Солорсано Гутьеррес, Карлос Хосе

Карлос Хосе Солорсано Гутьеррес Carlos José Solórzano Gutiérrez<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
президент Никарагуа
1 января 1925 — 14 марта 1926
Предшественник:	Бартоломе Мартинес Гонсалес
Преемник:	Эмилиано Чаморро Варгас
Вероисповедание:	католик
Рождение:	17 января 1860(1860-01-17) Манагуа, Никарагуа
Смерть:	30 апреля 1936(1936-04-30) (76 лет) Сан-Хосе, Коста-Рика
Отец:	Федерико Солорсано Рейес
Мать:	Роза Гутьеррес
Супруга:	Леонор Ривас Солорсано
Дети:	Карлос Хосе Солорсано
Партия:	Консервативная партия Никарагуа

Карлос Хосе Солорсано Гутьеррес (исп. Carlos José Solórzano Gutiérrez; 17 января 1860, Манагуа, Никарагуа — 30 апреля 1936, Сан-Хосе, Коста-Рика) — никарагуанский политический деятель, Президент Никарагуа в 1925 — 1926 годах.

Биография

Карлос Хосе Солорсано Гутьеррес родился в 17 января 1860 года в Манагуа в семье Федерико Солорсано Рейеса (исп. Federico Solórzano Reyes) и Розы Гутьеррес (исп. Rosa Gutiérrez). Его отец был сенатором, в 1867 году около месяца исполнял обязанности президента и стал известен тем, что открыл первую в стране общеобразовательную школу. В 1913—1917 годах он занимал пост вице-президента Никарагуа.

Карьера

Происходивший из влиятельной семьи Карлос Солорсано получил образование в Великобритании, по возвращению на родину занимал муниципальные должности, содействовал реконструкции кафедрального собора столицы и стал известен благодаря своей благотворительной деятельности. К 60 годам он, в отличие от своего отца, не стал видной политической фигурой, однако ситуация, сложившаяся в Никарагуа к середине 1920-х годов неожиданно выдвинула его на первые роли. 14 июня 1924 года поверенный в делах США в Манагуа передал правительству Никарагуа послание, в котором говорилось, что американские правительство не поддержит переизбрание президента Бартоломе Мартинеса на второй срок, так как это нарушает конституцию Никарагуа. После этого Б.Мартинес отказался от намерения выдвигать свою кандидатуру на выборах и предложил баллотироваться консерватору Карлосу Солорсано, которого считал наиболее приемлемым кандидатом. Кандидатура Солорсано, который к тому же был родственником бывшего президента Адольфо Диаса, не встретила возражений со стороны США, однако для достижения большей стабильности была выработана формула коалиционного правления, получившая в Никарагуа название «Transacción» (Соглашение или просто Сделка) . «Трансакционная» система предусматривала, что кандидатом в вице-президенты при президенте-консерваторе будет представитель национал-либералов Хуан Баутиста Сакаса, а либералы получат треть мест в Конгрессе и Верховном суде и 33 % мест в административном аппарате.

Но расчёт Государственного департамента США на то, что такая коалиция разрядят политическую обстановку в Никарагуа, не оправдался. Победа Карлоса Солорсано и Хуана Сакасы на выборах 5 октября 1924 года выглядела, как обычно, победой правительственного кандидата, а оказавшиеся в проигрыше консерваторы во главе с генералом Эмилиано Чаморро считали итоги голосования сфальсифицированными. Несмотря на заявления никарагуанского правительства о честности подсчётов ему мало кого удалось убедить. «Никарагуанские выборы 1924 года оказались столь же мошенническими, как и все остальные» — уже в конце XX века писал Тернот МакРенато из Калифорнийского университета.

Президентство

1 января 1925 года Карлос Хосе Солорсано вступил на пост президента Никарагуа, но обстановка продолжала накаляться. В условиях взаимных обвинений и недоверия Солорсано, не обладавший достаточным влиянием и характером, чтобы контролировать ситуацию, стал мишенью, как для недовольных консерваторов, так и для либералов, опасавшихся мятежа и расправы. Коалиционная система «Transacción» постепенно разваливалась. Тем не менее Карлос Солорсано поставил вопрос об отзыве из страны последнего отряда морской пехоты США, оставленного для охраны американской миссии в Манагуа. Государственный департамент США передал правительству детальный организационный план создания беспартийной Национальной гвардии, а в апреле 1925 года Конгресс Никарагуа утвердил его, приняв соответствующий закон. В июне никарагуанское правительство подписало контракт с отставным майором армии США Калвином Б.Картером, по которому тот обязался руководить созданием Национальной гвардии и возглавить её учебную школу. После этого морская пехота была отозвана президентом Калвином Кулиджем и 3 августа 1925 года эвакуировалась из Манагуа. Над столичной крепостью «Марсово поле» вновь был поднят национальный флаг Никарагуа.

За своё короткое правление Карлос Солорсано успел основать Санитарную службу Никарагуа, которую возглавил известный врач Луис Мануэль Дебайле, и ввести в действие Панамериканский санитарный кодекс, однако эти внутренние и внешнеполитические успехи не укрепили его власти. Через три недели после эвакуации американцев, 25 августа 1925 года шурин президента генерал Альфредо Ривас осуществил попытку переворота и потребовал от Солорсано избавиться от либералов в правительстве. Мятеж провалился, однако его руководители не были наказаны и продолжали настаивать на своём. Формирование надпартийной и независимой Национальной гвардии, также вопреки ожиданиям США, только усилило страсти. Требования Альфредо Риваса поддержал генерал Эмилиано Чаморро, опасавшийся, что Национальная гвардия, став реальной силой, блокирует ему путь к власти.

Свержение и изгнание

25 октября 1925 года генерал Эмилиано Чаморро поднял восстание в столичной крепости «Ла Лома» на холме Тискапа, объявил выборы 1924 года нелегитимными и известил США о том, что намерен восстановить конституционное право консерваторов на власть . Он потребовал от Солорсано расстаться с либералами, ввести в правительство своих сторонников и компенсировать затраты на восстание. После совещания с новым посланником США в Манагуа Чарльзом Кристофером Эберхардтом и Адольфо Диасом, Солорсано согласился принять ультиматум и назначил Чаморро главнокомандующим вооружёнными силами . Однако Эберхардт заявил, что США не признают правительство, захватившее власть силой, и Чаморро был вынужден отклонить отставку Солорсано. Эмилиано Чаморро посчитал, что более конституционным путём к власти станет для начала пост вице-президента, но занять его оказалось очень сложно. Вице-президент либерал Х. Б. Сакаса отказался подавать в отставку, бежал в Леон, а затем и за границу . Теперь в случае отставки Солорсано только Сакаса имел конституционное право стать во главе страны и лишить его полномочий мог только Конгресс. В декабре он был, наконец, собран и Чаморро лишил мандатов 11 сенаторов и депутатов от Либеральной партии, вновь сославшись на не легитимность выборов. 3 января 1926 года Чаморро был избран сенатором от Манагуа , ещё раз собрал Конгресс, который 12 января всё же лишил Сакасу полномочий и избрал Чаморро вице-президентом. 16 января Карлос Солорсано был отправлен в бессрочный отпуск и Эмилиано Чаморро принял исполнительную власть .

14 марта 1926 года Солорсано формально сложил полномочия и вместе с семьёй эмигрировал в США, а затем в Коста-Рику. В последние годы он тяжело переносил эмиграцию, переживал по поводу своей неудачной политической карьеры и пребывал в депрессии.

Карлос Хосе Солорсано Гутьеррес скончался 30 апреля 1936 года в Сан-Хосе, (Коста-Рика). 9 мая 1936 года с разрешения президента Никарагуа Хуана Баутисты Сакасы его тело было погребено на кладбище в Манагуа.

Семья

Карлос Солорсано был одним из семи детей Федерико Солорсано и Розы Гутьеррес. У него было два брата — Фернандо и Федерико, и четыре сестры — Исабель, Эмилия, Росита и Матильда. Его единственный сын Карлос Хосе стал доктором права и депутатом Конгресса Никарагуа.

Литература

• Леонов Н.С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки. — М.: Мысль, 1975.
• Гонионский С. А. Сандино. — М.: Молодая гвардия, 1965.
• United States . Department of State. A brief history of the relations between the United States and Nicaragua: 1909-1928.. — Washington, D.C.: Government Printing Office., 1928.
• United States . Department of State. The United States and Nicaragua: a survey of the relations from 1909 to 1932.. — Washington, D.C.: Government Printing Office., 1932.
• Kamman, William. A search for stability: United States diplomacy toward Nicaragua 1925-1933.. — Notre Dame: University of Notre Dame Press., 1968.
• MacRenato, Ternot. Somoza: seizure of power, 1926-1939.. — La Jolla: University of California, San Diego., 1991.
• Barquero, Sara L. Gobernantes de Nicaragua, 1825-1947. Second edition.. — Managua: Ministerio de Instrucción Pública., 1945.
• Musicant, Ivan. The banana wars: a history of United States military intervention in Latin America from the Spanish-American War to the invasion of Panama.. — New York: Macmillan Publishing Company., 1990.
• Booth, John A. The end and the beginning: the Nicaraguan revolution. Second edition, revised and updated.. — Boulder: Westview Press, 1985.
• Castellon, H.A. Historia patria elemental.. — Managua, 1940.

Ссылки

• Aldo Díaz Lacayo. [www.manfut.org/cronologia/p1u.html Carlos Solórzano] (исп.). Manfut.org Diario Barricada. Проверено 9 февраля 2013. [www.webcitation.org/6EUCz6Gt1 Архивировано из первоисточника 17 февраля 2013].

Отрывок, характеризующий Солорсано Гутьеррес, Карлос Хосе

В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.