Анчич, Марио

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Марио Анчич»)
Перейти к: навигация, поиск
Марио Анчич
Место проживания Монте-Карло, Монако
Рост 196 см
Вес 82 кг
Начало карьеры 2001
Завершение карьеры май 2010
Рабочая рука правая
Удар слева двуручный
Призовые, долл. 4 024 686
Одиночный разряд
Титулов 3
Наивысшая позиция 7 (10 июля 2006)
Турниры серии Большого шлема
Австралия 4-й раунд (2003, 2007)
Франция 1/4 финала (2006)
Уимблдон 1/2 финала (2004)
США 2-й раунд (2005)
Парный разряд
Титулов 5
Наивысшая позиция 47 (14 июня 2004)
Турниры серии Большого шлема
Австралия 2-й раунд (2004)
Франция 3-й раунд (2004)
Уимблдон 1-й раунд (2003)
США 1/4 финала (2003)
Международные медали
Олимпийские игры
Бронза Афины 2004 парный разряд
Завершил выступления

Ма́рио А́нчич (хорв. Mario Ančić; родился 30 марта 1984 года в Сплите, СФРЮ) — хорватский теннисист; полуфиналист одного турнира Большого шлема в одиночном разряде (Уимблдон-2004); победитель 8 турниров ATP (3 — в одиночном разряде); бывшая седьмая ракетка мира в одиночном разряде; обладатель Кубка Дэвиса (2006) в составе национальной сборной Хорватии; призёр теннисного турнира Олимпийских игр в мужском парном разряде; финалист двух юниорских турниров Большого шлема в одиночном разряде (Australian Open, Уимблдон-2000); полуфиналист одного юниорского турнира Большого шлема в одиночном разряде (US Open-2000); полуфиналист одного юниорского турнира Большого шлема в парном разряде (US Open-1999); бывшая первая ракетка мира в юниорском одиночном рейтинге.





Общая информация

Марио — средний из трёх детей Степе и Нильды Анчичей; его старшего брата зовут Ивица, а младшую сестру — Саня. Отец семейства — владелец сети супермаркетов; мать — финансовый советник; другие дети, также как и Марио, играли в теннис в том числе и на профессиональном уровне, но достигли куда меньших успехов. Сам Марио в теннисе с семи лет.

После победы в 2002 году на Уимблдонском турнире над Роджером Федерером Анчич заработал от британских журналистов прозвище Супер Марио.

В 2007 году хорвату был поставлен диагноз мононуклеоз, из-за которого он пропустил немало турниров, так и не восстановился окончательно и быстро завершил игровую карьеру.

Спортивная карьера

Начало карьеры

Первый турнир из серии «фьючерс» выиграл в парном разряде совместно с братом Ивицей в 2000 году. В этом же году в возрасте 16 лет сыграл в парном турнире на Олимпийских играх в Сиднее совместно со знаменитым соотечественником Гораном Иванишевич, но хорваты выбыли уже в первом раунде. В апреле 2001 года в возрасте 17 лет дебютировал в составе сборной Хорватии в матче розыгрыша Кубка Дэвиса.

В феврале 2002 года выиграл дебютный «челленджер» в Белграде. В марте 2002 года Марио дебютирует в основных соревнованиях ATP-тура, сыграв один матч на турнире серии Мастерс в Майами. На турнирах серии Большого шлема дебютирует летом, сыграв на Уимблдонском турнире. Примечательно, что в первом своем матче на таком уровне Анчич смог обыграть, тогда ещё 9-ю ракетку мира Роджера Федерера 6-3, 7-6(2), 6-3, который начиная со следующего сезона выигрывал Уимблдон пять лет подряд. В концовке сезона 2002 года Марио выиграл два «челленджера» подряд в Праге и Милане и таким образом вошёл в Топ-100 мирового рейтинга.

2003 год начинает для себя с выхода в четвёртый раунд на Открытом чемпионате Австралии. Затем Анчич выиграл «челленджер» в Гамбурге, где в финале переиграл тогда ещё совсем юного испанца Рафаэля Надаля 6-2, 6-3. В мае ему удается выйти в четвертьфинал турнира ATP в Санкт-Пёльтене. В конце июля выиграл первый титул на соревнованиях ассоциации. Это ему удалось сделать в парном разряде в Индианаполисе совместно с израильтянином Энди Рамом. На Открытом чемпионате США, выступив уже в паре с Иваном Любичичем сумел дойти до четвертьфинала. В октябре на турнире в Стокгольме Анчич выходит в четвертьфинал.

2004-06
Пик карьеры

На Открытом чемпионате Австралии 2004 года Анчич вышел в третий раунд. В феврале 2004 года ему удается выйти в финал турнира в Милане, где Марио уступил французу Антони Дюпюи 4-6, 7-6(12), 6-7(5). В апреле в Валенсии он выходит в четвертьфинал. Успешно хорват выступил в июне на траве. Сначала ему удалось выйти в полуфинал турнира в Хертогенбосе. На главном турнире на травяных кортах Уимблдоне Анчич добивается высшего достижения для турниров серии Большого шлема — выхода в полуфинал. В четвертьфинале он смог выиграть № 6 в мире Тима Хенмена 7-6(5), 6-4, 6-2, а в борьбе за выход в финал проиграл № 2 Энди Роддику 4-6, 6-4, 5-7, 5-7. Летом, выступив неудачно в одиночном разряде на Олимпийских играх в Афинах, ему удается стать олимпийском призёром в парном разряде. Совместно с Иваном Любичичем он завоевал бронзовую медаль. В сентябре Анчич вышел в полуфинал на турнире в Делрей-Бич.

На Открытом чемпионате Австралии 2005 года Анчич вышел в третий раунд, где уступил будущему чемпиону турнира Марату Сафину. Успешно выступал Марио в феврале. Сначала он вышел в полуфинал на турнирах в Марселе и Роттердаме, а затем вышел в финал турнира в Скоттсдейле, где уступил 99-й ракетке мира Уэйну Артурсу 5-7, 3-6 и вновь не сумел завоевать первый одиночный титул ATP. В мае он выиграл парный титул на турнире в Мюнхене (с австрийцем Юлианом Ноулом). Первый одиночный титул ATP ему удается выиграть в июне на турнире в Хертогенбосе, переиграв в финале Микаэля Льодра 7-5, 6-4. На Уимблдонском турнире ему не удалось повторить прошлогодний результат из-за проигрыша в четвёртом раунде от испанца Фелисиано Лопеса. В октябре на турнире в Токио Анчич смог выйти в финал, где он в борьбе с 98-м в мире Уэсли Муди считался фаворитом, но по итогу проиграл 6-1, 6-7(7), 4-6. До конца сезона ему один раз удалось выйти в четвертьфинал на турнире в Лионе. В самом конце 2005 года Анчич в составе сборной Хорватии стал обладателем Кубка Дэвиса. В финале хорваты переиграли Сборную Словакии, а Анчич принес два очка своей команде.

В январе 2006 года Марио вышел в финал турнира в Окленде. На Открытом чемпионате Австралии он не смог преодолеть стадию третьего раунда. В феврале он попадает в финал турнира в Марселе, где проиграл Арно Клеману 4-6, 2-6. На Мастерсе в Майами Анчичу удается обыграть № 5 в мире Николая Давыденко и выйти в четвертьфинал. Путь дальше ему преградил № 3 Давид Налбандян. Ему же он проигрывает в четвертьфинале Мастерса в Риме. В мае на Мастерсе в Гамбурге Анчич обыграл двух теннисистов из Топ-10 Джеймса Блейка и Николая Давыденко и вышел в полуфинал, где уступил № 1 в мире Роджеру Федереру. На Открытом чемпионате Франции Анчичу удается дойти до четвертьфинала, где он вновь проиграл Федереру 4-6, 3-6, 4-6. В июне он защитил свой прошлогодний титул в Хертогенбосе, выиграв в финале чеха Яна Герныха 6-0, 5-7, 7-5. Благодаря этой победе он впервые стал игроком Топ-10. На Уимблдонском турнире он также как и во Франции выходит в четвертьфинал и также уступает Федереру. По окончании турнира он достиг высшей в карьере 7-й строчки мирового рейтинга. Из-за травмы колена Анчич не выступал два месяца и ему пришлось пропустить Открытый чемпионат США. Вернувшись на корт в сентябре, на турнире в Пекине Анчич смог выйти в финал, где проиграл киприоту Маркосу Багдатису. Осенью он сыграл в четвертьфинале турнира в Мумбае и турнира в Токио. На турнирах в Пекине и Мумбае также ему удается выиграть два парных титула совместно с Махешом Бхупати. В конце октября ему удалось выиграть третий одиночный титул в карьере. Это произошло на турнире в Санкт-Петербурге, где он в финале обыграл шведа Томаса Юханссона 7-5, 7-6(2). В концовке сезона Анчич смог выйти в четвертьфинал Мастерса в Париже. В итоге сезон он закончил на 9-м месте, оставшись в шаге от участия в Итоговом турнире, куда отбираются первые восемь.

2007-10
Заболевание мононуклеозом и завершение карьеры

В январе 2007 на Открытом чемпионате Австралии Анчич в четвёртом раунде проиграл в пяти сетах Энди Роддику 3-6, 6-3, 1-6, 7-5, 4-6. В феврале на турнире в Марселе почувствовал себя плохо в матче против Андреаса Сеппи и отказался продолжать встречу при счёте 4-0 в пользу итальянца. Сначала Анчич думал, что это заболел гриппом, но позже врачи диагностировали опасное заболевание мононуклеоз[1]. В итоге сезон был испорчен. Анчич выходил на корт периодически. Первый раз попробовал вернуться в августе, сыграв на трёх турнирах, где не смог преодолеть стадию ранних раундов, но затем пропустил три месяца из-за травмы плеча. Второе возвращение на корт состоялось уже в октябре, когда он выступил более успешно. В Стокгольме и Мадриде ему удалось дойти до четвертьфинала.

Из-за проблем со здоровьем в 2008 году начал выступать в феврале, пропустив Открытый чемпионат Австралии. С ходу Анчичу удалось выйти в финал на турнире в Марселе, где он проиграл британцу Энди Маррею 3-6, 4-6. Затем на турнире в Загреб он выходит в полуфинал. В мае на Открытом чемпионате Франции в матче третьего раунда ему в соперники достался Роджер Федерер, которому Анчич уступил легко в трёх сетах 3-6, 4-6, 2-6. На турнире в Хертенгебосе, где Марио дважды побеждал в одиночном разряде, на этот раз взял титул в парном (с Юргеном Мельцером). В одиночных соревнованиях он дошёл до четвертьфинала, где уступил № 5 в мире Давиду Ферреру 4-6, 6-7(4). Взять реванш у испанца Анчичу удалось в матче третьего раунда на Уимблдонском турнире 6-4, 6-4, 6-7(5), 7-6(3). В итоге, дойдя до четвертьфинала Уимблдона, Аничичу вновь не удалось сломить сопротивление швейцарца Роджера Федерера. Проблемы со здоровьем помешали хорвату принять участие в Открытом чемпионате США. До конца сезона он лишь раз попал в четвертьфинал в октябре на турнире в Стокгольме.

2009 год Анчич начал с выхода в четвертьфинал турнира в Сиднее. На Открытом чемпионате Австралии он выбыл в третьем раунде, проиграв Жилю Симону. На турнире в Загребе ему удалось выйти в финал, где он проиграл своему соотечественнику Марину Чиличу 3-6, 4-6. В Роттердаме Анчич вышел в полуфинал, взяв по ходу турнира реванш у Жиля Симона, обыграв восьмую ракетку мира 6-4, 3-6, 6-3. С мая 2009 года хорвату вновь приходится бороться с болезнью. Попытка вернутся на корт состоялась уже в 2010 году, но в итоге его выступления вновь продлились до мая и на небольшом количестве турниров. Сыграв в мае на турнире в Мюнхене больше на профессиональный корт не возвращался. В итоге через 9 месяцев 22 февраля 2011 года в возрасте 26 лет объявил о завершении профессиональной карьеры так и не сумев победить полностью свою болезнь[2].

Рейтинг на конец года

Год Одиночный
рейтинг 		Парный
рейтинг
2010 478 219
2009 95 697
2008 36 135
2007 83
2006 9 89
2005 21 76
2004 29 112
2003 74 76
2002 89 251
2001 294 365
2000 547 831
1999 1 037 1 357

Выступления на турнирах

История выступлений на турнирах

Напишите отзыв о статье "Анчич, Марио"

Примечания

  1. ↑ Тарасенко, Олег. [www.gotennis.ru/read/news/professionalnaya_bolezn__tennisisty_postradavshie_ot_mononukleoza.html Профессиональная болезнь. Теннисисты, пострадавшие от мононуклеоза] (рус.). gotennis.ru (15 мая 2013). Проверено 27 сентября 2014.
  2. ↑ [news.sport-express.ru/2011-02-21/420907/ Марио Анчич завершил карьеру] (рус.). Спорт-Экспресс (11 февраля 2011). Проверено 27 сентября 2014.

Ссылки

  • [www.atpworldtour.com/en/players/wikidata//overview Профиль на сайте ATP]  (англ.)
  • [www.itftennis.com/procircuit/players/player/profile.aspx?playerid= Профиль на сайте ITF]  (англ.)
  • [www.daviscup.com/en/players/player.aspx?id= Профиль на сайте Кубка Дэвиса] (англ.)

Отрывок, характеризующий Анчич, Марио

Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Анчич,_Марио&oldid=79579586»