Миргородский, Дмитрий Николаевич
Поделись знанием:
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
Дмитрий Миргородский | |
Имя при рождении: |
Дмитрий Николаевич Миргородский |
---|---|
Дата рождения: | |
Место рождения: | |
Дата смерти: | |
Место смерти: | |
Профессия: | |
Гражданство: | |
Годы активности: |
1963—2001 |
Театр: |
Киевский русский драматический театра имени Леси Украинки, |
Награды: | |
IMDb: |
Дмитрий Николаевич Миргородский (25 сентября[1][2] 1939 — 20 июля 2001) — советский и украинский актёр театра и кино.
Содержание
Биография
Дмитрий Миргородский родился 25 сентября 1939 года в Запорожье. В 1957—1959 годах учился на металлургическом факультете Киевского политехнического института. В 1963 году окончил Московское театральное училище имени М. С. Щепкина при Малом театре.
- В 1963—1964 годах — актёр Киевского русского драматического театра имени Леси Украинки.
- В 1964—1968 годах — актёр киностудии «Мосфильм», в 1968—1969 годах — актёр МХАТа.
- В 1970—2001 годах — актёр Киевской киностудии имени А. П. Довженко.
Умер от рака 20 июля 2001 года в Киеве. Похоронен в Киеве на Байковом кладбище (участок № 29).[3]
Награды
- Заслуженный артист Украины (1998)[4].
Фильмография
- 1965 — Год как жизнь — Георг Гервег, поэт
- 1965 — Мы, русский народ — Головачёв
- 1966 — Выстрел — Минский (нет в титрах)
- 1969 — Красная палатка — Каратти (нет в титрах)
- 1970 — Мир хижинам — война дворцам — эпизод (нет в титрах)
- 1970 — Обратной дороги нет (3-я серия) — немецкий офицер (нет в титрах)
- 1971 — Звездный цвет — спутник
- 1971 — Нина — немецкий солдат
- 1972 — Длинная дорога в короткий день
- 1972 — Ночной мотоциклист — Сараев
- 1972 — Тайник у Красных камней — Рахим
- 1973 — Будни уголовного розыска — Алексей Сапожников, грабитель-рецидивист
- 1973 — В бой идут одни «старики» — комбат пехоты
- 1973 — Как закалялась сталь — Паляница
- 1973 — Не пройдет и года… — Игорь Аленуарович Свиридов, инженер строительного Главтреста
- 1973 — Чёрный капитан — Владимир Константинович Астраханцев, сотник
- 1973—1975 — Дума о Ковпаке — Савченко (1-й фильм «Набат»), партизан (нет в титрах; 2-й фильм «Буран»)
- 1974 — Голубой патруль — Андрей Петрович Громов, начальник рыбнадзора
- 1974 — Личная жизнь — эпизод
- 1974—1976 — Рождённая революцией — отец Серафим (1, 4 серии), Кочетков (7 серии)
- 1975 — Это было в Межгорье
- 1975 — Небо-земля-небо — Снежков
- 1976 — Аты-баты, шли солдаты… — старший лейтенант, ротный
- 1976 — Театр неизвестного актёра — эпизод
- 1976 — Тревожный месяц вересень — Горелый, главарь банды
- 1977 — Тачанка с юга — Александр Семёнович Аркадьев, атаман-белогвардеец
- 1977 — Убит при исполнении — Генрих Вентман
- 1978 — Квартет Гварнери — Григорий Вениаминович Мухортов
- 1978 — Море — Бугровский
- 1978 — Подпольный обком действует (4-я серия) — Григорий Васильевич Балицкий
- 1978 — Смилуйся над нами (Pasigailėk mūsų; Литовская киностудия) — капеллан Йомантас
- 1979 — Вавилон XX — муж Мальвы, чахоточный больной
- 1979 — Расколотое небо — Мариупольский
- 1979 — Удивительные приключения Дениса Кораблёва — «Индеец»
- 1980 — Миллионы Ферфакса — полицейский детектив
- 1980 — Особо важное задание — капитан НКВД
- 1980 — Страх — Иванов
- 1981 — Долгий путь в лабиринте — Борис Борисович Тулин
- 1981 — На грани веков (Laikmetu griežos; Рижская киностудия) — Крашевский
- 1982 — Житие святых сестёр — купец
- 1982 — Преодоление — Филиппов
- 1982 — Шурочка — офицер (в титрах Н. Миргородский)
- 1983 — Климко — эпизод
- 1983 — Легенда о княгине Ольге — грек Арефа, монах-чернец
- 1984 — Украденное счастье
- 1985 — Кармелюк — конвоир
- 1985 — Катастрофу не разрешаю
- 1985 — Накануне (В навечерието; СССР, Болгария) — эпизод
- 1986 — И в звуках память отзовется
- 1986 — Мама, родная, любимая…
- 1986 — Нас водила молодость… — начальник особого отдела
- 1987 — Всё побеждает любовь (Все перемагає любов; Киностудия им. Довженко) — майор Шадура
- 1987 — Жменяки — священник
- 1988 — Зона — Брус
- 1989 — Этюды о Врубеле — на выставке
- 1989 — Часовщик и курица — полковник
- 1990 — Война на западном направлении — эпизод
- 1990 — Теплая мозаика ретро и чуть-чуть
- 1991 — Нам колокола не играли, когда мы умирали
- 1991 — Подарок на именины — эпизод
- 1992 — Дорога никуда — Орт Галеран, литератор
- 1993 — Дафнис и Хлоя — Ламон
- 1993 — Западня — Баран, сторож
- 1993 — Ожидая груз на рейде Фучжоу возле Пагоды — гуцул
- 1994 — Амур и демон
- 1994 — Анекдотиада, или История Одессы в анекдотах
- 1995 — Партитура на могильном камне — Казимир Сильверстович Сарский, композитор
- 1999 — Огнём и мечом — кошевой атаман
- 2000 — Непокорённый — отец Романа Шухевича
- 2001 — Молитва о гетмане Мазепе — Семён Палий
Напишите отзыв о статье "Миргородский, Дмитрий Николаевич"
Примечания
- ↑ [www.rusactors.ru/m/mirgorodskiy/index.shtml Миргородский Дмитрий Николаевич на сайте rusactors.ru]
- ↑ [www.kinopoisk.ru/name/280620/ Миргородский Дмитрий Николаевич на сайте kinopoisk.ru]
- ↑ [bozaboza.narod.ru/mirgorodskiy.html Где дремлют мёртвые]
- ↑ [zakon.rada.gov.ua/cgi-bin/laws/main.cgi?nreg=1014%2F98 Нагороджений Указом Президента України від 11 вересня 1998 року № 1014]
Ссылки
- [www.rusactors.ru/m/mirgorodskiy/index.shtml Актёры советского и российского кино. Дмитрий Миргородский.]
- [www.leonid-bykov.ru/film/4_18.htm Миргородский Дмитрий. Сайт памяти Леонида Быкова.]
- Dmitri Mirgorodsky (1939–2001) (англ.) на сайте Internet Movie Database
Отрывок, характеризующий Миргородский, Дмитрий Николаевич
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
Категории:
- Родившиеся 25 сентября
- Родившиеся в 1939 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Запорожье
- Умершие 20 июля
- Умершие в 2001 году
- Умершие в Киеве
- Актёры по алфавиту
- Актёры СССР
- Актёры Украины
- Актёры XX века
- Заслуженные артисты Украины
- Выпускники Театрального училища им. М. Щепкина
- Актёры киностудии «Мосфильм»
- Актёры и актрисы Московского художественного театра
- Актёры Киностудии им. А. Довженко
- Умершие от рака
- Похороненные на Байковом кладбище