Православная церковь в Социалистической Республике Румыния

История православной церкви в Социалистической Республике Румыния охватывает период с 1947 по 1989 годы, когда Румыния была социалистической республикой, а у власти стояла коммунистическая партия. Отношения коммунистических властей с церковью были довольно близкими: хотя государство объявило о политике «государственного атеизма», руководство активно сотрудничало с церковью, а при правлении президента Николае Чаушеску православная церковь активно продвигала идеологию, являвшуюся сочетанием коммунизма и румынского национализма.

Несмотря на марксистский тезис о религии как способе эксплуатации, в Румынии не велась такая яростная борьба с религией, как в первые два десятилетия существования СССР. Это позволило Румынской православной церкви приложить все усилия при патриархе Румынском Юстиниане для достижения «социального равенства» в коммунистическом государстве. Впрочем, церковь или не знала, или не осуждала репрессии против румынского населения, в том числе и тех, кто был осуждён за контрреволюционную деятельность в виде защиты права на вероисповедание.

Румынское правительство, следуя примеру из СССР, аналогично упразднило грекокатолическую церковь в своей стране, вынудив многих её прихожан креститься в православие. Но несмотря на всё сотрудничество с правительством, Румынская православная церковь не избежала репрессий после вывода советских войск из Румынии: так с 1958 по 1963 годы около 2 с половиной тысяч священников и монахов были арестованы при попустительстве высших санов церкви. При Николае Чаушеску священнослужители активно выполняли распоряжения государства, а некоторые даже пытались выслужиться перед высшим руководством коммунистической партии, всячески льстя. Считается, что в государственной полиции — Секуритате — работало подавляющее число священнослужителей, которые сообщали информацию властям о разных религиозных общинах. По некоторым источникам, число подобных информаторов могло составлять до 80% от всех церковных служителей.

Сотрудничество с правительством

Церковь начала сотрудничать с коммунистическими властями, желая не только сохранить своё просветительское и культурное влияние на жителей страны, но и защитить свою собственность от возможной конфискации в пользу государства. Однако при этом Румынская православная церковь всё ещё была потенциальным объектом для шантажа: почти все священники, которые работали с политическим руководством Социалистической Румынии, не только поддерживали румынскую монархию, но и были прямо членами фашистского движения «Железная гвардия».

Объединение православной и грекокатолической церквей

Во владении Румынской грекокатолической церкви было около 1725 храмов, а её верующими было более 1,5 млн. жителей Румынии. Несмотря на то, что её церковные обряды во многом сходились с православными, греко-католики испытывали серьёзную неприязнь к коммунизму и поддерживали стремление на Запад. Это привело к началу репрессий со стороны государства, а православная церковь начала активно бороться с подобными настроениями. В итоге греко-католиков правительство быстро объявило вне закона, назвав их церковь «антинациональной и антиисторической», а также обвинив в попытке раскола нации.

1 декабря 1948 деятельность Румынской грекокатолической церкви была прекращена: церковь ликвидировали, а имущество перешло во владение православной церкви (все церкви и соборы). Священнослужители вынуждены были признать фактическое присоединение грекокатолической церкви к православной: некоторые согласились только после угроз со стороны Секуритате. Из 1800 грекокатолических священнослужителей 430 оставили свои подписи в заявлении о признании объединения церквей. Грекокатоликов позднее стали принимать на работу всё реже и реже.

«Красный патриарх» Юстиниан

Юстиниан (в миру Иоанн Марина) в 1948 году был избран Патриархом Румынии, когда в стране уже установилась коммунистическая власть. Он предпринял попытку привить Румынской православной церкви коммунистическое мировоззрение (диалектический материализм), доказывая, что коммунистическое устройство общества не противоречит стремлениям православной церкви и что сотрудничество с коммунистическими властями не является чем-то плохим. Его работа, посвящённая проблематике коммунизма и церкви, была опубликована под названием Apostolat Social, в которой он доказывал, что социализм — неотъемлемая часть христианства. Церковь оказала большую помощь в кампании по борьбе с неграмотностью в стране, заставив даже настоятелей монастырей заняться общественно полезной деятельностью, каковой и стала в это время просветительская.

Юстиниан, однако, не упоминал в своих посланиях репрессированных при коммунистическом режиме, вследствие чего многие верующие (в основном бывшие греко-католики, перешедшие в православие) стали обвинять его в желании выслужиться, называть «марионеткой» и «оппортунистом». Именно при Юстиниане церковь стала вовлекаться так часто в политику, что даже румынские теологи стали называть Всемирный совет церквей и Римско-католическую церковь инструментами «англо-американского империализма». В 1960-е годы после начала своеобразной румынской «оттепели» церковь прекратила нападки и устремилась к движению экуменизма.

Национальный вопрос

Православная церковь поддерживала любые националистические движения в межвоенные годы: особенно близки им были фашисты и радикальные националисты с антисемитскими убеждениями, вследствие чего число священников-членов «Железной гвардии» тогда было большим. Православный писатель и теолог Никифор Крайник в своём журнале «Гындиря» яростно защищал тезис о единстве националистической идеологии и православного мировоззрения. Философ Наэ Ионеску отстаивал тогда же тезис «быть румыном означает быть православным», ту же позицию защищал самый известный румынский теолог XX века Думитру Стэнилое.

После смены власти румынское правительство отвергло идеологию национализма, повернувшись к движению пролетарского национализма. Впрочем, при Георге Георгиу-Деже, который руководил страной в начале 1960-х, правительство стало чаще обращаться к идеологии национализма и христианскому мировоззрению. Делая ставку на образовательную и просветительскую деятельность, правительство при помощи церкви стало распространять в стране историческую теорию о происхождении румын от древних даков. Румынский богослов и историк Мирча Пэкурарю, следуя этой теории, в учебниках истории писал, что даков обратил в православие сам апостол Андрей.

Патриархи Иустин и Феоктист

Патриарх Феоктист (в миру Теодор Арэпашу) был избран при поддержке патриарха Иустина. Коммунистическое правительство не возражало против подобных действий, поскольку видело в его лице надёжного союзника, склонного к компромиссам. Феоктист был одним из тех, кто поддерживал политику Чаушеску — даже такие мероприятия, как снос церквей в рамках политики «систематизации» и борьба со священниками-диссидентами. После того, как он промолчал о сносе 22 церквей в Бухаресте и даже не отреагировал, все стали называть его проправительственной марионеткой. Феоктист в публичных выступлениях часто зачитывал тексты хвалебных писем и телеграмм в адрес Чаушеску, а также восхвалял его достижения на посту главы Социалистической Республики Румыния.

Румынская революция и её последствия

После начала протестов в Тимишоаре 19 декабря 1989 Феоктист отправил телеграмму Чаушеску, поздравляя его с переизбранием на должность генерального секретаря Румынской коммунистической партии и восхваляя его «блестящую активную деятельность», «мудрое руководство» и «смелое мышление», а также называя его правление «золотым веком» страны. Но когда протесты прокатились по всей стране, Феоктист встал на сторону восставших и Фронта национального спасения, а Чаушеску превратился в «Ирода нашего времени». 18 января 1990 Феоктист вынужден был попросить прощения перед верующими за то, что все эти годы обманывал их и яростно защищал Чаушеску, не в силах бороться с его властью. По состоянию здоровья и по возрасту он ушёл с поста, но через три месяца по настоятельной просьбе вернулся на пост Патриарха. Феоктист позднее говорил, что телеграммы он писал по указке партии и не отражал своё личное мнение в них никогда.

Сотрудничество с Секуритате

Несмотря на факты о сотрудничестве священников с тайной полицией — Секуритате — до сих пор не удаётся оценить масштаб сотрудничества священников и их влияние на деятельность тайной полиции. Румыния, в отличие от стран бывшего советского блока, до сих пор не рассекретила ряд документов и не открыла ряд государственных архивов для общего доступа. Некоторые священники, по словам диссидентов, сообщали информацию от представителей разных конфессий прямо в государственную полицию. Церковь не признавала подобные действия, но это повышало недовольство населения и подрывало доверие к церкви. В сотрудничестве с Секуритате сознался митрополит Банатский Николай, который якобы выдал пятерых диссидентов (в том числе Георге Кальчу-Думитряса), чтобы получить более высокий сан.

При населении Румынии в 23 миллиона численность агентов Секуритате колеблется от 400 тысяч до миллиона человек. Полных проверенных данных о профессиях информаторов нет, поэтому точную долю священников среди агентов установить нельзя. Однако по свидетельству священнослужителя из жудеца Галац, из всех священников жудеца только один или два отказались работать с Секуритате. Бывший офицер Секуритате в Тимишоаре, Роланд Василевич, которому когда-то предъявляли обвинения в вербовке священников, утверждал, что от 80% до 90% священнослужителей сотрудничали с тайной полицией. По его же свидетельству, со священниками занимались идеологической и политической подготовкой, прививая им националистические и ксенофобские настроения. Позднее они отправлялись за границу, собирая информацию, которую потом государство использовало в своей пропаганде. Более того, все священники, которые занимались культурно-просветительской деятельностью в западных жудецах Румынии, были теми же агентами Секуритате, которые писали обязательные отчёты о своей деятельности.

Диссиденты

Православная церковь сотрудничала очень тесно с властями, лишая церковного сана или должностей тех, кто не поддерживал официальную политику. Среди православных священников истинных сторонников коммунистической власти было мало, а среди иностранных конфессий их почти что не было. Особенную ненависть к властям высказывали протестанты. Дело Георге Кальчу-Думитряса, который выступал в Бухаресте против государственного атеизма и авторитарного строя, стало одним из актов проявления неповиновения. Его уволили из православной семинарии, а в 1979 году осудили на 10 лет за «фашистскую пропаганду». В 1985 году под иностранным давлением Румыния освободила его, и тот переехал на юго-восток Румынии в деревню, но вскоре и вовсе покинул страну.

Снос церквей в Бухаресте не вызвал порицания у Православной церкви. Но в 1987 году по репутации церкви был нанесён удар: Ион Дура, который был командирован в страны Бенилюкса для встречи с румынскими общинами, написал открытое письмо во Всемирный совет церквей, в котором призывал остановить снос церквей и даже снос дворца Патрираха. К несчастью, никто его просьбу не услышал и не выступил против политики «систематизации» Чаушеску.

Монашество

При Юстиниане начались благоприятные реформы более чем в 200 монастырях Румынии: монахи стали приобщаться к мирской жизни. Где-то появились сельскохозяйственные кооперативы, где-то мастерские. Число монахов в стране выросло до 7 тысяч к 1956 году после этих мер. В 1958 году после ухода советских войск Коммунистическая партия стала неожиданно холодно относиться к монастырям, назвав их возможными гнёздами антигосударственной оппозиции. За монахами началась слежка. С 1958 по 1963 годы более 2 с половиной тысяч монахов были арестованы по обвинению в контрреволюционной деятельности, а половина монастырей закрылась. В 1959 году Священный Синод подтвердил распоряжения государства о закрытии трёх монастырских семинарий. В 1966 году запреты ужесточились: монахини моложе 40 лет и монахи моложе 55 лет вынуждены были покинуть монастыри для мирской работы — «общественно полезной», как её называли власти. Вплоть до конца правления Чаушеску монашество было под давлением, но каких-либо активных репрессий против него не велось.

Последствия

После 1989 года Румынская православная церковь пыталась объяснить свои действия. Патриарх Феоктист утверждал, что она пошла на такие действия, чтобы сохранить религию как таковую в стране, но он также говорил, что с коммунистической властью так или иначе сотрудничал каждый гражданин страны. Епископ Нифон Плоештянул, следуя принципу «цель оправдывает средства», заявил, что церковь боролась за сохранение не только религии в стране, но и за сохранение числа храмов, против национализации и конфискации церковного имущества, что и вынудило церковь поддержать власти. Критики, по его словам, не было в адрес церкви по простой причине: со всеми противниками быстро разбирались власти.

Литература

• Dennis Deletant. Ceaușescu and the Securitate: Coercion and Dissent in Romania, 1965-1989. — M.E. Sharpe, London, 1995. — ISBN 1-56324-633-3.
• Lucian N. Leuștean. Orthodoxy and the Cold War: Religion and Political Power in Romania, 1947-65. — Palgrave Macmillan, 1995. — ISBN 9780230218017.
• Religion and Politics in Post-Communist Romania. — Oxford University Press, 2007. — ISBN 978-0-19-530853-2.
• Sabrina P. Ramet, "Church and State in Romania before and after 1989", in Carey, Henry F. Romania Since 1989: Politics, Economics, and Society, p.278. 2004, Lexington Books, ISBN 0-7391-0592-2.

Отрывок, характеризующий Православная церковь в Социалистической Республике Румыния

Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…