Список мэров Нью-Йорка
Поделись знанием:
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Мэр Нью-Йорка — глава исполнительной ветви правительства Нью-Йорка. По состоянию на начало 2014 года должность занимал Билл де Блазио. Он является 109-м мэром Нью-Йорка.
До 1680 года срок полномочий мэров длился два года. Исключения обозначены знаком ‡. Умершие будучи в должности обозначены знаком †. Мэры, вступавшие в должность более одного раза, дополнительно обозначены цветовой разметкой.
Партийная принадлежность:
Демократическо-республиканская партия
Федералистская партия
Демократическая партия
Виги
Know Nothing
Республиканская партия
| # | Портрет | Мэр | Начало полномочий | Окончание полномочий | Партия | Примечания | |
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| 1 | — | Томас Уиллет Thomas Willett (1605 — 1674) |
Июнь 1665[1] | 1666 | — | 1-й срок | |
| 2 | — | Томас Делавалл Thomas Delavall (1620 — 1682) |
1666 | 1667 | — | 1-й срок | |
| 3 | — | Томас Уиллет Thomas Willett (1605 — 1674) |
1667 | 1668 | — | 2-й срок | |
| 4 | — | Корнелиус ван Стинвик Cornelius Van Steenwyk (1626 — 1684) |
1668 | 1671 | — | 1-й срок | |
| 5 | — | Томас Делавалл Thomas Delavall (1620 — 1682) |
1671 | 1672 | — | 2-й срок | |
| 6 | — | Матиас Николл Matthias Nicoll (1630 — 1687) |
1672 | 1673 | — | ||
| 7 | — | Джон Лоуренс John Lawrence (1618 — 1699) |
1673 | 1675 | — | 1-й срок | |
| 8 | — | Уильям Дервалл William Dervall н.д. |
17 октября 1675 | 14 октября 1676 | — | ||
| 9 | — | Николас де Майер Nicholas De Mayer (10 июля 1635 — 19 марта 1691) |
14 октября 1676 | 1677 | — | ||
| 10 | — | Стефанус ван Кортландт Stephanus Van Cortlandt (7 мая 1643 — 25 ноября 1700) |
1677 | 1678 | — | 1-й срок | |
| 11 | — | Томас Делавалл Thomas Delavall (1620 — 1682) |
1678 | 1679 | — | 3-й срок | |
| 12 | — | Фрэнсис Ромбоутс Francis Rombouts (22 июня 1631 — 1691) |
1679 | 1680 | — | ||
| 13 | — | Уильям Дайр William Dyre н.д. |
30 октября 1680 | 1682 | — | ||
| 14 | — | Корнелиус ван Стинвик Cornelius Van Steenwyk (1626 — 1684) |
1682 | 1684 | — | 2-й срок | |
| 15 | — | Габриель Минвьель Gabriel Minvielle (н.д. — 1702) |
1684 | 1685 | — | ||
| 16 | — | Николас Байард Nicholas Bayard (ок. 1644 — 1707) |
1685 | 1686 | — | ||
| 17 | — | Стефанус ван Кортландт Stephanus Van Cortlandt (7 мая 1643 — 25 ноября 1700) |
1686 | 1688 | — | 2-й срок | |
| 18 | — | Питер Деланой Peter Delanoy н.д. |
1689 | 1691 | — | ||
| 19 | — | Джон Лоуренс John Lawrence (1618 — 1699) |
май 1691 | октябрь 1691 | — | 2-й срок | |
| 20 | 
|
Абрахам де Пейстер Abraham de Peyster (8 июля 1657 — 3 августа 1728) |
октябрь 1691 | 1694 | — | ||
| 21 | — | Чарльз Лодвик Charles Lodwik (н.д.) |
1694 | 1695 | — | ||
| 22 | — | Уильям Мерритт William Merritt (н.д. — 1708) |
1695 | 1698 | — | ||
| 23 | — | Иоганнес де Пейстер Johannes de Peyster (1666 — 1719) |
1698 | 1699 | — | ||
| 24 | — | Дэвид Провост David Provost (ок. 1672 — н.д.) |
1700 | 1700 | — | ||
| 25 | — | Исаак де Реймер Isaac De Reimer (н.д.) |
1700 | 1701 | — | ||
| 26 | — | Томас Ноэлл Thomas Noell (н.д. — 1702) |
1701 | 1702 | — | ||
| 27 | — | Филлип Френч Phillip French (н.д.) |
1702 | 1703 | — | ||
| 28 | — | Уильям Пертри William Peartree (ок. 1643 — 1714) |
1703 | 1707 | — | ||
| 29 | — | Эбенизер Уилсон Ebenezer Wilson (н.д.) |
1707 | 1710 | — | ||
| 30 | — | Якоб Ван Кортландт Jacobus Van Cortlandt (1658 — 1739) |
1710 | 1711 | — | 1-й срок | |
| 31 | — | Калеб Хиткоут Caleb Heathcote (6 марта 1665 — 28 февраля 1721) |
1711 | 1714 | — | ||
| 32 | — | Джон Джонстон John Johnstone (ок. 1661 — 3 сентября 1732) |
1714 | 1719 | — | ||
| 33 | — | Якоб Ван Кортландт Jacobus Van Cortlandt (1658 — 1739) |
1719 | 1720 | — | 2-й срок | |
| 34 | — | Роберт Уолтерс Robert Walters (н.д.) |
1720 | 1725 | — | ||
| 35 | — | Дженсен Джоханнес Johannes Jansen (н.д.) |
1725 | 1726 | — | ||
| 36 | — | † Роберт Лертинг Robert Lurting (н.д. — 1735) |
1726 | 1735 | — | ||
| 37 | — | Пол Ричард Paul Richard (н.д.) |
1735 | 1739 | — | ||
| 38 | — | † Джон Крюгер John Cruger (1678 — 13 августа 1744) |
1739 | 1744 | — | ||
| 39 | — | Стивен Байард Stephen Bayard (н.д.) |
1744 | 1747 | — | ||
| 40 | — | † Эдвард Холланд Edward Holland (н.д.) |
1747 | 1757 | — | ||
| 41 | 
|
Джон Крюгер младший John Cruger, Jr. (18 июля 1710 — 27 декабря 1791) |
1757 | 1766 | — | ||
| 42 | 
|
Уайтхед Хикс Whitehead Hicks (24 августа 1728 — 4 октября 1780) |
1766 | 1776 | — | ||
| 43 | — | Дэвид Мэтьюс David Matthews (ок. 1739 — 1800) |
1776 | 1783 | — | ||
| 44 | 
|
Джеймс Дуэйн James Duane (6 февраля 1733 — 1 февраля 1797) |
1784 | 1789 | — | ||
| 45 | 
|
Ричард Варик Richard Varick (15 марта 1753 — 30 июля 1831) |
1789 | 1801 | — | ||
| 46 | 
|
Эдвард Ливингстон Edward Livingston (28 мая 1764 — 23 мая 1836) |
1801 | 1803 | Демократическо-республиканская | ||
| 47 | 
|
Девитт Клинтон DeWitt Clinton (2 марта 1769 — 11 февраля 1828) |
1803 | 1807 | Демократическо-республиканская | 1-й срок | |
| 48 | 
|
Маринус Уиллет Marinus Willett (31 июля 1740 — 22 августа 1830) |
1807 | 1808 | — | ||
| 49 |
|
Девитт Клинтон DeWitt Clinton (2 марта 1769 — 11 февраля 1828) |
1808 | 1810 | Демократическо-республиканская | 2-й срок | |
| 50 | 
|
Джейкоб Рэдклифф Jacob Radcliff (20 апреля 1764 — 20 мая 1842) |
1810 | 1811 | — | 1-й срок | |
| 51 |
|
Девитт Клинтон DeWitt Clinton (2 марта 1769 — 11 февраля 1828) |
1811 | 1815 | Демократическо-республиканская | 3-й срок | |
| 52 | — | Джон Фергюсон John Ferguson (н.д. — 1832) |
1815 | 1815 | — | ||
| 53 |
|
Джейкоб Рэдклифф Jacob Radcliff (20 апреля 1764 — 20 мая 1842) |
1815 | 1818 | — | 2-й срок | |
| 54 | 
|
Кадволладер Колден Cadwallader D. Colden (4 апреля 1769 — 7 февраля 1834) |
1818 | 1821 | Федералистская | ||
| 55 | 
|
Стивен Аллен Stephen Allen (2 июля 1767 — 28 июля 1852) |
1821 | 1824 | — | ||
| 56 | 
|
Уильям Полдинг младший William Paulding, Jr. (7 марта 1770 — 11 февраля 1854) |
1825 | 1826 | Демократическая | 1-й срок | |
| 57 | 
|
Филип Хоун Philip Hone (25 октября 1780 — 5 мая 1851) |
1826 | 1827 | — | ||
| 58 |
|
Уильям Полдинг младший William Paulding, Jr. (7 марта 1770 — 11 февраля 1854) |
1827 | 1829 | Демократическая | 2-й срок | |
| 59 | 
|
Уолтер Боун Walter Bowne (26 сентября 1770 — 31 августа 1846) |
1829 | 1832 | Демократическая | ||
| 60 | 
|
Гидеон Ли Gideon Lee (27 апреля 1778 — 21 августа 1841) |
1833 | 1834 | Демократическая | ||
| 61 | 
|
Корнелиус Лоуренс Cornelius Lawrence (28 февраля 1791 — 20 февраля 1861) |
1834 | 1837 | Демократическая | ||
| 62 | 
|
Аарон Кларк Aaron Clark (16 октября 1787 — 2 августа 1861) |
1837 | 1839 | Виги | ||
| 63 | — | Айзек Вариан Isaac Leggett Varian (25 июня 1793 — 10 августа 1864) |
1839 | 1841 | Демократическая | ||
| 64 | 
|
Роберт Хантер Моррис Robert Hunter Morris (15 февраля 1808 — 24 октября 1855) |
1841 | 1844 | Демократическая | ||
| 65 | 
|
Джеймс Харпер James Harper (13 апреля 1795 — 27 марта 1869) |
1844 | 1845 | Американская республиканская/ Know Nothing |
||
| 66 | 
|
Уильям Хэвемайер William Frederick Havemeyer (12 февраля 1804 — 30 ноября 1874) |
1845 | 1846 | Демократическая | 1-й срок | |
| 67 | 
|
Эндрю Микл Andrew Hutchins Mickle (25 октября 1805 — 25 января 1863) |
1846 | 1847 | Демократическая | ||
| 68 | 
|
Уильям Брейди William Vermilye Brady (24 июля 1811 — 31 марта 1870) |
1847 | 1848 | Виги | ||
| 69 |
|
Уильям Хэвемайер William Frederick Havemeyer (12 февраля 1804 — 30 ноября 1874) |
1848 | 1849 | Демократическая | 2-й срок | |
| 70 | 
|
Калеб Вудхулл Caleb Smith Woodhull (26 февраля 1792 — 16 июля 1866) |
1849 | 1851 | Виги | ||
| 71 | — | Эмброуз Кингсленд Ambrose Kingsland (24 мая 1804 — 13 октября 1878) |
1851 | 1853 | Виги | ||
| 72 | 
|
Джейкоб Вестервельт Jacob Aaron Westervelt (20 января 1800 — 21 февраля 1879) |
1853 | 1855 | Демократическая | ||
| 73 | 
|
Фернандо Вуд Fernando Wood (14 июня 1812 — 14 февраля 1881) |
1855 | 1858 | Демократическая | 1-й срок | |
| 74 | 
|
Дэниел Тиман Daniel Fawcett Tiemann (9 января 1805 — 29 июня 1899) |
1858 | 1860 | Коалиционная | ||
| 75 |
|
Фернандо Вуд Fernando Wood (14 июня 1812 — 14 февраля 1881) |
1860 | 1862 | Демократическая | 2-й срок | |
| 76 | 
|
Джордж Опдайк George Opdyke (1805 — 12 июня 1880) |
1862 | 1864 | Республиканская | ||
| 77 | 
|
Чарльз Гантер Charles Godfrey Gunther (7 апреля/февраля 1822 — 22 января 1885) |
1864 | 1866 | Демократическая | ||
| 78 | 
|
Джон Хоффман John Thompson Hoffman (10 января 1828 — 24 марта 1888) |
1866 | 1868 | Демократическая | ||
| и.о. | — | Томас Коман Thomas Coman (1836 — 22 октября 1909) |
30 ноября 1868 | 4 января 1869 | Демократическая | ||
| 79 | 
|
Абрахам Холл Abraham Oakey Hall (26 июля 1826 — 7 октября 1898) |
1869 | 1872 | Республиканская | ||
| 80 |
|
† Уильям Хэвемайер William Frederick Havemeyer (12 февраля 1804 — 30 ноября 1874) |
1873 | 30 ноября 1874 | Республиканская | 3-й срок | |
| и.о. | — | Сэмюэл Вэнс Samuel Vance (1814 — 10 августа 1890) |
30 ноября 1874 | 31 декабря 1874 | Республиканская | ||
| 81 | 
|
Уильям Уикем William Wickham (30 июля 1832 — 13 января 1893) |
1875 | 1876 | Демократическая | ||
| 82 | 
|
Смит Илай младший Smith Ely, Jr. (17 апреля 1825 — 1 июля 1911) |
1877 | 1878 | Демократическая | ||
| 83 | 
|
Эдвард Купер Edward Cooper (26 октября 1824 — 25 февраля 1905) |
1879 | 1880 | Демократическая | ||
| 84 | 
|
Уильям Грейс William Russell Grace (10 мая 1832 — 21 марта 1904) |
1881 | 1882 | Демократическая анти-Таммани | 1-й срок | |
| 85 | 
|
Франклин Эдсон Franklin Edson (5 апреля 1832 — 24 сентября 1904) |
1883 | 1884 | Демократическая | ||
| 86 |
|
Уильям Грейс William Russell Grace (10 мая 1832 — 21 марта 1904) |
1885 | 1886 | Независимый | 2-й срок | |
| 87 | 
|
Абрам Хьюитт Abram Stevens Hewitt (31 июля 1822 — 18 января 1903) |
1887 | 1888 | Демократическая | ||
| 88 | 
|
Хью Джон Грант Hugh John Grant (10 сентября 1858 — 3 ноября 1910) |
1889 | 1892 | Демократическая | ||
| 89 | 
|
Томас Гилрой Thomas Francis Gilroy (DATE) |
1893 | 1894 | Демократическая | ||
| 90 | 
|
Уильям Стронг William Lafayette Strong (3 июня 1840 — 1 декабря 1911) |
1895 | 1897 | Коалиционная | ||
| 91 | 
|
Роберт Ван Вик Robert Anderson Van Wyck (20 июля 1849 — 14 ноября 1918) |
1 января 1898 | 31 декабря 1901 | Демократическая | ||
| 92 | 
|
Сет Лоу Seth Low (18 января 1850 17 сентября 1916) |
1 января 1902 | 31 декабря 1903 | Гражданский союз/ Республиканская/ Демократическая анти-Таммани |
||
| 93 | 
|
Джордж Макклеллан младший George Brinton McClellan, Jr. (23 ноября 1865 — 30 ноября 1940) |
1 января 1904 | 31 декабря 1909 | Демократическая | ||
| 94 | 
|
† Уильям Гейнор William Jay Gaynor (2 февраля 1849 — 10 сентября 1913) |
1 января 1910 | 10 сентября 1913 | Демократическая | ||
| и.о. | 
|
Ардольф Клайн Ardolph Loges Kline (21 февраля 1858 — 13 октября 1930) |
10 сентября 1913 | 31 декабря 1913 | Республиканская | ||
| 95 | 
|
Джон Перрой Митчел John Purroy Mitchel (19 июля 1879 — 6 июля 1918) |
1 января 1914 | 31 декабря 1917 | Коалиционная | ||
| 96 | 
|
Джон Фрэнсис Хилан John Francis Hylan (20 апреля 1868 — 12 января 1936) |
1 января 1918 | 31 декабря 1925 | Демократическая | ||
| 97 | 
|
Джеймс Джон Уокер James John Walker (19 июня 1881 — 18 ноября 1946) |
1 января 1926 | 1 сентября 1932 | Демократическая | ||
| и.о. | 
|
Джозеф Макки́ Joseph McKee (8 августа 1889 — 28 января 1956) |
1 сентября 1932 | 31 декабря 1932 | Демократическая | ||
| 98 | — | Джон Патрик О’Брайен John Patrick O'Brien (1 февраля 1873 — 21 сентября 1951) |
1 января 1933 | 31 декабря 1933 | Демократическая | ||
| 99 | 
|
Фьорелло Ла Гуардия Fiorello Henry LaGuardia (11 декабря 1882 — 20 сентября 1947) |
1 января 1934 | 31 декабря 1945 | Республиканская | ||
| 100 | 
|
Уильям О’Дуайер William O'Dwyer (11 июля 1890 — 24 ноября 1964) |
1 января 1946 | 31 августа 1950 | Демократическая | ||
| и.о. | 
|
Винсент Импеллиттери Vincent Richard Impellitteri (4 февраля 1900 — 29 января 1987) |
31 августа 1950 | 14 ноября 1950 | Демократическая | ||
| 101 | 14 ноября 1950 | 31 декабря 1953 | Независимый | ||||
| 102 | 
|
Роберт Уогнер младший Robert Ferdinand Wagner II (20 апреля 1910 — 12 февраля 1991) |
1 января 1954 | 31 декабря 1965 | Демократическая | ||
| 103 | 
|
Джон Линдси John Vliet Lindsay (24 ноября 1921 — 19 декабря 2000) |
1 января 1966 | 31 декабря 1973 | Республиканская/Либеральная (1966 — 1969); Либеральная (1969—1970); Демократическая/Либеральная (1970 — 1973) |
||
| 104 | 
|
Абрахам Бим Abraham David Beame (20 марта 1906 — 10 февраля 2001) |
1 января 1974 | 31 декабря 1977 | Демократическая | ||
| 105 | 
|
Эд Коч Edward Irving Koch (12 декабря 1924 — 1 февраля 2013) |
1 января 1978 | 31 декабря 1989 | Демократическая | ||
| 106 | 
|
Дэвид Норман Динкинс David Norman Dinkins (род. 10 июля 1927) |
1 января 1990 | 31 декабря 1993 | Демократическая | ||
| 107 | 
|
Рудольф Джулиани Rudolph William Louis Giuliani (род. 28 мая 1944) |
1 января 1994 | 31 декабря 2001 | Республиканская | ||
| 108 | 
|
Майкл Рубенс Блумберг Michael Rubens Bloomberg (род. 14 февраля 1942) |
1 января 2002 | 31 декабря 2013 | Республиканская (2002 — 2007); Независимый (2007 — 2013) |
||
| 109 | 
|
Билл де Блазио Bill de Blasio (род. 8 мая 1961) |
1 января 2014 | в должности | Демократическая | ||
Напишите отзыв о статье "Список мэров Нью-Йорка"
Примечания
- ↑ George J. Lankevich. New York City: A Short History. — NYU Press, 2002. — P. 23. — 276 p. — ISBN 0814751865.
Литература
- Charles Brecher. mayoralty // The Encyclopedia of New York City / Kenneth T. Jackson, Lisa Keller, Nancy Flood. — 2. — Yale University Press, 2010. — P. 806-817. — 1584 p. — ISBN 0300182570.
Ссылки
- [www.nyc.gov/html/dcas/html/about/greenbook_mayors.shtml Green Book - Mayors of the City of New York] (англ.). nyc.gov. Проверено 7 марта 2014.
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Список мэров Нью-Йорка
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
