Мемориальное кладбище «Пастор Матиас Маэстро»
Поделись знанием:
К:Некрополи, основанные в 1808 году
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
| некрополь
Мемориальное кладбище «Пастор Матиас Маэстро»
исп. El Cementerio Museo General "Presbítero Matías Maestro"
|
Мемориальное кладбище «Пастор Матиас Маэстро» (исп. El Cementerio Museo General "Presbítero Matías Maestro") — исторический памятник, пантеон, расположенный в районе Барриос-Альтос исторического центра города Лима, Перу. Открыто 31 мая 1808 года. Названо в честь своего основателя, католического пастора и архитектора, Матиаса Маэстро (1766—1835). На кладбище имеется 766 гробниц и 92 монумента установленных в XIX—XX веках в честь виднейших людей республики. Кладбище считается свидетельством прошлого и настоящего Республики Перу.
Содержание
История
Кладбище было создано в 1808 году католическим священником и архитектором Матиасом Маэстро. Было открыто 31 мая 1808 года вице-королём Перу Хосе Фернандо де Абаскалем. Первоначально создание кладбища вызвало протест среди родственников, привыкших хоронить умерших в церквях и в церковных криптах. Кладбище стало первым гражданским кладбищем в Америке.
В 1900 году был возведён мемориальный гроб в честь героев Тихоокеанской войны.
Первоначально на кладбище была построена восьмиугольная часовня, впоследствии разрушенная и известная только по старым гравюрам. Её интерьер был украшен фресками Хосе-дель-Посо, севильского художника прибывшего с экспедицией Маласпины и поселившегося в Лиме.
После окончания работ по строительству кладбища, было решено что первым захоронением будут похороны испанского архиепископа Хуана Доминго Гонсалеса де ла Рекьера. Однако за день до открытия на строительстве погиб художник Франциско Акоста. Власти решили спрятать тело художника, пока не пройдут похороны епископа, в качестве первого захоронения, а потом уже предать земле по христианскому обряду тело Акосты.
Самое старое сохранившееся надгробие принадлежит Марии-де-ла-Крус, женщине жившей в районе Сан Хуан де Диос, и ставшей народной святой. Она была похоронена на кладбище в 1810 году. На могилу часто приносят цветы и свечи, а также молятся святой с просьбами о помощи или прощении грехов. В то-же время, некрополь привлекает магов и шаманов, которые, несмотря на усилия охраны и штрафы, здесь проводят обряды по вызову «тёмных сил» и практике чёрной магии.
4 ноября 1917 года скандал вызвала провокация, устроенная социалистом Мариатеги, во время которой воскресным утром под музыку Похоронного марша Фредерика Шопена на главной аллее танцевала в голом виде русская балерина Норка.
Проектированием памятников и мавзолеев некрополя занимались многие известные скульпторы и архитекторы — испанец Дамиан Кампени, французы Луи Эрнест Барриа, Эмиль Робер и Антонин Мерсье, итальянцы Ульдерико Тендерини, Джованни Баттиста Севаско, Пьетро Коста и Ринальдо Ринальди. Также произведения выдающихся перуанских скульпторов — погребальный памятник Санчеса Серро работы Романо Эспинозо, бронзовые скульптуры надгробия Оскара Бенавидеса работы Луиса Агурто, надгробие Элоя Уреты работы Артемио Оканье, ангел погребального памятника Франсиска Гранье авторства Альдо Росси, надгробие пастора Фрая Эдуардо Гастелю.
В настоящее время кладбище находится под управлением митрополита Лимы и университета Рикардо Пальмы. Восстановлением и инвентаризацией кладбища также занимаются советник министра по делам женщин Виржинии Борра, Данте Мендьета Флорес и профессор Альфонсо Кастрилон.
Крипта Героев
В крипте в первом нижнем уровне нишах вдоль стен захоронены останки 234 героев сражений. В центре стоит саркофаг маршала Андреса Авелино Касереса. Также в крипте установлены пять оссуариев с останками неизвестных солдат с мест сражений — у Тарапаки и Ангамоса; у Такны и Арики; у Сан-Хуана, Чориллоса и района Мирафлореса; у Уамачуко; и у Сан-Пуэбло.
Во втором нижнем уровне захоронены известные военные. Также здесь установлены 16 мраморных плит с местами сражений войн 1879 и 1883 годов.
Военно-морские кампании:
- Битва при Икике.
- Сражение за Антофагасту.
- Операция в Кальяо.
- Сражение при Ангамосе.
- Сражения «Уаскара».
Южный фронт:
- Десантная операция в Писагуа.
- Битва при Пампа Германия.
- Битва у Тарапака.
- Битва под Такной.
- Битва у Арики.
Лимский фронт:
Бренский фронт:
- Сражение за Санграр.
- Битва под Пукарой.
- Сражение за Сьерралуми.
- Сражение за Сикаю.
- Бой в Чупака-Капато.
- Битва за Гурипампу.
- Бой за Антошпампу.
- Битва под Маркаваллем, Пукарой и Консепсьоном.
- Битва под Сан Пуэбло.
- Бой под Сан Хуан Круз.
- Бой под Гуамачоко.
Список захоронений (частичный)
Президенты республики
- Хосе де ла Рива Агуэро, первый президент.
- Хосе Бернардо де Талье, маркиз де Торро Талье.
- Хосе де ла Мар.
- Августин Гамарра.
- Антонио Гутиеррес де ла Фуенте.
- Мануэль Саласар-и-Бакихано.
- Педро Пабло Бермудес.
- Филипе Сантьяго Салаверри.
- Хуан Крисостомо Торрико Гонсалес.
- Доминго Элиас.
- Хуан Антонио Песет.
- Хусто Фигуэрола.
- Мануэль Менендес.
- Хуан Мануэль дель Мар.
- Рамон Кастилья.
- Хосе Мария Райгада.
- Мануэль Игнасио де Виванко.
- Хосе Руфино Эченике.
- Хосе Бальта.
- Мигель де Сан-Роман.
- Мануэль Пардо.
- Мариано Игнасио Прадо.
- Николас де Пьерола.
- Лисардо Монтеро Флорес (Крипта Героев).
- Мигель Иглесиас (Крипта Героев).
- Ремихио Моралес Бермудес (Крипта Героев).
- Хустиниано Боргоньо (Крипта Героев).
- Андрес Авелино Касерес (Крипта Героев).
- Мануэль Кандамо Ириарте.
- Хосе Пардо и Барреда.
- Гильермо Энрике Биллингхурст Ангуло.
- Аугусто Бернардино Легия-и-Сальседо.
- Луис Мигель Санчес Серро.
- Оскар Бенавидес.
- Мануэль Прадо и Угартече.
- Рикардо Перес Годой
Политики
- Висенте Рокафуэрте.
- Франсиско Хосе Эгигурен Эскудеро.
- Эдгардо Соане Корралес.
- Виктор Ларсо Херрера.
- Анита Фернандини де Наранйо.
- Пио де Тристан.
- Хавьер Диас Кансеко.
- Луис Альберто Флорес Медина.
- Хосе Гальвез Барренечеа.
Учёные
- Хосе де ла Рива Агуэро и Осма.
- Мариано Фелипе Паз Солдан
- Антонио Раймонди
- Даниэль Альсидес Каррион Гарсия
- Каэтано Гередия
Военные
Писатели
- Фелипе Пардо и Альяга.
- Мануэль Аскенцио Сегура.
- Мануэль Гонсалес Прада-и-Ульоа.
- Рикардо Пальма.
- Абраам Вальделомар.
- Хосе Карлос Мариатеги.
- Хосе Сантос Чокано
- Мария Вайсс.
- Сиро Алегрия
Художники
Композиторы
Архитекторы и инженеры
- Матиас Маэстро
- Эдвард Ян Хабич
- Эрнест Малиновский
- Генри Мейггс
- Мишель Трефогли
- Мануэль Пикерас Котоли
Известные люди
- Роза Мерино
- Мануэль Фернандо Бонилла
- Микаэла Вильегас Уртадо «Перикола»
- Алехандро Вильянуэва
- Виктория Тристан де Эншенике
- Антония Морено Лейва
- Софья Бергманн де Дрейфус
- Франсиско Гранья Гарланд
- Эдмонд де Лессеп
Фамильные склепы
- Род Поррас Росас
- Род Ойло Пардо
- Род Осма и Пардо (Педро де Осма и Пардо, Игнасио де Осма, Хавьер де Осма)
- Род Каневаро (Сезар Каневаро Валега)
- Род Поррас (Мелитон Поррас)
- Род Аспиллага Баррера (Антеро и Рамон Аспиллага Баррера)
- Род Альбрехт
- Род де Федерико Хильбк
- Род Чопитеа Ходеберт
- Род Гильдемайстер
- Род Цорндике
- Род Миро-Кесада де ла Гуэрра (Хосе Антонио Миро-Кесада, Антонио Миро-Кесада)
- Род Аурелио Соза
- Род Хурнон
Крипта Героев
- Хуан Буэндиа и Норьега
- Элиас Агерре Ромеро.
- Грегорио Альбарракин.
- Аурелио Гарсия и Гарсия.
- Карлос Арриета.
- Луис Герман Астете.
- Доминго Аярза.
- Мануэль Мелитон Карваял Амбулодеги.
- Ладислао Эспинар.
- Виктор Файярдо.
- Хуан Фаннинг Гарсия.
- Диего Ферре Соса.
- Альфредо Мальдонадо.
- Бонавентура Мендоса.
- Хуан Гильермо Море.
- Леонор Ордонез.
- Энрике Паласиос де Мендибуру.
- Леонсио Прадо Гутьеррес.
- Исаак Рекаверрен.
- Педро Руис Галло.
- Франсиско де Паула Секадо.
- Педро Сильва Гиль.
- Белисарио Суарес.
- Альфонсо Угарте.
- Рамон Варгас Мачука.
- Мануэль Виллависенсио.
- Рамон Завала.
- Бонавентура Агиерре.
- Хуан Баутиста Зубияга.
- Франсиско Болоньези.
- Игнасио Мариатеги и Теллерия.
- Нарцисо де ла Колина Руби.
- Мигель Грау.
- Камило Каррилло Мартинес.
- Мигель Эмилио Луна.
Напишите отзыв о статье "Мемориальное кладбище «Пастор Матиас Маэстро»"
Ссылки
- [puntoedu.pucp.edu.pe/videos/conoce-mas-sobre-el-cementerio-presbitero-maestro/ Conoce más sobre el cementerio Presbítero Maestro. Puntoedu PUCP, 21.11.2012]
- [web.archive.org/web/www.elcomercio.com.pe/ediciononline/html/2008-05-31/el-presbitero-maestro-cumple-200-anos.html El primer cementerio monumental de América Latina celebra su bicentenario. El Comercio, 31.5.2008]
- [web.archive.org/web/www.larepublica.com.pe/content/view/223829/592/ 200 años entre los vivos. La República, 31.5.2008]
- [es.youtube.com/watch?v=HOPXGazOBhY Presbítero Maestro: 200 años de historia. Programa TV Domingo al Día, 30.5.2008]
Отрывок, характеризующий Мемориальное кладбище «Пастор Матиас Маэстро»
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…
Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
