Рорти, Ричард

Ричард Рорти
англ. Richard McKay Rorty
Дата рождения:	4 октября 1931(1931-10-04)
Место рождения:	Нью-Йорк
Дата смерти:	8 июня 2007(2007-06-08) (75 лет)
Место смерти:	Пало-Альто, Калифорния
Страна:	США США
Школа/традиция:	прагматизм, постаналитическая философия
Направление:	западная философия
Период:	философия XX века
Основные интересы:	либерализм, метафилософия, философия сознания, философия языка, эпистемология, этика
Значительные идеи:	постфилософия, иронизм, эпистемологический бихевиоризм
Оказавшие влияние:	Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, Л. Витгенштейн, Ф. Ницше, У. Селларс, У. В. О. Куайн, Д. Дэвидсон, У. Джеймс, Дж. Роулз, М. Пруст, В. В. Набоков, Джон Дьюи
Испытавшие влияние:	Р. Брендом, Р. Познер, К. Уэст, Л. Менанд, Д. Конант, Л. Бонжур, С. Харрис, Н. Фрейзер, Д. Ваттимо, М. Уильямс, Д. Макдауэлл
Награды:	стипендия Мак-Артура (1981)

Ри́чард Макке́й Ро́рти (англ. Richard McKay Rorty; 4 октября 1931, Нью-Йорк — 8 июня 2007, Пало-Альто) — американский философ.

Биография

В возрасте 15 лет поступил в Чикагский университет, где получил степень бакалавра, а затем и магистра. В 1952—1956 годах учился в Йельском университете, получив учёную степень доктора философии (PhD).

Служил 2 года в армии, три года преподавал в Колледже Уэллсли. С 1961 года работал профессором в Принстонском университете. С 1982 года — профессор Вирджинского университета. Лауреат стипендии Мак-Артура.

Умер от рака поджелудочной железы, опубликовав перед смертью своё последнее произведение «Огонь жизни».

Философия

Рорти выступал как активный поборник релятивистских принципов прагматизма, направленных против сциентизма аналитической философии, с одной стороны, и «метафизики» — с другой. В широком плане его критика направлена против признания за философией статуса фундаментальной, законодательной дисциплины, будто бы обладающей «привилегированным доступом к реальности», С точки зрения Рорти, философия не может претендовать на ведущую роль в современной культуре, так как её «инструментарий» не более совершенен и удобен для образовательных целей, чем аппарат других «жанров» культуры, таких как поэзия или литературная критика. Внутри самой философии предметом рортианской критики является эпистемологическая традиция, которая ведёт от Платона через Декарта и Канта к современной аналитической школе. Согласно Рорти, эта традиция состоит в стремлении найти обоснование нашего знания или наших верований в каких-то незыблемых принципах и началах, вроде идей Платона, априорных категорий рассудка (Кант), независимых объектов (реалисты), «чувственных данных» (логические позитивисты), свойств нашего языка (аналитические философы). Рорти видит свою задачу в том, чтобы радикальным образом деконструировать и преодолеть это традиционное, восходящее к Декарту и Локку представление о философии как дисциплине, обеспечивающей точную репрезентацию бытия, — «зеркале» природы, объективного мира. Отвергая корреспондентную теорию истины как «реалистическую догму», Рорти предлагает заменить эту изжившую себя эпистемологическую доктрину постпозитивистской концепцией когерентности как соответствия утверждения принципам и требованиям той или иной языковой игры, действующей в том или ином конкретно-историческом сообществе индивидов. Социум, понимаемый прежде всего как языковое сообщество, американский философ считает возможным рассматривать в качестве единственного обоснования человеческих знаний, норм и стандартов мышления, поведения. Это понятие во взглядах Рорти отождествилось с понятием «существования» объективного мира, точнее, исключило, сделало ненужным последнее. Философ (учёный, поэт) не в состоянии абстрагироваться от социальной среды, в которую он «погружён»; идеальная, внеисторическая «точка зрения Бога», которая могла бы гарантировать объективность исследования, остаётся для человека в принципе недостижимой. Познание, утверждает Рорти, возможно лишь с позиции ангажированного субъекта, вовлечённого в определённый социокультурный контекст; оно всегда ситуативно ограничено, конкретно-исторически обусловлено.

В 1981 году в статье «Философия в Америке сегодня» Рорти набросал общий портрет состояния философии в США, согласно которому американская философия должна двигаться от аналитической к постаналитической традиции. Главное, что, по мнению Рорти, характеризует современную эпоху, — это крах фундаментализма. Провал верификационистской стратегии неопозитивистов не был частной неудачей одной из частных теорий. Он свидетельствовал о невозможности обоснования знания вообще, о том, что платоновско-декартовско-кантовская традиция руководствовалась мифом — верила в Истину.

Сочинения

В оригинале

• The Linguistic Turn. Recent Essays in Philosophical Method (Ed. and with an introd. by R. Rorty). Chicago — London, 1967;
• Philosophy and the Mirror of Nature. Princeton, 1979;
• The Consequences of Pragmatism. Minnesota, 1982;
• The Historiography of Philosophy: Four Genres // Philosophy in History (Ed. by R. Rorty, J. B. Schneewind and Q. Skinner). Cambridge, 1984;
• The Contingency of Selfhood. Illinois, 1986;
• Contingency, Irony and Solidarity. Cambridge, 1989;
• Philosophical papers: Objectivity, Relativism, and Truth (Vol. 1), Essays on Heidegger and others (Vol. 2). Cambridge, 1991;
• Rorty and Pragmatism: The Philosopher Responds to His Critics. Nashville & L., 1995.

По-русски

• Рорти, Р. [publ.lib.ru/ARCHIVES/R/RORTI_Richard/_Rorti_R..html Философия и зеркало природы] / Пер. с англ.; науч. ред. В. В. Целищев. — Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997.
• Рорти, Р. Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века / Пер. с англ. И. В. Хестановой и Р. З. Хестанова. — М.: Дом интеллектуальной книги, 1998.
• Рорти, Р. Универсализм, романтизм, гуманизм: Лекция / Пер. с англ. С. Д. Серебряного. — М.: РГГУ, 2004.
• Рорти, Р. Случайность, ирония и солидарность / Перевод с англ. И. Хестановой, Р. Хестанова. — М.: Русское феноменологическое общество, 1996.
• Рорти, Ричард — Рыклин, Михаил. Беседа // Логос. — 1996. — № 8. — С. 132—154.
• Рорти, Р. Постмодернистский буржуазный либерализм / Пер. и примеч. И. Джохадзе // Логос. — 1999. — № 9. — С. 96—104.
• Рорти, Р. Прагматизм без метода / Пер. Р. Хестанова // Логос. — 1996. — № 8. — С. 155—172.
• Рорти, Р. Тексты и куски / Пер. И. Хестановой // Логос. — 1996. — № 8. — С. 173—189.
• Рорти, Р. Антифундаментализм / Пер. с англ. С. Д. Серебряного // Новая философская энциклопедия. Т. 1.
• Рорти, Р. Ответы на вопросы «Логоса» // Логос. — 1999. — № 5. — С. 20—21.
• Рорти, Р. [www.philosophy.ru/library/vopros/56.html Философия и будущее] / Пер. с англ. Т. Н. Благовой // Вопросы философии. — 1994. — № 6. — С. 29—34.
• Рорти, Р. [magazines.russ.ru/nz/2001/3/rort.html Троцкий и дикие орхидеи] // Неприкосновенный запас. — 2001. — № 3.
• [www.vavilon.ru/textonly/issue1/rort_int.htm Диалог с Ричардом Рорти] / Пер. С. Львовского // Textonly. — № 1, сентябрь 1999.
• Рорти, Р. [www.philosophy.ru/library/rorty/r4.html Историография философии: четыре жанра] // Джохадзе, И. Д. Неопрагматизм Ричарда Рорти. — М.: УРСС, 2001. — 256 с.

Литература

Книги

• Боррадори, Дж. Американский философ Джованна Боррадори беседует с Куайном, Дэвидсоном, Патнэмом, Нозиком, Данто, Рорти, Кэйвлом, Макинтайром, Куном. — М.: Дом интеллектуальной книги, 1999.
• Джохадзе, И. Д. Неопрагматизм Ричарда Рорти. — М.: УРСС, 2001. — 256 с.
• Юлина, Н. С. Постмодернистский прагматизм Ричарда Рорти / Рос. акад. наук. Ин-т философии. — Долгопрудный: Вестком, 1998.

Диссертации

• Куликов, Михаил Вячеславович. Неопрагматизм Ричарда Рорти как продолжение традиций классической американской философии: Дис. … канд. филос. наук : 09.00.03 — Томск, 2006.
• Пазолини, Б. Соотношение эпистемологии и герменевтики в неопрагматизме Р. Рорти : Дис. … канд. филос. наук / Ин-т философии и права. — Новосибирск, 2005.
• Рыбас, А. Е. Элиминативная постфилософия Ричарда Рорти в контексте европейского нигилизма : Дис. … канд. филос. наук : 09.00.03 — СПб., 2003.

Статьи

• Философия Ричарда Рорти и постмодернизм конца XX века : Материалы Межвуз. науч. конф., 28-29 окт., Санкт-Петербург / Сост. и отв. ред. д-р филос. наук, проф. А. С. Колесников — СПб., 1997.
• Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст: Сборник / Рос. акад. наук, Ин-т философии; составитель А. А. Сыродеева; отв. ред. А. Рубцов. — М.: Фонд «Традиция», 1997.
• Лаклау, Э. Сообщество и его парадоксы: «либеральная утопия» Ричарда Рорти / Пер. А. Смирнова // Логос. — 2004. — № 6. — С. 100—115.
• Вольф, Ж.-К. Прагматизм с методом или без такового? Рорти versus Дьюи / Пер. Ю. Хубер и Р. Хестанова // Логос. — 1996. — № 8. — С. 190—205.
• Хестанов, Р. «И — остановился перед ироническим либерализмом». Читаем Герцена глазами Рорти // Логос. — 1996. — № 8. — С. 92—116.
• Рыклин, М. Колыбель качается над бездной (Ричард Рорти читает Владимира Набокова) // Логос. — 1996. — № 8. — С. 206—218.

Ссылки

• [filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000197/st110.shtml Прагматизм Ричарда Рорти]
• [www.ruthenia.ru/logos/number/1999_06/1999_6_11.htm Джохадзе И. Неопрагматизм Ричарда Рорти и аналитическая философия]
• [virlib.eunnet.net/sofia/04-2002/text/0408.html Р. Рорти: философия как герменевтика]
• [anthropology.ru/ru/we/rybas.html Статьи А. Е. Рыбаса о Р. Рорти] Философская антропология

Отрывок, характеризующий Рорти, Ричард

Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.