Вилладжо, Паоло

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Паоло Виладжио»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Вилладжо.
 Стиль этой статьи неэнциклопедичен или нарушает нормы русского языка.
Статью следует исправить согласно стилистическим правилам Википедии.
Паоло Вилладжо
Paolo Villaggio

Фотография Паоло Вилладжо
Дата рождения:

30 декабря 1932(1932-12-30) (91 год)

Место рождения:

Генуя, Королевство Италия

Гражданство:

Италия Италия

Профессия:

актёр, сценарист, режиссёр

Карьера:

1967 — наст. время

Награды:

Па́оло Вилла́джо (итал. Paolo Villaggio; род. 30 декабря 1932, Генуя) — итальянский актёр, комик, режиссёр и писатель. Он стал одним из первых блистательных итальянских актёров, кто через сатиру, с помощью своей обличающей и гротескной иронии, заставил наше общество задуматься о своих проблемах. Его имя неразрывно связано с образом бухгалтера Уго Фантоцци (его наиболее успешным кинематографическим созданием).





Биография

Начало

Родился в Генуе 30 декабря 1932 года (большая часть биографий указывает дату 31 декабря, а некоторые просто — 1932 год). Детство, омрачённое Второй мировой войной, проводит в бедности. Позже он скажет:

В тот период я сидел на диете, вызванной, однако, не желанием лучше выглядеть, а бедностью

Затем он учится в лицее «Андреа Дория» (для болельщика это знак судьбы, поскольку Паоло Вилладжо всегда болел за футбольный клуб «Сампдория»). В этом же лицее учились такие знаменитые люди как политик Массимо д’Алема, комик из «Никогда не говори Гол» Марчелло Чезена, дуэт из телепрограммы «Гиены» Лука и Паоло и бывший президент ФИАТ Паоло Фреско.

После учёбы он будет занимать различные должности от официанта до диктора на Би-би-си, от актёра кабаре до конферансье на круизных лайнерах (вместе со своим другом Фабрицио Де Андре), от актёра в театре до клерка в фирме Cosider (именно этот опыт вдохновил Паоло Вилладжо на создание очевидно автобиографического персонажа бухгалтера Уго Фантоцци, который впоследствии принёс ему огромную популярность).

Артистический талант Вилладжо открыл Маурицио Костанцо, который в 1967 году посоветовал ему выступить в одном из римских кабаре. Оттуда Паоло уходит на телевидение, в программу «Воскресные люди», в которой его «боевые кони», агрессивные, подлые и трусливые персонажи (профессор Кранц, Жандоменико Фраккья и Фанточчи, ставший позже Фантоцци), им же и исполненные, получают свою путёвку в жизнь.

Бухгалтер Уго Фантоцци

Меняя телевизионную сцену на печатную машинку, он публикует в еженедельниках L’espresso и L’Europeo свои короткие рассказы, главным героем которых становится бухгалтер Уго Фантоцци, человек бесхарактерный, которого преследуют неудачи и «меганачальник» из «мегакомпании», где и работает Фантоцци.

В 1971 году издательство Rizzoli публикует его книгу «Фантоцци», вобравшую в себя эти короткие рассказы, и принесшую Вилладжо международную известность. Успех этих бестселлеров (а их он написал три книги, все изданы Rizzoli) позволит ему с успехом и немалой прибылью посвятить себя кино.

Этот персонаж завоевал огромную популярность даже в Восточной Европе и Советском Союзе, где Вилладжо стал лауреатом премии имени Гоголя, как «лучший переведённый писатель».

Если быть точным, Вилладжо и ранее участвовал в создании кинофильмов (например, «Бранкалеоне в крестовых походах» Марио Моничелли, 1970 г.), но только после знаменитого фильма «Фантоцци», режиссёра Лучано Сальче, он получает признание и на этом поприще. Их будет ещё много, целых десять, чьим героем стал мифический бухгалтер (ещё один снял Сальче, семь Нери Паренти, и один, самый последний, — Доменико Саверни).

Благодаря большой популярности этих фильмов, речь среднестатистического итальянца пополнилась такими фразами как «У меня скрестились пальцы», «Вы так гуманны!», прилагательными «фантоццийский», выражениями «а ля Фантоцци», которые призваны обозначать неудачно начавшиеся и ещё хуже закончившиеся жизненные ситуации.

Фантоцци изображает обычного для семидесятых годов итальянца, из среднего класса, живущего скромно (среднее образование, социальное жилье, работа мелкого клерка и т. д.), который перед камерой обнажает тревоги и «пороки» всего слоя работающих людей: в любом офисе, например, есть заигрывающая со всеми соблазнительница, как «синьорина Сильвани», требовательный начальник или коллега-карьерист; многие, как и Фантоцци, ездили на малолитражках вроде Бьянкины, но, прежде всего, все мы порой думали, что нас преследуют одни неудачи.

Согласно некоторым источникам, в 1980-е годы актёр вернулся к образу Фантоцци (начиная с фильма «Фантоцци против всех») из-за необходимости оплатить лечение своего сына в сообществе наркозависимых, основанном Виченцо Муччоли.

В последних фильмах о Фантоцци, от «Фантоцци уходит на пенсию» (1988 г.) до «Фантоцци попадает в рай» и «Фантоцци 2000, клонирование», ирония часто сопровождается мрачным пессимизмом, который нередко выливается в настоящие оды смерти и болезни.

Другие фильмы

Вилладжо сыграл, правда, не всегда с успехом, во множестве кинокомедий, изображая персонажей, очень похожих на Фантоцци. Иногда, оставляя свои привычные образы, он сотрудничал с грандами кино, как то: Федерико Феллини (1990 г. в «Голос Луны» вместе с Роберто Бениньи), Лина Вертмюллер (1992 г. в фильме «Чао, профессор»), Эрманно Ольми (1993 г. «Тайна старого леса», по одноимённому роману Дино Буццати), Марио Моничелли (1994 г. в фильме «Дорогие друзья приятели» и в незабвенном «Бронкалеоне в крестовых походах») и Габриэле Сальваторес (2000 г. «Зубы»).

В 1976 году на экраны вышла комедия «Синьор Робинзон» с Паоло Вилладжо в главной роли. Этот фильм о похождениях итальянского коммерсанта-недотёпы на необитаемом острове имел феноменальный успех во время проката в СССР.

В 1977 году Вилладжо сыграл роль эмигранта, возвращающегося в Италию в фильме « … Прекрасная страна», наполненном горькими разоблачениями итальянской действительности семидесятых годов, которые слегка прикрыты комичностью. Также Вилладжо исполнил роль Жандоменико Фраккия — персонажа, похожего на несчастного Фантоцци — в кинолентах «Фраккия — зверь в человеческом обличье» (1981 г.) и «Фраккия против Дракулы» (1985 г.).

Среди многочисленных кинематографических наград, которые получил Паоло Вилладжо, стоит упомянуть Давида Донателло, завоёванную в 1990 году, Серебряную ленту 1992 года и Золотого льва 1992 за творческий путь.

Все эти годы, однако, он не перестает писать: регулярно и с успехом публикует свои произведения, поменяв в 1994 году издателя (от «Rizzoli» перешёл к «Mondadori»). В издательстве «Mondadori» он выпускает книги «Фантоцци прощается и уходит» (1994—1995), «Жизнь, смерть и чудеса за бесценок» (2002), «Семь грамм в семьдесят лет» (2003) и «Я зол как скотина» (2004). Вернувшись к «Rizzoli», в 2006 году автор опубликовал рассказ «Призраки».

Деятельность в театре и на телевидении

Мы все его знаем как киноактёра и писателя, но он был также и хорошим театральным актёром: в постановке Джорджа Стрехлера он сыграл роль Гарпагона в комедии Мольера «Скупой», а в театральный сезон 2000—2001 выступал с автобиографичным монологом «Бред жалкого старика». Начиная с 1996 года, вместе с Массимо Больди, он ведет сатирический тележурнал «Новостная лента». Недавно он принимал участие в телевизионном фильме «Карабинеры», где исполнял роль Джованни, профессора потерявшего память, который часто сотрудничает с органами правопорядка в раскрытии уголовных дел.

С 2007 выступает на сцене с монологом «Прощальный вечер» в трёх актах: «Курение убивает», вдохновленном рассказом А. П. Чехова «О вреде табака», «Жизнь с молотка» на основе «Лебединой песни» того же Чехова и «Последняя невеста» по мотивам «Человека с цветком во рту» Луиджи Пиранделло. Переосмысленные, в характерном стиле Вилладжо, здесь сплавляются мощный драматизм и комичность.

Автобиография

После выступления на сцене с автобиографичным монологом «Бред жалкого старика», в 2002 году Вилладжо опубликовал автобиографию озаглавленную «Жизнь, смерть и чудеса за бесценок», где много рассказал о своих родителях, жене, брате (близнеце) и о сыне. До этого он никогда не любил говорить о своей семье, а когда был вынужден — всегда развлекался тем, что водил слушателя за нос, рассказывая полностью выдуманные истории.

Однажды, старая прорицательница-астролог, которую Вилладжо встретил в столице, предсказала, что он умрет 14 декабря 2002 года в своём белом доме у моря. Однако, на следующий после этой даты день, актёр принимал участие в передаче «Воскресение в…», которую вела Мара Вернье.

Политическая деятельность

Вилладжо стал кандидатом на выборах 1994 года от партии Lista Pannella в избирательном округе Генуя — Сан Фруттуозо. До этого являлся членом партии Пролетарская демократия, которая объединяла таких же радикальных социалистов, как и он сам.

Актёрские работы

ТВ и Сериалы

Актёр: Играет самого себя

Режиссёрские работы

Написал сценарии к фильмам

Библиография

  1. Fantozzi (1971)
  2. Come farsi una cultura mostruosa (1972)
  3. Il secondo tragico libro di Fantozzi (1974)
  4. Le lettere di Fantozzi (1976)
  5. Fantozzi contro tutti (1979)
  6. Fantozzi subisce ancora (1983)
  7. Rag. Ugo Fantozzi: «Caro direttore ci scrivo…». Lettere del tragicomico ragioniere (1993)
  8. Fantozzi saluta e se ne va: le ultime lettere del rag. Ugo Fantozzi (1994)
  9. Vita, morte e miracoli di un pezzo di merda (2002)
  10. 7 chili in 70 anni (2003)
  11. Sono incazzato come una belva (2004)
  12. Gli fantasmi (2006)
  13. Storia della liberta di pensiero (2008)
  14. Storie di donne straordinarie (2009)
  15. Fantozzi totale (2010)
  16. Crociera Lo Cost (2010)

Ссылки

Напишите отзыв о статье "Вилладжо, Паоло"

Отрывок, характеризующий Вилладжо, Паоло

– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Вилладжо,_Паоло&oldid=81103595»