Омен (фильм, 1976)
| Омен | |
| The Omen | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер | |
| Автор сценария | |
| В главных ролях | |
| Оператор | |
| Композитор | |
| Кинокомпания | |
| Длительность |
111 мин |
| Бюджет |
2,8 млн $ |
| Страна | |
| Год | |
| Следующий фильм | |
| IMDb | |
«Омен» (англ. The Omen — досл. рус. Знамение / Предзнаменование) — американский мистический триллер/фильм ужасов 1976 года режиссёра Ричарда Доннера, первая часть киносериала «Омен», повествующего о воцарении Антихриста на Земле. Премьера фильма состоялась 25 июня 1976 года. Фильм был удостоен премии «Оскар» в номинации «Лучшая музыка к фильму».
Сценарист Дэвид Зельцер переработал сценарий и издал знаменитый роман «Знамение», положивший начало книжному циклу «Омен», который продолжили Жозеф Ховард и Гордон Макгил.[1].
Содержание
Сюжет
Американский дипломат в Италии, Роберт Торн, прибыл в римский роддом. Вскоре он узнает, что его ребёнок умер при родах. Местный священник, отец Спилетто, предлагает Роберту усыновить мальчика, по совпадению родившегося одновременно с ребёнком Торна. Священник говорит, что мальчик стал сиротой, его мать умерла при родах. Боясь, что Кэтрин, жена Роберта, не переживет страшного известия, Роберт соглашается усыновить мальчика, не сообщая жене о подмене. Ребёнка называют Дэмиеном.
Пять лет спустя Роберт получает должность американского посла в Англии, в связи с чем Торны переезжают жить в Лондон. На пятилетие Дэмиена его няня Холли замечает в парке огромного ротвейлера. Взгляд пса будто гипнотизирует девушку. Спустя короткий промежуток времени все гости праздника с ужасом видят, как поднявшись на крышу дома, Холли с петлей на шее прыгает вниз и погибает.
В доме Торнов появляется новая няня - миссис Бэйлок. Оказывается, что ни Роберт, ни Кэтрин не нанимали её. На вопрос, откуда она появилась, новая няня объясняет, что прислана агентством, которое узнало о гибели Холли из новостей. Она пытается убедить родителей Дэмиена не брать его с собой в церковь (при подъезде к которой у Дэмиена начинается истерика), а также приводит в дом собаку – того самого ротвейлера. Несмотря на уверения, что Дэмиен очень привязался ко псу и служит ему отличным сторожем, Роберт требует от новой няни избавиться от собаки.
В офис к Роберту приходит святой отец Бреннан, который пытается убедить Торна, что его сын – антихрист. Роберт отказывается его слушать и выпроваживает. Позже святой отец предпринимает ещё одну попытку поговорить с Робертом. Он убеждает встретиться с ним в парке и выслушать его. В парке Бреннан вновь утверждает, что Роберт воспитывает сына Дьявола. Кроме этого, святой отец утверждает, что Кэтрин беременна, но Дэмиен не допустит рождения ребёнка и убьет Кэтрин, а после и самого Торна. Священник умоляет Торна поехать в древний город Мегиддо и найти в нем человека по имени Бугенхаген. Роберт вновь отказывается верить Бренону и уходит. Сразу после его ухода резко ухудшается погода. Священник бежит в церковь, но она оказывается запертой. В этот момент молния попадает в металлический штырь на крыше, который падая пронзает святого отца насквозь.
Дома Роберт замечает, что Кэтрин боится Дэмиена. Она также сообщает, что беременна (как и утверждал святой отец), но намерена сделать аборт.
Позже миссис Бэйлок, приглядывая за маленьким Дэмиеном, фактически направляет катающегося на детском велосипеде ребёнка в стул, на котором стояла Кэтрин. Врезавшись в стул, Дэмиен сбивает приёмную мать, отчего та падает с лестницы. Прибывший в больницу Роберт узнает, что его супруга осталась жива, но ребёнок, которого она ждала, погиб.
С Робертом связывается фотограф Кит Дженнингс, который снимал различные события в жизни посла, в том числе пятилетие Дэмиена. Он просит Роберта приехать к нему. Фотограф рассказывает, что нашёл на своих снимках странные дефекты, которые выглядят как предзнаменования смерти: туманная петля вокруг шеи няни и полоса, пронзающая отца Бреннона. Кроме того, он случайно делает своё фото, на котором также присутствует странный дефект, что говорит о том, что он станет следующей жертвой Антихриста.
Вместе с фотографом, Роберт решает отправиться в роддом, чтобы узнать кем была настоящая мать Дэмиена. Прибыв на место, они узнают, что пять лет назад учреждение сгорело и никаких бумаг не осталось. Священник, который предложил Роберту усыновить Дэмиена выжил при пожаре, но получил серьезные ожоги и теперь живёт в удалённом монастыре. Роберт и Дженнингс направляются в монастырь в Фрозинон. Торн отчаянно просит священника подать знак, где искать сведения о биологической матери Дэмиена. Тот пишет наименование кладбища Червет.
Приехав на кладбище, посол и фотограф находят могилу некой Марии Скиано, которая умерла в тот день, когда родился Дэмиен. Рядом находится могила её сына. Торн и Дженнингс вскрывают могилу Марии. В ней обнаруживается скелет шакала, в другой могиле - скелет младенца с проломленным черепом. Торн понимает, что это его настоящий сын, который родился живым, но его специально убили, чтобы Роберт взял на воспитание Дэмиена. Внезапно на фотографа и посла нападают стая ротвейлеров, от которых они спасаются и уезжают. Из отеля Роберт звонит в больницу жене и требует, чтобы она срочно покинула Лондон. Кэтрин не успевает этого сделать – её убивает миссис Бэйлок. Узнав о смерти жены, Роберт отчаивается и заявляет Дженнигсу, что хочет смерти Дэмиена. Они отправляются в город Мегиддо. Бугенхаген, о котором говорил святой отец, оказывается экзорцистом. Он даёт Роберту семь клинков, которыми необходимо уничтожить зверя и объясняет, что ритуал изгнания Антихриста необходимо проводить в церкви. Он также подтверждает опасения посла на счет миссис Бэйлок – она прислужница дьявольского сына. Торн в ужасе от мысли об убийстве ребёнка, на что Бугенхаген отвечает ему, что Дэмиен – не человеческий ребёнок. Роберт может убедиться в этом: на теле Дэмиена должно иметься родимое пятно в форме трёх шестерок – числа зверя. Несмотря на это, посол выкидывает клинки. Дженнигс берёт миссию по уничтожению Дэмиена на себя, но в тот момент, когда он подбирает ритуальные кинжалы, его настигает смерть: у стоящего неподалеку грузовика со строительными материалами отказывает ручной тормоз и сорвавшееся стекло отсекает фотографу голову. Торну приходится забрать кинжалы.
Поздно вечером, Роберт возвращается домой. Он вновь замечает ротвейлера. Ему удаётся запереть пса в подвале. Роберт поднимается наверх, выстригает клок волос на голове Дэмиена и убеждается в его сущности – под волосами у ребёнка находится родимое пятно с числом зверя. В этот момент на него нападает проснувшаяся воспитательница. Роберт борется с няней и в конечном счёте убивает её. Он бесцеремонно тащит Дэмиена до машины и везёт его в церковь в твёрдом намерении убить. Посол летит на огромной скорости, в связи с чем за ним начинается погоня полицейского патруля. Ворвавшись в церковь Роберт пытается убить мальчика, но за момент до удара кинжалом, в церковь врывается полиция и убивает посла.
На похоронах Роберта, Дэмиена держит за руку президент. Дэмиен поворачивается и улыбается…
В ролях
| Актёр | Роль |
|---|---|
| Грегори Пек | посол Роберт Торн |
| Ли Ремик | жена Роберта Кэтрин Торн |
| Дэвид Уорнер | Кит Дженнингс |
| Билли Уайтлоу | миссис Бэйлок |
| Харви Стивенс | Дэмиен Торн |
| Патрик Траутон | отец Бреннан |
| Мартин Бенсон | отец Спилетто |
| Энтони Николлс | доктор Беккер |
| Шейла Рейнор | миссис Хортон |
Кастинг
Помимо Грегори Пека на роль Роберта Торна пробовались Чарлтон Хестон, Рой Шайдер и Уильям Холден. Однако роль досталась Пеку, притом что он не снимался в художественных фильмах с 1971 года. А Уильям Холден, в свою очередь, сыграл в сиквеле фильма.
Съёмки
Съёмки фильма проходили в период с 12 октября 1975 по 2 января 1976 года.
Съёмки отдельных сцен фильма
- Для съёмок сцены с возбуждёнными бабуинами, атакующими автомобиль, был привлечён сотрудник Виндсорского зоопарка. Для этого он сел на заднее сиденье машины, которую атаковали бабуины, вместе с лидером стаи, что вызвало повышенный уровень возбудимости стаи, а также привело к реальному испугу актрисы Ли Ремик.
- При съёмках сцены с опрокидыванием аквариума с рыбой были использованы уже мёртвые сардины, окрашенные в оранжевый цвет. Использовать живую рыбу режиссёр отказался.
- Для съёмок падения героини Ли Ремик в качестве пола была использована декорация, расположенная вертикально, что позволило не прибегать к услугам каскадёра.
Финансовая сторона фильма
В США фильм собрал $60 922 980, из них в первый уик-энд $4 273 886. При этом бюджет фильма составил 2 миллиона 800 тысяч долларов, а также было затрачено 6 миллионов на рекламную кампанию фильма.
Для съёмок в фильме актёр Грегори Пек согласился снизить свой стандартный гонорар до 250 тысяч долларов при условии, что он также получит 10 % от прокатной прибыли фильма. В итоге Пек получил более 6 миллионов долларов, что явилось его самой высокооплачиваемой ролью на тот момент. Кроме того, 250 тысяч долларов в качестве гонорара получил композитор фильма Джерри Голдсмит.
Особенности фильма
- Исполнивший роль Дэмиена Торна Харви Стивенс, который в фильме предстает перед зрителем шатеном, на самом деле натуральный блондин.
Интересные факты
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 16 октября 2013 года. |
- Харви Стивенс, исполняющий роль Дэмиэна, не знал, что он снимается в фильме ужасов.
- На премьере фильма у нескольких зрителей был инфаркт.
- Фильм является любимым фильмом вокалиста известной американской альтернативной метал-группы System of a Down Сержа Танкяна.
Награды номинации
Награды
Номинации
- «Оскар» (1977)
- «Золотой глобус» (1977)
- Лучший актёрский дебют в мужской роли (Харви Стивенс)
- BAFTA (1977)
- «Золотой свиток» (1977)
См. также
Напишите отзыв о статье "Омен (фильм, 1976)"
Примечания
- ↑ [fantlab.ru/autor4285 Дэвид Зельцер]
Ссылки
- ««Омен», 1976» (англ.) на сайте Internet Movie Database
- ««Омен», 2006» (англ.) на сайте Internet Movie Database
| ||||||
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Омен (фильм, 1976)
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
