиями, лисовчики формально не получали жалования. Формировались они в основном из добровольцев мелкой шляхты и горожан из Великого княжества Литовского. Относились к лёгкой кавалерии казацко-татарского типа (сабля, сагайдак, пистолеты, минимум доспехов). Они кормились только за счёт трофеев и награбленной добычи. Во время боевых действий они рассчитывали на свою скорость и в сражениях не сооружали град-обозов (таборов). Лисовчики получили печальную известность благодаря многочисленным грабежам, насилиям и убийствам, жертвами которых становилось мирное население. Не брезговали они грабить и земли своей родины (это было одной из причин, почему король Сигизмунд III Ваза желал удалить их из Речи Посполитой настолько долго, насколько это возможно). В то же время противники уважали лисовчиков за высокие боевые качества.

История

Конфедерация

Своё происхождение лисовчики ведут от конфедерации, организованной Александром Юзефом Лисовским в 1604 году. Эта конфедерация была одной из первых солдатских конфедераций, организованных литовскими шляхтичами во время Польско-шведской войны 1601—1605. Подобные конфедерации состояли из польских шляхтичей, недовольных задержкой и невыплатой причитавшегося им жалования. Конфедерации, выбиравшие своих собственных командиров, нападали на небольшие города и сёла, выколачивая из крестьян и горожан деньги, которые должно было уплатить им правительство в качестве жалования. Одним из первых командиров такой конфедерации, созданной осенью 1604 года, был Александр Лисовский. За преступления против населения Великого княжества Литовского и Инфлянтов А. Ю. Лисовский был лишен шляхетства и объявлен вне закона. Уйти от расправы стало возможным благодаря опеке со стороны Януша Радзивила. В 1606 году Лисовский со своими сторонниками принял участие в рокоше Зебжидовского — восстании части польской и литовской шляхты против абсолютистских замашек короля Сигизмунда III Вазы. Рота Лисовского приняла участие в Битве под Гузовом 6 августа 1607 года на стороне рокошан Я. Радзивила, а затем некоторое время грабила население восточной Белой Руси (Могилевское староство, Клецк, Брагин).

«Воровской» пан

После разгрома повстанцев под Гузовом удача отвернулась от лисовчиков. Лисовский, как и многие другие шляхтичи, уволенные со службы после войны со Швецией, скомпрометированных участием в рокоше и бандитизмом в 1608 г. отправился в Россию, где в это время в самом разгаре шла гражданская война.

Поступившие на службу к самозванцу Лжедмитрию II поляки вынуждены были мириться с тем фактом, что «царевич» не располагал средствами для выплаты жалования польским добровольцам, в связи с чем поляки организовали так называемую московскую конфедерацию, заключив в августе 1608 года соглашение с Лжедмитрием II. Согласно этому соглашению, поляки обязались служить без платы в качестве добровольцев, а после утверждения «Дмитрия» на престоле последний должен был выплатить им 100 000 дукатов или позволить собирать в свою пользу налоги в Северской и Рязанской землях. Одним из главарей московской конфедерации был Александр Лисовский. Отряды Лисовского приняли активное участие в борьбе Лжедмитрия II за московский престол. Так, в 1608 году лисовчики разгромили правительственные войска Захара Ляпунова и Ивана Хованского под Зарайском, после чего захватили Михайлов и Коломну. Вскоре Лисовский потерпел жестокое поражение, потеряв большую часть добычи, однако сумел реорганизовать свою армию и объединил свои силы с войсками усвятского старосты Яна Петра Сапеги. Однако объединённые силы Лисовского и Сапеги потерпели поражение под стенами Троице-Сергиевой Лавры, которую безуспешно осаждали в течение шестнадцати месяцев.

Вскоре, однако, Лисовский одержал победы под Костромой и Солигаличем в 1608—1609, а затем захватил Псков в 1610 году. В это же время интересы Лисовского столкнулись с интересами шведских интервентов.

Битва за Смоленск

Позднее, после вступления в войну короля Сигизмунда III, часть конфедератов угрожала войной королевским войскам, захватившим территории, которые они должны были получить от царя в качестве платы за свою службу. В то же время, часть конфедератов перешла на службу к королю. В их числе был и Александр Лисовский. Лисовчики показали себя незаменимыми в обороне Смоленска в 1612 году, когда большая часть регулярной польской армии взбунтовалась, присоединившись к так называемой Рогатинской конфедерации. В течение последующих трёх лет лисовчики играли важную роль в обороне польских границ против наступления русских войск.

Рейд Лисовского (1615)

В 1615 году Лисовский со своими отрядами (1200 человек) вторгся в Русское царство. 3 марта он осадил Брянск (подле которого находился до начала июня). Затем, узнав о приближении московского войска (7 тыс. человек), лисовчики сыграли на опережение и разбили его 9 июня под Карачевым. 23 августа 1615 года Лисовский блокировал войска князя Дмитрия Пожарского и внезапно атаковал Орел. Вскоре лисовчики сожгли Белёв и Лихвин (1 сентября), захватили Перемышль (Калужская область) (2 сентября), затем, повернув на север, разгромили русские войска под Ржевом (ноябрь), затем сожгли Торжок, достигли Углича и намеревались атаковать Кострому, однако сил у него было явно недостаточно для штурма этого города. Далее в декабре 1615 года лисовчики достигли Мурома и, избегая столкновений с царской ратью, вышли 19 декабря к Лихвину. В начале 1616 года лисовчики вернулись на Смоленщину, которую в то время контролировали поляки. Вплоть до осени 1616 года лисовчики располагались на польско-русской границе. 11 октября 1616 года Александр Юзеф Лисовский скончался.

После Лисовского

Следующим командиром лисовчиков стал Станислав Чаплинский. В 1616 году лисовчики захватили Курск и разбили русские войска под Болховым. В 1617 году они сняли русскую осаду Смоленска: русские отступили к Белой сразу же как только узнали, что лисовчики под командованием Станислава Чаплинского расположились неподалёку. После смерти Чаплинского в Калуге новым командиров лисовчиков стал Валентин Рогавский. Под его командованием лисовчики примкнули к войскам королевича Владислава в походе на Москву в 1618 году.

В Тридцатилетней войне

В 1619 году лисовчики, располагавшиеся в Ковно, были посланы королём на войну с протестантами в рамках масштабного европейского конфликта, получившего позже название Тридцатилетняя война. Под командованием Валентина Роговского они нанесли ряд чувствительных поражений протестантам в Трансильвании, принявшись затем за своё обычное дело — грабежи и убийства. Хроники отмечают, что лисовчики не «жалели даже детей и собак». Затем лисовчики раскололись: часть их под командованием Роговского решила вернуться в Польшу, остальные под командованием Яроша Клецковского осталась на службе императора Священной Римской империи. После гибели Клецковского новым командиром лисовчиков стал Станислав Русиновский. Под его командованием лисовчики сражались в битве у Белой Горы 8 ноября 1620 года, в которой захватили 20 знамён. 7 мая 1621 император, уступая многочисленным жалобам населения на бесчинства лисовчиков, заплатил им жалование и освободил их от службы. Некоторые лисовчики вернулись в Польшу, остальные поступили на службу к баварскому курфюрсту Максимиллиану I.

В войнах с Османской империей

Лисовчики принимали участие в войнах Речи Посполитой с Османской империей, в частности, в Цецорском и Хотинском сражениях, а также в войнах молдавских магнатов.

В 1636 году лисовчики были расформированы специальным указом сейма.

Организация

Высшим органом управления лисовчиков был «генеральный круг», или собрание всех участников этого боевого подразделения. Именно генеральный круг выбирал командующего (полковника), его поручика, или заместителя, обозного, судей, ротмистров, поручиков и знаменосцев. Круг принимал также законы, каравшие штрафами нарушителей внутренней жизни конфедерации. Подобно солдатам регулярных войск, каждый лисовчик (товарищ) имел 3—5 боевых помощников и до 10 слуг (джур). Товарищи и их помощники объединялись в «барские» хоругви. Слуги были объединены в отдельные хоругви, имевшие свои собственные знамёна. Ротмистр командовал двумя подразделениями — господским и джуровским. Полковник командовал четырьмя хоругвями — двумя отборными господскими и двумя джуровскими. Вся совокупность конфедератов объединялась в «полк», численность которого составляла в разное время от 2000 до 10 000 сабель.

Товарищи были в основном представлены мелкой шляхтой, однако было среди них немало выслужившихся простолюдинов. Прислужниками были ремесленники и крестьяне, а зачастую преступники и бродяги, в том числе цыгане. Главной силой лисовчиков были господские хоругви, в то время как вспомогательные джурские подразделения охраняли территорию и производили разведку. Они же главным образом и совершали многочисленные грабежи местного населения.

Тактика и стратегия

Лисовчики при передвижении не использовали ни повозок, ни лагерей. Во время марша они имели только вьючных лошадей. Благодаря этому они добивались высокой скорости передвижения своих отрядов. Чтобы сохранять тайну своих передвижений лисовчики не останавливались ни перед какими мерами: так, они убивали каждого встречашегося на их пути человека. Точно так же вырезалось население городов и деревень, через которые следовали их отряды. Для переправ лисовчики выбирали только неизвестные места. Благодаря этому лисовчики были незаменимы для разведки, преследования и проведения глубоких диверсионных операций. Во время боя лисовчики сражались «лавой», то есть открытым боевым порядком, сохраняя промежутки между бойцами, достаточные, чтобы солдат свободно мог развернуть коня. Их тактика сводилась к поражению противника огнём и стрелами. Лисовчики также умели при необходимости сражаться в плотном строю.

См. также

• Сердюки
• Башибузуки

Литература

• Wojskowy Instytut Historyczny, Zakład Historii Dawnego Wojska Polskiego. «Zarys Dziejów Wojskowości Polskiej Do Roku 1864. Tom I, Do Roku 1648». Redaktor Naukowy Janusz Sikorski. Wydawnictwo Ministerstwa Obrony Narodowej. Warszawa 1966.
• Henryk Wisner, «Lisowczycy», Warszawa, Książka i Wiedza, 1976
• Зорин А. В. Александр Юзеф Лисовский: герой Смутного времени [Электронный ресурс] // История военного дела: исследования и источники. — 2012. — Т. III. — С. 1-203. <www.milhist.info/2012/10/26/zorin> (26.10.2012)

Ссылки

•  (польск.) [slawek-dabrowski.webpark.pl/ Strona o Lisowczykach]

Отрывок, характеризующий Лисовчики

– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»