Чаморро Боланьос, Диего Мануэль

Диего Мануэль Чаморро Боланьос Diego Manuel Chamorro Bolaños<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Диего Мануэль Чаморро на II Панамериканской торговой конференции. 1919 год.</td></tr>
Президент Никарагуа
1 января 1921 — 12 октября 1923
Предшественник:	Эмилиано Чаморро
Преемник:	Росендо Чаморро Ореамуно
Министр иностранных дел Никарагуа
1 января 1911 — 1 января 1917
Вероисповедание:	католик
Рождение:	9 августа 1861(1861-08-09) Нандаиме, департамент Гранада, Никарагуа
Смерть:	12 октября 1923(1923-10-12) (62 года) Манагуа, Никарагуа
Отец:	Педро Хоакин Чаморро Альфаро
Мать:	Мария де ла Лус Боланьос Бенданья
Партия:	Консервативная партия Никарагуа

Диего Мануэль Чаморро Боланьос (исп. Diego Manuel Chamorro Bolaños; 9 августа 1861, Нандаиме, департамент Гранада, Никарагуа — 13 октября 1923, Манагуа, Никарагуа) — никарагуанский политический деятель, Президент Никарагуа в 1921 — 1923 годах.

Биография

Диего Мануэль Чаморро Боланьос родился 9 августа 1861 года в Нандаиме (департамент Гранада), в семье Педро Хоакина Чаморро Альфаро (исп. Pedro Joaquín Chamorro Alfaro ; родился 21 июня 1818 г.) и Марии де ла Лус Боланьос Бенданья (исп. María de la Luz Bolaños Bendaña; родилась в 1828 году). Он принадлежал к влиятельному роду Чаморро, гранадских консерваторов, магнатов животноводческого юга страны. Его отец был президентом страны в 1875—1879 годах и приходился братом Фруто Чаморро Пересу, первому президенту Никарагуа (1854—1855).

Карьера

Либеральная революция 1893 года положила конец безраздельному господству консерваторов, и получивший хорошее образование Диего Чаморро надолго лишился возможности сделать политическую карьеру, достойную своей семьи. Только в 1910 году Консервативная партия вернулась к власти, и он почти сразу же занял пост министра иностранных дел в администрации Адольфо Диаса (1912—1917). В этом качестве Диего Чаморро принимал участие в работе ряда международных конференций. В 1917 году к власти в стране пришёл его племянник генерал Эмилиано Чаморро , что открыло перед Диего новые перспективы. В декабре 1919 года, когда США выступили против переизбрания генерала на очередной срок, тот начал поиск выгодного для себя преемника. В результате его дядя Диего Чаморро, с рождения принадлежавший у консервативной элите и считавшийся одним из виднейших интеллектуалов Никарагуа, был выдвинут кандидатом в президенты от Консервативной партии. Этот выбор не был одобрен партией и страной в целом, однако Эмилиано Чаморро обладал всеми возможностями, чтобы добиться своего.

Во время выборов в октябре 1920 года произошли кровавые столкновения, в ходе которых погибло много гражданских лиц и полицейских, а Государственный департамент США указал на грубые нарушения избирательного закона. Но результат был достигнут — Диего Мануэль Чаморро получил 66 974 голоса, его главный соперник Хуан Эстебан Гонсалес от либерально-унионистской коалиции 22 519 голосов, а третий кандидат, доктор Утрехо всего 934 голоса.

Президентство

Общий кризис

И либералы, и сами консерваторы не признавали итоги голосования, считая их навязанными стране правительством США, но Диего Чаморро беспрепятственно вступил на пост президента. Его приход к власти совпал с начавшимся экономический спад, который наложился на общее недовольство отсутствием законности и фальсифицированными выборами. В конце года взявшаяся за оружие оппозиция организовала вторжение из Гондураса антиправительственных сил. В стране ввели военное положение, а к северной границе были переброшены воинские части, которые остановили восставших. Но рейд оппозиции вызвал затяжной пограничный конфликт с Гондурасом. Неудачное вторжение не представляло серьёзной военной угрозы, однако способствовало росту политической нестабильности и ухудшению экономического положения государства. Н. С. Леонов писал, что период правления Чаморро «стал для страны временем расцвета коррупции, разложения правительственного аппарата» . В этих условиях правительство согласилось на реформу избирательного закона и запросило военной помощи у США. Просьба была удовлетворена — уже 25 ноября 1921 года в порт Коринто прибыла партия американских боеприпасов общим весом в 500 тонн. Эти меры не укрепили положения Чаморро: 21 мая 1922 года группа его однопартийцев-консерваторов захватила крепость Ла Лома в Манагуа и удерживала её 8 часов. Армия ничего не смогла сделать, и только после вмешательства морской пехоты США мятежники были разоружены. Но вскоре группы теперь уже либералов атаковали города Леон и Чинандега. В стране снова было введено военное положение и правительство, вынужденное бороться со всеми политическими силами страны, в том числе и с оппозицией в правящей партии, начало поиск политического выхода из кризиса. Чтобы ослабить напряжённость в стране оно сделало ставку на принятие нового избирательного закона и на реорганизацию армии с помощью США. Президенту также удалось отстоять в Конгрессе денежную реформу и развернуть программу приватизации общего образования, поощрявшую создание новых частных образовательных центров.

Против Центральноамериканской республики

Тяжёлые внутренние проблемы, которые для правительства Чаморро не поддавались решению, осложнялись внешнеполитическими изменениями. В 1921 году в Центральной Америке начался процесс восстановления единого государства, распавшегося в середине XIX века. Но идея центральноамериканского единства, поддерживаемая главным образом либералами, была неприемлема для никарагуанских консерваторов, ориентировавшихся на США. Диего Чаморро отверг предложения о вхождении Никарагуа в новое государство, что повлекло за собой отказ Коста-Рики, которая не имела общей границы с Гондурасом и Сальвадором. Но на севере региона процесс продолжался. Представители Гватемалы, Гондураса и Сальвадора собрались Тегусигальпе, где 1 октября 1921 года была провозглашена Республика Центральной Америки. В США была послана делегацию, которая должны была добиться её дипломатического признания.

Диего Чаморро вступил в борьбу с новой республикой и с продолжавшимися попытками объединения. В 1922 году он отклонил предложение принять участие в новом объединительном процессе и направить делегатов в Учредительное собрание Центральной Америки. Но сам Диего Чаморро при этом отправился на встречу в Тегусигальпу как наблюдатель и изложил там свою позицию. Он объяснил нежелание присоединиться к Республике пограничным конфликтом с Гондурасом, переворотом в Гватемале и предупреждением США о том, что они не потерпят нарушения стабильности в регионе.

Пока внутренние противоречия разрушали новое государство, Диего Чаморро пошёл тем же путём, каким развивались события после недавнего провала попытки Хосе Сантоса Селайи объединить Центральную Америку. Идее объединения пяти стран была противопоставлена идея их интеграции как независимых государств. Чаморро заручился поддержкой США и Гондураса и выступил с инициативой подписания второго Общего договора о мире и дружбе, наподобие того, что был подписан в 1907 году. Вскоре в порту Коринто на борту крейсера «Tacoma» прошла предварительная встреча лидеров ряда стран, а 7 февраля 1923 в Вашингтоне был подписан сам договор. Он предусматривал отказ от признания правительств, которые пришли к власти насильственным путём, в результате переворота или революции, либо путём нарушения конституции. Договор указывал, что выборы в странах Центральной Америки должны проводиться в соответствии с законом, устанавливал ограничения вооружений и учреждал международные суды для разрешения межгосударственных конфликтов в регионе.

Закон Доддса

События 1921 года заставили Диего Чаморро уступить давлению США и взяться за выработку нового избирательного закона. В декабре того же года никарагуанское правительство наняло для этой цели молодого профессора колледжа, секретаря Национальной муниципальной лиги США Гарольда Доддса. Это решение вызвало воодушевление у находившихся в оппозиции либералов, но не приветствовалось призвавшими Додда консерваторами, видевшими в реформе угрозу своему выгодному положению. Когда в феврале 1922 года Доддс прибыл в Никарагуа, он столкнулся с немалыми трудностями, так как и сам Диего Чаморро, хоть и был политиком проамериканским, считал инициативу США посягательством на свою власть. Несмотря на это проект закона был готов уже к октябрю 1922 года. Он давал избирательные права мужчинам старше 21 года, при этом те, кто умел читать и писать или был женат, могли голосовать с 18 лет. Партии должны были направлять своих представителей в центральные и местные избирательные комиссии. Размеры избирательных округов были уменьшены для облегчения предварительной регистрации избирателей. Эти реформы вызвали смятение в контролировавшемся консерваторами Конгрессе Никарагуа, и Государственному департаменту США пришлось официально напомнить Чаморро о его обещаниях. Принятие закона продвигалось с трудом, и конгресс пытался внести в него одну поправку за другой. Но 7 февраля 1923 года был подписан Общий договор о мире и дружбе стран Центральной Америки, установивший общую процедуру выборов для всех пяти стран региона, и это поставило точку в спорах. После двух месяцев проволочек, 16 марта 1923 года Конгресс Никарагуа принял избирательный закон, известный как «Закон Доддса». Но никарагуанскому президенту, который намеревался избираться на новый срок, не было суждено столкнуться с его реализацией.

Диего Мануэль Чаморро Боланьос скоропостижно скончался 12 октября 1923 года в президентском дворце в Манагуа. Власть временно перешла к министру внутренних дел Росендо Чаморро .

Частная жизнь

Диего Мануэль Чаморро был женат на Долорес Боланьос-и-Чаморро (исп. Dolores Bolaños y Chamorro) и имел двоих детей: дочь Мерседес Чаморро Боланьос (исп. Mercedes Chamorro y Bolaños), которая вышла замуж за Фернандо Чаморро-и-Чаморро, и сына Диего Мануэля Чаморро-и-Боланьоса (исп. Diego Manuel Chamorro y Bolaños).

Сочинения

• Diego Manuel Chamorro, El panterismo nicaragüense./ Imprenta Pujol, 1898 Всего страниц: 47
• Mensaje del señor presidente de la república, Dr. Diego Manuel Chamorro : dirigido al Congreso Nacional, diciembre de 1921. / Managua [Nicaragua], Tipografía y Encuadernación Nacionales, 1921 Всего страниц: 28
• Diego Manuel Chamorro Bolaños Discursos, 1907—1921/ Tipografía y Encuadernación Nacionales, 1923 Всего страниц: 201

Литература

• Леонов Н.С. Очерки новой и новейшей истории стран Центральной Америки. — М.: Мысль, 1975.
• Recorrido Historico de las Principales Figuras de la Familia Chamorro, Emilio Alvarez Lejarza, Revista Consevadora del Pensamiento Centroamericano, Vol. XIX — No. 91 (Abril, 1968)
• United States . Department of State. The United States and Nicaragua: a survey of the relations from 1909 to 1932.. — Washington, D.C.: Government Printing Office., 1932.
• United States . Department of State. A brief history of the relations between the United States and Nicaragua: 1909-1928.. — Washington, D.C.: Government Printing Office., 1928.
• Kamman, William. A search for stability: United States diplomacy toward Nicaragua 1925-1933.. — Notre Dame: University of Notre Dame Press., 1968.
• MacRenato, Ternot. Somoza: seizure of power, 1926-1939.. — La Jolla: University of California, San Diego., 1991.
• Barquero, Sara L. Gobernantes de Nicaragua, 1825-1947. Second edition.. — Managua: Ministerio de Instrucción Pública., 1945.

Ссылки

• [tierraindomita.wordpress.com/tag/diego-manuel-chamorro-bolanos/ Por tu apellido te conocerán] (исп.). Elmundo.es. Проверено 24 января 2014.
• Juan R. Huerta. [impreso.elnuevodiario.com.ni/2006/04/08/politica/16881 De Dodd a Trivelli] (исп.). El Nuevo Diario (Sábado 08 de Abril de 2006). Проверено 24 января 2014.
• [www.flickr.com/photos/85665266@N00/11295592165/ House of Diego Manuel Chamorro, Parque Colon, Granada, Nicaragua Presidente de Nicaragua (1920-1923).]. — Дом Диего Мануэля Чаморро в Гранаде. Проверено 24 января 2014.

Отрывок, характеризующий Чаморро Боланьос, Диего Мануэль

На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.