Питтон де Турнефор, Жозеф

Жозеф Питтон де Турнефор

Систематик живой природы

Названия растений, описанных им, могут отмечаться сокращением «Tourn.» С точки зрения Международного кодекса ботанической номенклатуры научные названия растений, обнародованные до 1 мая 1753 г., не считаются действительно опубликованными, и в современной научной литературе это сокращение практически не встречается.

Жозе́ф Питто́н де Турнефо́р (фр. Joseph Pitton de Tournefort; 5 июня 1656, Экс-ан-Прованс — 28 декабря 1708, Париж) — французский ботаник, профессор ботаники при Королевском саде лекарственных растений в Париже, член Парижской академии наук.

Биография

Жозеф Питтон де Турнефор родился на юге Франции в Экс-ан-Провансе и учился в иезуитской школе. Родители прочили ему церковную карьеру, но смерть отца позволила ему посвятить себя медицине и ботанике. После двух лет поездок по южной Франции, во время которых он занимался коллекционированием растений, Жозеф в 1679 году поступил в Университет Монпелье, где его учителем был Пьер Маньоль.

В 1683 году, по протекции придворного медика Ги-Крессана Фагона, он стал профессором ботаники в Королевском саду медицинских растений в Париже.

С 1691 года Питтон де Турнефор — член Парижской академии наук.

По приказу короля Людовика XIV Жозеф совершил ряд поездок по Европе, в том числе в Пиренеи, Альпы, Дофине, Испанию и Португалию, где собрал обширные естественноисторические коллекции.

В 1700—1702 годах путешествовал по Греции, посетил Константинополь, острова Архипелага, побережье Чёрного моря, Армению и Грузию и Палестину, собирая растения и занимаясь естественноисторическими и этнографическими наблюдениями. Его сопровождали немецкий ботаник Андреас Гундесхаймер (нем. Andreas Gundesheimer, 1668—1715) и художник Клод Обри (фр. Claude Aubriet, 1651—1743). Описание его путешествия (фр. Relation d'un voyage du Levant) было опубликовано посмертно. Составленное Питтоном де Турнефором описание путешествия в Левант остаётся важным источником данных о жизни народов Греции и Малой Азии на рубеже XVII и XVIII веков.

По возвращении с Востока в 1707 году Турнефор был назначен профессором в Коллеж де Франс.

Жозеф Питтон де Турнефор погиб в Париже, неподалёку от своего дома, под колёсами повозки на улице, которая сейчас носит его имя (фр. Rue de Tournefort, Пятый округ).

Вклад в науку

В своем основном сочинении Элементы ботаники, или Методы для знакомства с растениями (фр. Elémens de botanique, ou Méthode pour connoître les Plantes, 1694) (авторский латинский перевод Institutiones rei herbariae выдержал два издания в 1700 и 1719 годах) Питтон де Турнефор предложил оригинальную классификацию растений, наиболее крупные подразделения которой были основаны на строении венчика цветка. Более важным нововведением было так называемое систематическое распределение растений. Растения были разделены на крупные группы — классы, которые делились далее на секции, роды и виды. Каждая группа была снабжена морфологической характеристикой.

Питтон де Турнефор, наряду с Пьером Маньолем и Августусом Квиринусом Ривинусом, был одним из первых, кто начал использовать разноимённые ранги, и его система рангов (класс — секция — род — вид) была наиболее детальной для того времени. До работ Маньоля, Ривинуса и Питтона де Турнефора разноимённые ранги не использовались, и группы, на которые подразделялись растения, именовались высшими и подчинённым родами (лат. genus summum и genus subalternum), как в логике того времени.

Кроме того, Питтон де Турнефор одним из первых (наряду с Ривинусом) провёл чёткое различение между категориями рода и вида и ввёл в употребление практику наименования видов при помощи имени рода и видового отличия, строго придерживаясь правила: один род — одно название. У современников Ривинуса и Питтона де Турнефора названия растений не зависели от их положения в классификации. Весьма несходные между собой растения могли иметь названия, начинающиеся с одного и того же слова. Например, современник Питтона де Турнефора английский натуралист Джон Рэй относил Malus persica (персик) и Malus aurantium (померанец, или горький апельсин) к разным группам (сливоносных и яблоконосных деревьев соответственно), но не менял устоявшихся названий, начинавшихся с Malus (яблоко). Изобретение концепции рода позволило Турнефору упорядочить многообразие растений, сведя известные на тот момент 6000 видов примерно к 600 родам, а новая номенклатурная практика позволила внести относительный порядок в процедуру именования растений.

Эти нововведения (ранги, различение рода и вида и принцип один род — одно название) проложили дорогу реформам систематики, предпринятым в 1730—1750-х годах Карлом Линнеем.

Система растений Питтона де Турнефора была одной из наиболее популярных в ботанических работах первой трети XVIII века. В частности, её придерживались в своих ботанических сочинениях первые европейские натуралисты, работавшие в России: Даниэль Готлиб Мессершмидт, Иоганн Христиан Буксбаум и Иоганн Амман. Русский ботаник Иван Мартынов писал в своём сочинении «Три ботаника» в 1821 году, что в растительном царстве сияют, как три великие светила, три систематика — Турнефор, Линней и Жюссьё, — прочие же «озаряют таинства природы, заимствуя свет свой от лучей сих гениев». Желающим заниматься ботаникой необходимо, по мнению Мартынова, иметь понятие о системах каждого из них, без этого невозможно увидеть «зачатия методического познания сего царства».

Вместе с тем, несмотря на успех, система Турнефора ещё при жизни автора подвергалась активной критике со стороны многих известных ботаников, в том числе Пьера Маньоля. В качестве её основных недостатков указывалось на использование в целях классификации деления растений на деревья и травы, а также слишком большое значение, уделённое венчику.

Растения, названные в его честь

В его честь Карл Линней дал одному из родов семейства Бурачниковые (Boraginaceae) имя Турнефортия (Tournefortia), а Генри Хёрд Расби — Турнефортиопсис (Tournefortiopsis) (семейство Rubiaceae).

Основные сочинения

Труды этого автора можно найти в интернет-библиотеке [gallica.bnf.fr/ Gallica]. Следует произвести поиск (фр. Recherche) по фамилии.

• Elémens de botanique, ou Méthode pour connoître les Plantes. Paris, 1694, 3 тома, in 8° (латинский перевод этой книги, Institutiones rei herbariae, выдержал два издания (1700 — 6 томов, in 4°, и 1719), последнее — посмертно)
• De optima methodo instituenda in re herbaria. Paris, 1697
• Histoire des plantes qui naissent aux environs de Paris. Paris, 1698
• Relation d’un voyage du Levant. Paris, 1717
• Traité de la matière médicale. Paris, 1717, 2 Vol.

Литература

• Траншель В. А. Турнефор, Жозеф // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Антонов А. А. Ботаника: Исторический очерк общей ботаники // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Мартынов И. И. [ashipunov.info/shipunov/school/books/martynov1821_tri_botanika.djvu Три ботаника, или Сокращение систем Турнефорта, Линнея и Жюсьё, С кратким описанием жизни каждого, показанием прочих Систематиков и Ботаников, и начертанием Ботаники, каковую желательно бы иметь, выбранное из иностранных писателей] : [[www.webcitation.org/6fqmfN312 арх.] 8 марта 2016]. — СПб. : Типография Департамента народного просвещения, 1821. — 239 с.</span>

Отрывок, характеризующий Питтон де Турнефор, Жозеф

Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.